Речь пойдет о годах правления Ли Сын Мана, который по бесчеловечности и масштабу зверств превзошел коммунистов с Севера и превратил тысячи корейских девушек в проституток.
Американцы с самого начала не ассоциировали личность Ли Сын Мана с курсом на построение демократии. Его популярность давнего борца позволяла сплотить общество на основе национальной идеи, консерватизм и ориентация на Запад делали из него идеальную фигуру для подавления левых сил, а преклонный возраст позволял рассчитывать на то, что Ли у власти ненадолго, и она перейдет в руки другого, продемократического политика, которого к тому времени подготовят. Однако Корейская война нарушила этот план, ибо во время нее для американской администрации Ли — борец с левыми был гораздо важнее, чем Ли — противник демократии.
Авторитарность была присуща характеру Ли Сын Мана, который видел себя мессией корейского народа и был абсолютно уверен в том, что он знает, «как надо», и никто не смеет угрожать его власти или серьезно претендовать на нее. Стиль руководства его был таким, что Ли Сын Ман смело мог подписаться под фразой Людовика XIV «Государство — это я». Став президентом, он начал проводить политику, нацеленную на достижение абсолютной и перманентной власти.
Конституция 1948 года была достаточно демократической по своим формулировкам, но правительство Ли Сын Мана соблюдало конституционные принципы и демократические нормы только тогда, когда это было удобно и выгодно Ли. Оправданием для сворачивания демократических элементов власти послужила и война 1950-1953 годов.
С конца 1951 года Ли Сын Ман стал требовать изменить конституцию страны — с тем, чтобы президент и вице-президент избирались бы не Национальной ассамблеей, а прямым голосованием граждан. Это выглядело как расширение демократии, однако на деле позволяло Ли более активно использовать методы внеполитического давления.
Заседание Национальной ассамблеи завершилось схваткой между противниками и сторонниками президента, но в полночь 24 мая, когда время на проведение поправок истекло, Ли объявил военное положение в Пусане, который был временной столицей, и в 22 ближайших к городу административных округах. Национальная ассамблея проголосовала за отмену военного положения, но два дня спустя здание Ассамблеи было окружено военной полицией, а около 50 ее членов арестованы.
25 мая 1952 года в Пусане были организованы демонстрации, критиковавшие «эгоизм, узколобость членов Национальной ассамблеи и непонимание ими национальных интересов». Многие деятели оппозиции, поддерживавшие идею изменения конституции по британскому образцу, при котором реальная власть находится в руках не президента, а премьер-министра, были «убиты неизвестными злоумышленниками» или арестованы «за передвижение по городу без документов».
В июле 1952 года Ли Сын Ман потребовал от Национальной ассамблеи новых полномочий — в частности, освобождения президента от прямой ответственности перед парламентом. Это встретило бурный протест, но 4 июля парламентариям было объявлено, что никто не покинет здание Национальной ассамблеи, пока все не проголосуют за изменение конституции, наделяющее президента всей полнотой власти. Желающих в знак протеста покинуть заседание Ассамблеи просто не выпустили из зала, более того — когда выяснилось, что необходимый кворум все равно не набирается, те члены Ассамблеи, которые в это время находились под арестом, были под конвоем доставлены в Ассамблею, где их в течение двух суток держали взаперти. Только после этого необходимая поправка была принята.
Действия Ли вызвали бурю возмущения за рубежом, а США попытались убедить стареющего лидера восстановить конституционный порядок. Но Ли утверждал, что существует заговор, направленный на то, чтобы отстранить его от власти и низвергнуть Корейскую республику, а иностранцам не следует вмешиваться во внутренние дела Южной Кореи.
14 июня 1952 года посол США в Республике Корея в докладе в Вашингтоне высказал мнение, что от непопулярного и неуправляемого Ли Сын Мана надо избавляться.
25 июня президент США поручил приступить к выполнению этого плана (так называемая «операция Эверреди»), но когда все уже было готово, Ли выбил-таки из парламента поправку в конституцию и добился своего переизбрания, «набрав» 5 августа 1952 года 72 процента голосов. Правительственный кризис формально закончился, и переворот отложили. И откладывали еще несколько раз, в том числе когда Ли намеревался сорвать заключение перемирия с Севером и только в последний момент отступил, ограничившись его неподписанием.
