Семилетняя война

Война - вооруженное противостояние Пруссии, король которой Фридрих II претендовал на гегемонию в Европе, и коалиции в составе Австрии, Франции, Швеции и Саксонии. Россия выступала на стороне союзников, Пруссию поддерживала Англия.

Война за Австрийское наследство

Похожее по теме... Семилетняя войнаСемилетняя война (1756-1763) - крупный военный конфликт XVIII века, один из самых масштабных конфликтов Нового времени. Семилетняя война шла как в Европе, так и за океаном: �

1741 год 

16 декабря прусская армия перешла границу. Вследствие крайней слабости австрийцев в Силезии, к концу января 1741 г. вся Силезия была занята пруссаками, за исключением крепостей Глогау, Бриг и Нейссе. Командующий австрийскими силами фельдмаршал-лейтенант Броун отступил в Моравию. Медлительность французов и саксонцев, решителъный отказ Марии-Терезии уступить добровольно Силезии и вести о формировании в пределах Венгрии сильной армии создавали для Фридриха неожиданную обстановку. 

В начале февраля прусская армия, в ожидании подкреплений, расположилась на зимние квартиры, вдоль границы Моравии.

В середине февраля двинуты были из Пруссии подкрепления (15 бтн. 25 эск., 90 ор.), и сам король прибыль к армии. В это время австрийская армия фельдмаршала Нейпперга стала сосредоточиваться у Ольмюца. Нейпперг решил использовать растянутое расположение прусской армии и прорвать её центр. 28 марта он перешел в наступление от Эгерндорфа на Нейссе и Бриг. Фридрихрешил, отступая на север, сосредоточить свои силы и разбить австрийцев. 5 апреля австрийцы вступили в Нейссе, - искусным фланговым маршем Фридрих избежал поражения по частям и к 9 числу сосредоточил у Олау большую часть своих сил. 

10 числа произошло сражение у деревни Мольвиц, кончившееся полным поражением австрийцев. Прусская армия расположилась на квартиры близ крепости Бриг (сдавшейся 4 мая), австрийцы отошли к крепости Нейссе. Победа имела огромное политическое значение: Франция и Бавария ускорили переговоры с Пруссией и 4 июня союз с ними был заключен. 

В конце июля французско-баварская армия начала военные действия, производя марши - маневры в стиле кабинетных войн, избегая решительного столкновения. Фридрих использовал затишье для исправления недостатков в обучения своей армии. 

10 августа был взять пруссаками Бреславль. Для дальнейших действий было решено, что французско-баварская армия будет наступать на Вену в то время, как прусская - удерживать австрийцев перед собою; однако, курфюрст баварский, озабочиваясь приобретением новых территорий, направил по этому направлению лишь часть сил под началом маршала Сегюра, а сам двинулся в Богемию и вместе с саксонцами занял 26 октября Прагу. Полное уничтожение Австрии и территориальное расширение своих союзников вовсе не входило в планы Фридриха, кроме того, прусская армия крайне нуждалась в отдыхе, поэтому, при содействии Англии, 11-го октября в д. Клейн-Шеллендорф между Пруссией и Австрией заключено было тайное перемирие на всю зиму. Все силезские крепости были сданы пруссакам. 

В ноябре испанские войска герцога Монтемара вступили в герцогство Миланское, т.о. война началась и на итальянском театре. Освободившись на время от Пруссии, Австрия обратила все свои силы против французов и баварцев. 

1742 год

В конце декабря 1741 г. армия Кевенгюлера осадила Сегюра в Линце и принудила его 24-го января 1742 г. к сдаче (в день избрания курфюрста баварского императором под именем Карла VII); вскоре сдалась и крепость Пассау. Бездеятельность прусской армии дольше продолжаться не могла; Фридрих прервал перемирие и в начале февраля 1742 г., сосредоточив часть своих сил и саксонцев к Ольмюцу, перешел в наступление. План был следующий: Фридрих с 40 тыс. должен был наступать в Нижнюю Австрию, французы и баварцы - вдоль Дуная на Вену. Прусская армия двинулась от Ольмюца через Иглау и Брюнн на Вену. 15-го февраля был занят Иглау; австрийцы под начальством генерала Лобковица отошли к Будвейсу. В это время начался разлад между королем и саксонцами; последние считали, не без основания, дальнейшее движение к Вени; крайне опасным. 20-го прусские передовые части подошли на один переход к Вене, армия занимала фронт Иглау - Цнайм - Никольсбург. Выдвинутое положение становилось опасным: в Венгрии собиралась армия, Кевенгюллер подходил к Кремсу.