Третья редакция закона о национальной безопасности, принятая в 1958 году, предусматривала тюремное заключение сроком до пяти лет за «сознательное распространение фальшивой информации, способной принести пользу врагу». Понятно, насколько широко можно было трактовать эту формулировку. Любое проявление политической оппозиции, критика существующего режима и даже благожелательные высказывания в отношении Севера квалифицировались как «государственная измена», подлежащая строжайшему наказанию вплоть до смертной казни.
При этом большинство обвинительных материалов строилось на показаниях «секретных источников», которые не появлялись в суде, донесений тайных агентов, с которыми не знакомили защиту, и неких не менее тайных документов, подлинность которых никто не подвергал сомнению. Заявления о том, что признания в ходе предварительного следствия были вырваны под пытками, в суде игнорировались, а судья мог отвести 13 свидетелей защиты и волевым решением добавить к свидетелям обвинения еще одного — полицейского осведомителя. Адвокатам защиты было запрещено задавать дополнительные вопросы свидетелям обвинения. В некоторых случаях жертвы были настолько замучены пытками, что при даче показаний или во время казни не могли даже стоять.
Вот пример обвинений и «доказательств» того времени. Представитель оппозиции баллотировался на выборах как кандидат №2. Судья: «Правда ли, что связанные с вами коммунисты, замаскированные под ночных сторожей, намеренно стучали в трещотки два раза, таким образом намекая на необходимость голосовать за кандидата №2? Освещая улицы, они также намеренно дважды махали фонарями туда-сюда. Все это, безусловно, свидетельствует о вашей связи с коммунистами и желании захватить власть». При этом никаких других доказательств этого обвинения предъявлено не было.
Не забудем и о терроре, который проводили гангстерские организации, связанные с правящей партией, открыто занимавшиеся подавлением инакомыслия и сбором денег на правительственные проекты. Неудивительно, что до конца Первой республики число жертв белого террора было в два раза большим, чем число жертв красного, включая Корейскую войну.
В 1956 году должны были состояться очередные президентские выборы, перед которыми на платформе противостояния Ли Сын Ману оппозиция сформировала Демократическую партию, которую возглавил Син Ик Хи — бывший член Временного правительства. Однако за десять дней до президентских выборов 15 мая 1956 года Син скоропостижно скончался от инсульта.
Положения закона о выборах не позволяли зарегистрировать кого-то вместо него, однако за мертвого Сина (его имя оставалось в избирательных бюллетенях) было подано почти 20 процентов голосов, а в Сеуле мертвый кандидат победил живого, набрав 280 тысяч голосов против 205 тысяч у Ли Сын Мана. В итоге Ли Сын Ман собрал только 55 процентов голосов против 70 на выборах 1952 года.
Третьим в списке и вторым среди живых кандидатов был Чо Бон Ам — руководитель Партии прогресса и представитель относительно левых сил. Однако в январе 1958 года он был обвинен в шпионаже в пользу КНДР, и за восемь месяцев до президентских выборов 1960 года его казнили — в спешке и без соблюдения формальных процедур.
А еще Ли Ги Бун руководил специальным Комитетом по празднованию дня рождения первого президента Республики Корея, и под его руководством были возведены мемориальная библиотека, спортивный комплекс и образовательный фонд — все имени Ли Сын Мана. Можно смело говорить о культе личности Ли Сын Мана, хотя традиционно этот термин используется только применительно к режимам Восточного блока или социалистической ориентации.
Как и в КНДР, день рождения Ли Сын Мана стал государственным праздником, который отмечался на национальном уровне. Официальные портреты, которые надо было держать на видном месте, изображение национального лидера на купюрах и марках, прославляющие вождя нации песни и книги — все это было на Юге еще за 15-20 лет до того, как аналоги этих элементов культа личности появились на Севере. А статуя президента, открытая 15 августа 1956 года, превосходила по размерам не только все последующие статуи Кимов в КНДР, но и все имеющиеся в то время монументы в Азии.
Ли Сын Мана прославляли не просто как великого руководителя, но и как сына Божьего. Нередки были высказывания вроде: «Бог дал жизнь ангелу и Спасителю человечества» или «На самом деле учитель Ли Сын Ман является Христом Корейского полуострова, которого послал на Землю сам Бог». Кроме того, Ли был Авангардом демократии, Великим человеком всего мира и Святым современности, преодолевшим трудности ради нации. В общем, «Центр мира — Корея, а центр Кореи — ее богатство, Президент Ли Сын Ман».
Кстати, о Корее как центре мира. Подняв на щит местный аналог родноверия, Ли Сын Ман ввел «истинно корейское летоисчисление» — от рождества мифического основателя Кореи Тангуна, и несмотря на то, что, по преданиям, он потомок небожителя и медведицы, его превратили в реальную историческую личность, создавшую корейское государство в 2333 году до нашей эры. Таким образом стране удалось по древности оставить позади даже Китай.
Ли Сын Ман был не только ярым антикоммунистом, но и ярым японофобом. Японцам был запрещен въезд в страну, на все японское существовало эмбарго, «наследие колониального ига» часто использовалось режимом в качестве оправдания ошибок государственной политики, и даже сеульское время было изменено на полчаса, чтобы не совпадать с токийским.
В январе 1951 года главнокомандующий вооруженными силами ООН в Корее — американский генерал Кларк пригласил Ли Сын Мана в Токио и организовал его встречу с японским премьер-министром Ёсидой Сигэру, с целью побудить двух лидеров к переговорам. Ёсида чувствовал себя в присутствии гостя неловко и не знал, с чего начать беседу. Он спросил у Ли Сын Мана: «Наверное, в вашей стране еще есть тигры?» У Ли тут же случилась истерика: «Нет, их не стало после того, как несколько сот лет назад японцы побывали у нас и убили всех зверей! А потом они снова перебили всех тигров, чтобы символически уничтожить дух корейского народа к сопротивлению! Не забудем, не простим!»
Столь оголтелая позиция не только сделала процесс установления дипломатических отношений с Японией очень долгим, но и сильно укрепила позиции Севера среди членов корейской диаспоры в Японии.
Политика Ли Сын Мана в сфере экономики прямо называлась экономикой, основанной на помощи («вончжо кёнчже»), или, точнее, на американских кредитах и субсидиях, ибо более 1,3 миллиарда долларов американской помощи составляли половину доходной части бюджета, причем ассигнования на оборону составляли в этой помощи аж 70 процентов. Она же в период с 1953-го по 1962 год покрывала 70 процентов южнокорейского импорта и 80 процентов капиталовложений. В страну валом текла и гуманитарная помощь: четверть всех потребляемых страной продуктов сельского хозяйства завозилась из-за рубежа.
Впрочем, укрепление государственного аппарата и развитие армии было для США важнее, чем развитие местной индустрии. Так, в 1954 году 73,4 процента американской помощи ушло на нужды южнокорейской армии, и только 3,5 процента — на поставку оборудования для восстановления промышленности после войны. Хотя американская помощь на восстановление энергетики в определенный период составила приблизительно 400 миллионов долларов, ассигнования на централизацию власти составили больше 3 миллиардов. И это с учетом того, что в период войны на Юге была разрушена почти половина промышленных объектов, шахт и рудников, 41 процент электростанций, почти треть жилых домов, общественных зданий, дорог, мостов и пристаней.
В первом послевоенном 1954 году валовой объем промышленного производства едва достигал 20 процентов по сравнению с 1945 годом. К концу 1955-го на Юге реально действовала всего треть всех зарегистрированных промышленных предприятий.
Положение осложнялось и отсутствием на территории Кореи природных ресурсов, которые можно было бы экспортировать, а нищета и политическая обстановка в стране делали невозможными масштабные иностранные инвестиции. Единственным наличным ресурсом была дешевая рабочая сила, ибо народ был неприхотлив и готов добросовестно работать за мизерную плату, но большинство работающих не имели ни образования, ни профессиональной подготовки.
В результате существующая промышленность в основном производила потребительские товары. Главными из них были так называемые «три белых» — пшеничная мука, сахар и хлопок. Некоторые производящие «три белых» предприятия, получая от правительства режим особого благоприятствования, превратились в «чеболь», поставляющие свои товары правительству, и были как бы «розданы на кормление» нарождающимся корейским олигархам, которые фактически не зависели от государства, были тесно связаны с коррумпированными государственными чиновниками и фактически не платили налоги. Из них впоследствии выросли известнейшие корейские гиганты.