Фридрих решил отойти и осадить Брюнн. В начале апреля осада Брюнна была снята, саксонцы направлены к Праге, а прусская армия стала отходить на север и 17-го апреля прибыла к Хрудиму. Австрийская армия принца Лотарингского 10-го апреля сосредоточилась к Цнайму (30 тыс.), 20-го подошла к Ольмюцу, - пруссаки всюду отступали, и Моравия была вновь вся в руках австрийцев. 7-го мая принц Лотарингсюй прибыл в город Зоор (Соор), где узнал о нахождении пруссаков (28 тыс.) в окрестностях Часлау и Хрудима. Фридрих, узнав о приближении австрийцев, двинулся им навстречу, и 17-го мая произошло сражение у Часлау, в котором прусский король одержал новую победу, результатом которой явился мир с Австрией, заключенный 11-го июня, по которому Верхняя и Нижняя Силезия и графство Глац отошли к Пруссии. 

Австрия снова обратила все свои силы против французов, испанцев и баварцев. Герцог Брольи, принявши командование над французско-саксонской армией был заперт в Праге. В городе скоро появились болезни и голод, принудивший герцога, оставив в Праге маршала Бель-Иля с 22-тыс. корпусом, уйти с остальными войсками из Богемии. Бель-Иль держался в Праги до декабря, а затем пробился сквозь австрийские войска в Баварию. Сюда же, по занятии Праги, вторглись и австрийцы, овладели большей частью Баварии и заняли Мюнхен. В Италии счастье тоже склонилось на сторону Марии-Терезии. Здесь австрийско-сардинская армия вытеснила Монтемара из графства Моденского, а английский флот, бомбардировавший Неаполь, принудил неаполитанского короля к нейтралитету. Другая же испанская армия, под начальством инфанта Филиппа, вступившая в Пьемонт из Прованса, с намерением овладеть Ниццей, потерпела неудачу.

1743 год

Наступил 1743 г. Успехи австрийцев продолжались. Оставив часть своих сил в Баварии, фельдмаршал Траун с остальными двинулся в северную Италию. 8 февраля герцог Монтемар потерпел поражение при Кампо-Санто и принужден был очистить Модену. С другой стороны, Англия, с целью ослабить влияние Франции, решилась принять в этом году более деятельное участие в войне: во Фландрии была собрана 43 тыс. армия (т.н. Прагматическая) под начальством английского короля. Выставленная против неё французская армия маршала Ноаль была разбита 27 июня под Деттингеном и принуждена отойти за Рейн, куда была оттеснена из Баварии и армия Брольи; Последняя заключила 27 июня перемирие при Нидер-Шенфельде.

1744 год

В начале 1744 г. весь правый берег Рейна был в руках австрийцев. Фридриху становилось ясным, что его обладанию Силезией грозила опасность, надо было положить предел успехам Австрии. Он деятельно принялся за возобновление войны: 22 мая состоялась т.н. „Франкфуртская Уния" между императором, Баварией, Францией, Курпфальцем, Гессен-Касселем и Пруссией, имевшая целью поддержание императора и цельности Германии", а 5-го июня Пруссия заключила союз в Францией.

План войны заключался в следующем: французская армия (100 тыс.) должна была оперировать против Прагматической армии и отвлечь в Нидерланды часть австрийских сил из Баварии, 80 тыс. пруссаков должны были вторгнуться в сентябре в Богемию, овладеть Прагой, Будвейсом и разбить австрийцев в открытом поле. 

В течение лета 1744 г. французы одержали ряд успехов в Нидерландах. В июле принц Лотарингский перешёл Рейн и нанес, в свою очередь, в Эльзасе; несколько поражений другой французской армии. 

23 августа 70 тыс. пруссаков вступили без объявления войны в пределы Богемии. В Силезии Фридрихом оставлены были 18 тыс., в пределах Пруссии, как заслон против Саксонии - 17 тыс. 6 сентября была осаждена Прага, 16 эта крепость сдалась (13 т. пленных, 130 ор.). Неожиданное открытие Пруссией военных действий захватило Австрию совершенно врасплох: в пределах Богемии имелось лишь 15 тыс., ближайшие подкрепления собирались в Венгрии,принц Карл Лотарингский находился за Рейном, рассчитывать можно было только на 20 тыс. саксонцев. Заняв Прагу, Фридрих направился к городу Табор, с целью угрожать Нижней Австрии и отвлечь на себя армию принца Карла. В это время под Будвейсом собралось под начальством Трауна около 45 тыс. австрийских и венгерских войск, начавших действовать на сообщения Фридриха. Последнему пришлось отступить к границам Силезии. По прибытии принца Карла и соединении его с армией Трауна, австрийцы начали маневрировать против Фридриха, уклоняясь от решительного боя и мешая производству фуражировок. Развившиеся болезни, крайний недостаток продовольствия и необходимость отдыха заставили Фридриха уйти в Силезию. Большинство городов с прусскими гарнизонами в Богемии были постепенно взяты австрийцами; 25-го ноября сдалась им Прага. Между тем, к концу 1744 г. вся Бавария была очищена от австрийцев, французы вновь перешли Рейн и заняли Австрийскую Швабию.

1745 год

20 января 1745 г. скончался император Карл VII; ему наследовал Франц Стефан. В начале этого года австрийцы разбили баварцев и французов при Амберге, 15-го апреля гессенцев при Пфаффенгофене; эти успехи настолько устрашили новаго курфюрста баварского (сына Карла VП) Максимилиана Иосифа, что последний заключил в Фюссене (22 апреля) сепаратный мир с Австрией, отказываясь от притязаний на австрийскую корону, взамен чего получил назад все завоеванные австрийцами в течете войны области. В конце апреля в Богемии главные силы австрийцев находились у Кениггреца. По присоединении к ним саксонцев, численность их достигала 90 тыс. План действий союзников заключался в наступлении по двум операционным направлениям: от Кениггреца на Глац и из Лузации в тыл прусской армии, кроме того, в Южной Силезии должны были наступать легкие венгерские войска (10 тыс.). Прусская армия (80 бтн., 160 эск.) в это время была расположена близ Франкенштейна. Желая завлечь неприятеля в Силезию и разбить его при выход из гор, Фридрих распустили слух, что отступает в Бреславль. Австрийцы поддались на обман: 22 мая армия союзников перешла в наступление, но, двигаясь очень медленно, дала возможность Фридриху собрать все свои силы.

4 июня под Гогенфридбергом союзники неожиданно были атакованы и понесли полное поражение. За отступившими в Богемию австрийцами последовал и Фридрих; он занял позицию между реками Эльбой и Адлер и начал маневрировать против сообщений противника; австрийцы ответили тем же, при чем их действия были более успешны: прусская армия была принуждена вновь покинуть Богемию и уйти в Силезию. На пути пруссаки были атакованы при Зооре 30 сентября, но, несмотря на численное превосходство австрийцев, последние были разбиты. К сожалению, слабость сил не позволила использовать успеха: преследования не было. Армии Фридриха расположилась в Силезии на зимних квартирах. Зимою союзники задумали произвести нападете на Берлин, но Фридрих своевременно узнал об этом, собрал 35 тыс., двинулся в Лузацию и 23 ноября разбил саксонцев при Гросс-Геннерсдорф,. 15 декабря саксонцы понесли новое поражение при Кессельдорфе, 16 Фридрих занял Дрезден.