Любимчиком Ли Сын Мана был Ли Бён Чхоль, которого можно счесть типичнейшим примером «олигарха» того времени. Ли относился к японофилам, был женат на японке, назвал свою компанию «Самсон» (Samsung, «Три звезды») по аналогии с японским «Мицубиси» («Три бриллианта») и в правление Ли Сын Мана был богатейшим человеком в стране. Как бизнесмен он состоялся во время Второй мировой войны за счет эксплуатации рабочих, которые жили в подвальных этажах его фабрик, был ярым противником профсоюзов и заявлял, что в его компании они появятся только через его труп.
В 1960 году по уровню ВВП на душу населения (по 80 долларов) Корея находилась примерно на уровне Нигерии. В стране не было ни одного многоэтажного жилого дома, в Сеуле канализацией была обеспечена лишь четверть всех домов, 82 процента сельского населения и 39 процентов жителей Сеула жили в домах без электричества. И даже там, где оно было, нередко подавалось не круглые сутки. Воловья упряжка была основным транспортом до самого конца 1960-х.
Коррупции это, правда, не мешало. К 1953 году общее число чиновников в Южной Корее составляло более 300 тысяч человек — в три с лишним раза больше, чем в 1938 году требовалось японцам для того, чтобы управлять всей Кореей (всего 95385 чиновников). Однако при этом ни одна из серьезных административных задач не была выполнена. Лишь двое из 129 министров не были замечены в коррупции, один из которых имел слишком маленький стаж работы и попросту еще не успел «раскрутиться». Зато при Ли Сын Мане мэр Сеула брал взятки в размере от 10 до 30 процентов от общей суммы каждого муниципального контракта.
В области противостояния коммунизму Ли Сын Ман стал «большим католиком, чем Папа Римский», заявляя, что «США излишне мягки по отношению к коммунизму» и недолюбливая президента Эйзенхауэра за то, что он не поддерживал его идеи о вторжении в Китай и применении против КНДР ядерного оружия. «Мы должны понимать, что не может быть сосуществования между нами и коммунистами. Только одна сторона может выжить: наша или коммунистическая». А когда (согласно рассекреченным американским документам) в 1958 году тогдашний вице-президент США Никсон заявил, что Америка более не поддерживает его политику «похода на Север», на глазах Ли Сын Мана выступили слезы.
Ранее, в ноябре 1953 года, Никсон так и не смог получить от Ли Сын Мана письменных гарантий того, что он не попытается снова начать войну, и с той поры американское командование в Корее получило негласный приказ блокировать все попытки провокаций, а разведка наблюдала за Голубым домом, чтобы вовремя отследить намерения южнокорейских властей начать войну. И во многом именно поэтому соглашения о военном сотрудничестве Сеула и Вашингтона были организованы так, что южнокорейская армия оказывалась в подчинении американского генерала как в военное, так и в мирное время. Этот атавизм сохраняется до сих пор, хотя командование в мирное время американцы уже отдали.
Пребывание американских солдат в Корее сопровождалось определенными эксцессами. Конечно, американцы не занимались принудительным набором корейских девушек в полевые публичные дома, как японцы, но общий уровень сексуальной эксплуатации местного населения был весьма высоким: аморальный образ жизни (постоянное посещение борделей, наличие наложниц) вели 90 процентов солдат. Почти каждый военнослужащий имел местную «невесту», которую, однако, можно было проиграть в карты, обменяться ею с другом или, оставляя службу в Корее, подарить кому-нибудь из новоприбывших.
Если верить некоторым публицистам, проституция при Ли Сын Мане давала в государственную казну примерно 10 процентов дохода, несмотря на то, что в основном была ориентирована на американских солдат и туристов. Дело доходило до того, что представители министерства образования ходили по школам и объясняли старшеклассникам, что их сверстницы, которые спят с американскими солдатами за сигареты и тушенку, на самом деле — юные патриотки, которые вносят вклад в процветание экономики страны, и потому не должны быть объектами травли.
Кроме того, вокруг американских казарм немедленно возник черный рынок такого масштаба, что еще в 1952 году власти запретили оборот американских сигарет, которые, как выяснилось, играли роль параллельной валюты. Ясно, что рано или поздно этот нарыв должен был лопнуть, но о том, как пала Первая республика и почему демократия в Южной Корее продержалась чуть меньше года, — в следующей истории.