Этот ряд успехов ускорил начало мирных переговоров: 25 декабря заключен Дрезденский мир, между Австрией, Пруссией и Саксонией. Силезия осталась за Пруссией, а Фридрих признал императором супруга Марии-Терезии, избрание которого состоялось 13 сентября. 

В 1745 г. во Фландрии 80-тыс. армия под начальством французского короля и графа Морица Саксонскаго, осаждала крепость Турнэ (с 25 апреля по 19 июня). Двинувшиеся на помощь союзные силы (50 тыс.) под начальством фельдмаршала Кенигсэк были разбиты при Фонтенуа 11 мая. После падения Турнэ, в течение лета были взяты еще крепости Уденар и Остенде.

1746 год

Так же неуспешны были дела австрийцев в Северной Италии: французско-испанская армия Дон-Филиппа заняла Пьемонт и почти всю Ломбардию. Но в 1746г. на этом театре успех был вновь на стороне австро-сардинцев: 7 марта сдался им город Асти, 16 июня взята Пьяченца, к осени французы и испанцы были совершенно вытеснены из Италии, австро-сардинцы вторглись даже в пределы Франции. Однако, народное восстание в Генуе заставило их уйти отсюда.

Во Фландрии Мориц Саксонский продолжал одерживать успехи: 20 февраля им взят Брюссель, 31 мая - цитадель Антверпена, после месячной осады, 10 июля - крепость Монс, в сентябре капитулировал Намюр, а 11 октября он одержал блестящую победу над союзниками при Року/Rocoux. 

1747 год

В начале 1747 г. обе стороны ограничивались во Фландрии маневрированием. 

2 июля при Лаффельдте (Lauffeldt) союзная армия понесла новое поражение, после чего отступила за р. Маас; 7 числа начата была осада крепости Берген-оп-Цоом, взятой штурмом 14 сентября. 

В Италии военные действия носили характер нерешительный: австро-сардинцы безуспешно блокировали Геную, а французы не могли прорваться в Пьемонт. Летом 1747 г. Россия открыто стала на сторону Австрии, русские вспомогательный корпус двинулся в Германию. Это заставило Францию искать мира. 

В апреле 1748 г. в Аахене был открыт конгресс, на котором 30 апреля и 25 мая постановлены были прелиминарные условия, а 18-го октября заключен мир на следующих условиях: признание "Прагматической санкции", Силезия и Глац уступлены Пруссии, восстановлялись прежние границы государств, Австрия уступила Парму, Пьяченцу и Гвасталу инфанту Дон-Филиппу и Сардинии уступлена часть Миланского герцогства.

Первая Силезская война

К середине XVIII века могучая Австрия находилась в бедственном положении: долгая и неудачная война с Оттоманской империей истощила внутренние силы страны. Великий полководец, генералиссимус имперских войск принц Евгений Савойский умер, оставив армию без признанного всей Европой полководца. Армия находилась в плачевном состоянии, казна была опустошена.

Последний представитель мужской линии Габсбургов император Карл VI Габсбург (1685–1740), правивший страной с 1711 года, в 1700–1714 годах провозглашенный королем Испании и формально являвшийся верховным повелителем всей Германии, не имел наследника мужского пола. Его единственной надеждой на передачу трона и на сохранение власти династии была младшая дочь, Мария Терезия. Однако суровые правила династического престолонаследия требовали передачи власти только принцу, а отнюдь не принцессе. Отсутствие такового могло вызвать к жизни средневековую процедуру всегерманских выборов нового императора и прервать трехсотлетнее правление Габсбургов, подобно тому, как это уже случилось в 1700 году в их другой старинной вотчине — Испании.

Карлу пришлось пойти на хитрость: в 1713 году он издал на утверждение имперских законодательных органов так называемую Прагматическую санкцию, основной мыслью которой стал тезис о необходимости передачи власти своей дочери ввиду отсутствия сыновей. Зная, какое количество жадных взоров притягивает к себе имперский трон, Карл все свое далеко не блестящее царствование домогался получения согласия на этот шаг со стороны европейских держав, способных стать гарантом прав Марии Терезии после его смерти. Принц Евгений, знавший цену «гарантиям» Бурбонов и Гогенцоллернов, столь же упорно советовал своему монарху «лучше обеспечить Прагматическую санкцию войском в 180 тысяч человек, чем шаткой надеждой на обещания», однако доводы заслуженного полководца остались без внимания.

Фридрих в одном из своих писем к Вольтеру недаром сравнил Австрию с Навуходоносоровым колоссом, изваянным из драгоценных металлов, но на ногах из смеси железа с глиной. С помощью различных уступок, в том числе и территориальных, Карл получил от большинства стран Европы гарантии Прагматической санкции и искренне полагал, что благодаря последним императорский престол вопреки традиции получит женщина — Мария Терезия.

Карл VI с самого начала пошел по совершенно неверному пути. Вначале ему захотелось заручиться гарантиями всех заинтересованных династий, а затем, когда он увидел, что это невозможно, император решил «отставить», казалось бы, ненужные ему страны, как нерасторопную прислугу. В отношениях с Пруссией эта нелепая и недальновидная политика выразилась в следующих последовательных шагах.

Вначале Карл заключил союз с отцом Фридриха, королем Фридрихом Вильгельмом. Это было вызвано тем, что Пруссия в то время могла стать хорошим противовесом для упорно не желавшей признавать Прагматическую санкцию Великобритании. Однако, как только в Англии сменился очередной кабинет, который принял условия санкции, австрийцы немедленно стали искать дружбы британцев, решив использовать для этого Пруссию.

Объектом этой тайной игры стал кронпринц Фридрих, тогда еще бывший холостым. Если ранее австрийцы всячески обхаживали наследника, предлагая ему руку своей ставленницы — брауншвейгской принцессы Елизаветы Христины (племянницы австрийской императрицы), то после получения известий из Лондона они же с неменьшим рвением стали добиваться получения согласия на брак Фридриха с дочерью английского короля Георга II. Все это объяснялось очень просто — королю Великобритании очень хотелось видеть одну из своих дочерей на берлинском престоле, а «желание клиента» оказалось для Австрии законом. Циничность венских дипломатов дошла до того, что даже накануне бракосочетания Фридриха они упорно делали ему и его отцу «самые убедительные предложения» о расторжении объявленных брачных обязательств. Тем не менее все их доводы не помогли — Елизавета Христина Брауншвейг-Бевернская в 1733 году стала женой кронпринца Пруссии.

Вскоре Австрия решилась еще на один демарш. 1 февраля 1733 года умер король Польши и саксонский курфюрст Август II Сильный. Поскольку польская монархия была выборной, на повестку дня встал вопрос: кого избирать королем.

С одной стороны, серьезным претендентом был сын умершего короля — Август III, унаследовавший от него саксонское курфюршество и желавший воцариться и в Польше (Август Сильный всю жизнь положил на то, чтобы обеспечить своему преемнику еще и польскую корону; при его жизни это намерение не имело успеха, но сын сразу же после кончины Августа II объявил свои права на престол). «Саксонского» кандидата поддержали австрийцы.

Франция поддерживала иного кандидата — польского аристократа Станислава Лещинского, который, кроме всего прочего, был тестем французского короля Людовика XV. В числе козырей Лещинского числилось и то, что он в свое время уже был королем Польши: в 1704 году шведский король Карл XII, разгромив Августа Сильного и выгнав его из страны, вручил Станиславу польско-литовскую корону, которой тот и владел до поражения шведов под Полтавой в 1709 году и возвращения в Варшаву Августа II.

Русские же, в свою очередь, тоже поддерживали Августа III — сына союзника Петра Великого. В Европе немедленно возникла направленная против Бурбонов австро-русская коалиция, и обрадованная долгожданным случаем Франция поспешила объявить ей войну в надежде расширить свои владения в германских землях Габсбургов.

Началась война, получившая название войны за Польское наследство.

Речь Посполитая находилась в печальном положении: противоборствующие магнатские партии раздирали ее на части; анархия и самоуправство шляхты достигли высшей степени, и иностранные державы прямо управляли ее судьбой.

Пруссия вступила в войну на стороне России и Австрии. Пока русские наводили порядок в Польше и Литве и боролись с французскими десантами под Данцигом, Фридрих Вильгельм направил 10-тысячный корпус в помощь стоявшей на Рейне главной австрийской армии легендарного принца Евгения Савойского. Король (наконец-то получивший возможность применить свои таланты в области управления войсками на практике) сам возглавил экспедицию, с корпусом в поход отправился и Фридрих, ставший для него боевым крещением. Объединенная армия подошла к немецкой крепости Филиппсбург на Рейне, которую с самого начала кампании осаждали французы, и стала окапываться. Главная квартира принца Евгения находилась в Визентале, небольшой деревне, на пушечный выстрел удаленной от французских шанцев. Фридрих прибыл на передовую 7 июля.

Вскоре пруссакам стало ясно, что 72-летний принц Евгений полностью растерял свои былые способности и решимость. Бесцельно простояв на расстоянии пушечного выстрела от стиснутых между крепостью и союзной армией французских войск почти два месяца, принц Евгений, зарыв свои полки в шанцы, спокойно пронаблюдал процесс взятия Филиппсбурга противником и увел войска на зимние квартиры. Ушли на родину и пруссаки: взбешенный ходом боевых действий (вернее, их отсутствием) Фридрих Вильгельм уехал еще в августе, приказав сыну отвести войска на зимние квартиры. На пути в Берлин он тяжело заболел, его сын в октябре тоже вернулся из похода в самом отвратительном настроении. В кампании 1733 года австрийская армия показала себя полным ничтожеством; даже внешний вид «дурно выправленных и обученных» полков Габсбургов являл полный контраст с вышколенными прусскими войсками. Командование принца Евгения и его генералов также оказалось ниже всякой критики.

Лавров в рейнском походе Фридриху снискать не удалось, однако кое-какие приобретения он сделал. Принц Савойский разглядел во Фридрихе черту, которая зовется «военной косточкой» и всегда заставляет задуматься соседей, если заметна в человеке, которому вскоре предстоит унаследовать королевский трон. В знак своего расположения австрийский генералиссимус вполне в духе той эпохи даже подарил Фридриху четырех «рослых, мужественных» рекрутов, которых кронпринц немедленно определил в свой гвардейский полк. Вторым приобретением будущего короля стал чин генерал-майора, который в 1735 году ему пожаловал отец, с легкой руки принца Евгения проникшийся искренним уважением к своему наследнику.

«Филиппсбургское сидение» заставило кронпринца по-новому взглянуть на войну. Пребывание в имперской армии оказалось для него «школой, в которой из путаницы и беспорядка, царивших в этой армии, можно было извлечь уроки». Теперь Фридрих, по его собственным воспоминаниям, знал, «какой должна быть обувь мушкетеров, как долго солдат может ее носить и сколь долго он должен обходиться ею во время кампании, а также все мелочи, относящиеся к солдатской жизни, вплоть до стофунтовой пушки и в конечном счете вплоть до высших должностей…» Кронпринц был приглашен к каждому военному совету, он постоянно пропадал на передовой, объезжая войска и проводя рекогносцировки. Правильно поняв ход кампании, Фридрих на всю жизнь сохранил «совершенное отвращение от хвастовства и беспорядочности австрийцев, и это имело значительное влияние на позднейшие его планы в отношении Австрии».

Однако события развивались дальше. Несмотря на сидение под Филиппсбургом, война окончилась в пользу коалиции. Станислав был изгнан из Польши; на престол взошел Август III. Австрийцы начали требовать, чтобы Фридрих Вильгельм выдал им Лещинского, который после неудачи в Польше сдался пруссакам и нашел себе у них, как сейчас говорят «политическое убежище». Король отказал наотрез. И тогда Австрия, «полагая, что не имеет больше нужды в помощи Пруссии», вступила в сепаратные переговоры с Францией. Вследствие условий договора между обеими державами, Австрия отдала Станиславу Лотарингию с тем, чтобы после его смерти она перешла к Франции; а герцогу Лотарингскому, в свою очередь, было передано великое герцогство Тоскана. За это Франция обязалась выступить гарантом Прагматической санкции императора Карла VI.

Во время переговоров и при заключении мира австрийцы даже не сочли нужным поставить в известность своего союзника, прусского короля. Но оскорбление дипломатических приличий было доведено австрийским кабинетом до высшей степени: в начале 1736 года император выдал старшую дочь свою, Марию Терезию (напомним, главного фигуранта Прагматической санкции), за герцога Лотарингского Франца— и об этом даже не дали знать Фридриху Вильгельму.

Негодование прусского короля против Австрии явно обнаружилось. Он «не скрывал своих мнений даже при австрийском посольстве». Однако уже пожилой к тому времени король Пруссии, несмотря на свое увлечение армией, был человеком миролюбивым и осторожным. Он проглотил пилюлю, но продолжал настойчиво внушать сыну мысль о необходимости когда-либо сойтись с вероломными Габсбургами в открытом бою. «Однажды, после разных колких насмешек над действиями австрийского двора, он быстро встал и, опираясь на плечо Фридриха, сказал с каким-то воодушевлением: „Но погодите: вот мой мститель!“»

Таким образом, Пруссия постепенно стала главной и основной ударной силой «антипрагматической» оппозиции. Утопавшей в роскоши и беспечной Вене стал противостоять (ранее вполне лояльный) по-тевтонски суровый и бряцающий оружием Берлин. Это послужило началом векового противостояния, которое погубило габсбургскую державу, сократившуюся к 1918 году в 15 раз, и вызвало к жизни могучую Германскую империю, изрядно потрепанную в двух мировых войнах, пережившую страшные военные разгромы и революции, но выстоявшую и ныне превратившуюся в столь же мощную Федеративную Республику Германию.

Однако Вена не успокоилась даже на этом. С давних пор Пруссия требовала отдать ей небольшие княжества Юлих и Берг, расположенные на западе Германии и законно принадлежавшие Гогенцоллернам по династическому праву. Австрийцы то поддерживали притязания Фридриха Вильгельма, то отдаляли его от цели. И в начале 1739 года Австрия заключила с Францией трактат, по которому Юлих и Берг должны были отойти принцу Зульцбахскому. Более того, австрийцы потребовали, чтобы, в случае выступления Пруссии против положений трактата, Франция должна была сама обеспечить его выполнение силой оружия. С этих пор разрыв между Берлином и Веной стал лишь вопросом времени.

20 октября 1740 года Карл VI умер. Это событие, ожидавшееся на Западе и Востоке, сразу же взбудоражило всю Европу. Как раз в это время взошедший на прусский престол 31 мая того же года молодой король Фридрих II и написал Вольтеру: «Теперь наступило время, когда старой политической системе должно дать совершенно новое направление; оторвался камень, который скатится на многоцветный истукан Навуходоносора и сокрушит его до основания».

В отличие от дряхлеющей династии Габсбургов, Пруссия в это время переживала бурный расцвет. Кони так описывает это время: «…Пруссия стремилась вперед с юношеской силой. Хотя часто издевались над королем Фридрихом Вильгельмом, что он употреблял чрезмерные издержки на войско, которое, между тем, совсем не бывало в деле, но войско это пользовалось миром, чтоб укрепиться, приобретало опытность и теперь стояло в этом отношении выше всех европейских армий. В то же время области Пруссии были в цветущем состоянии, доходы значительны, долги не обременяли государства, в королевском казнохранилище было в наличности около девяти миллионов талеров. С такими средствами сильный, мужественный дух Фридриха мог действовать самостоятельно и заставить признать свое величие и внутренне призвание».

Пруссии нужны были только союзники, и недостатка в них не ощущалось: практически все вчерашние гаранты Прагматической санкции после смерти старого Карла VI единым фронтом выступили против прав его дочери. Началась подготовка к войне, в которой приняло участие большинство крупнейших стран континента. Этот конфликт получил название войны за Австрийское наследство и был вызван резким обострением противоречий, с одной стороны, между Францией, Пруссией, Испанией и Австрией, а с другой — между Францией и Англией. Если борьба Англии и Франции обусловливалась стремлением расширить за счет соперника колониальные владения в Америке и Индии и получить абсолютное превосходство на море, то объектом борьбы Франции, Пруссии и Испании с Австрией была Германия и прилегающие к ней области, т. е. владения почившего в бозе императора Священной Римской империи германской нации Карла VI Габсбурга.

Таким образом, к началу войны в Европе сложились следующие коалиции: Франция, Пруссия, Бавария, Испания, Саксония, Пьемонт, Неаполитанское королевство, с одной стороны, и Австрия (вместе с ее владениями — Венгрией, Богемией, Силезией, Нидерландами), Англия, Россия — с другой. Права Марии Терезии или ее супруга (этот вариант в свое время также предлагался Карлом VI) на императорский престол оспаривали Пруссия, Бавария, Саксония и Испания, которых поддерживала Франция. Последняя стремилась захватить австрийские Нидерланды и сделать императором своего ставленника курфюрста Баварского Карла Альбрехта; Испания претендовала на австрийские владения в Италии, Пруссия — на принадлежавшие Габсбургам герцогство Силезия и графство Глац. Англия поддерживала Австрию как торгового соперника Франции, а Россию беспокоило усиление Пруссии.

Толчок войне за дележ «наследства» Габсбургов был дан, когда во все европейские столицы из Вены пришли сообщения о смерти Карла.

Австрийцы сами рубили сук, на котором сидели. Ослепленные блеском имперского величия, они упорно не желали замечать, что в Европе и в самой Германии многое изменилось. После смерти Фридриха Вильгельма в 1740 году Австрия признала права прусского короля на Юлих и Берг, но время уже было упущено — статус обоих герцогств уже охраняли французские штыки. Фридрих мог бы вновь предъявить права на обладание этими ничтожными клочками земли, но это значило бы ввязаться в борьбу со многими соперниками далеко на западе Германии, оставив собственную страну без прикрытия армии. Поэтому, поразмыслив, молодой король решил нанести удар совсем в другом месте.

В австрийской Силезии в разное время его предкам досталось по наследству несколько княжеств, самыми крупными из которых были Егерсдорф, Бриг, Волау и Лигниц. Тем не менее Вена не обращала ни малейшего внимания на этот факт и продолжала считать княжества в составе своей исконной вотчины. Этому сопутствовал еще один исторический анекдот вполне в духе Габсбургов: при прадеде Фридриха, Великом курфюрсте Фридрихе Вильгельме Бранденбургском, когда Австрия нуждалась в его помощи во время очередной войны с Турцией, венский кабинет оказал пруссакам мнимую уступку, предоставив Берлину взамен этих княжеств несравненно меньший по размерам Швибузский округ.

«…Но прежде того разными происками склонили сына курфюрста к тайному обещанию по вступлении своем на престол снова возвратить округ Австрии. Когда сын — тогдашний король Фридрих I — вступил на царство и сообщил министрам свое тайное обещание, то глазам его открылись происки императорского двора. Будучи обязан сдержать свое обещание, Фридрих I выполнил его, однако с тем условием, что предоставляет своим потомкам возвратить принадлежащее им по праву в Силезии. „Если Богу угодно, — так говорил он, — чтобы обстоятельства Бранденбурга и впредь были таковы, как теперь, то мы должны быть довольны; если же суждено иначе, то потомки мои сами увидят, что им должно предпринять“». И Фридрих II предпринял.

Как только в Берлине было получено известие о смерти Карла, Фридрих (как он сам признавался в записке 1746 года) «немедленно решился поддержать неоспоримые права своего дома на Силезское княжество, хотя бы с оружием в руках». В той же записке Фридрих отмечал, что «риск был велик», так как в одиночку, без союзников, Пруссия совершала нападение на государство, целостность которого была гарантирована ведущими державами Европы. Но, начиная дело, король верил, что союзник непременно найдется, ибо «соперничество, существующее между Францией и Англией, обеспечивало… содействие одной из этих двух держав и, кроме того, все домогавшиеся австрийского наследства должны были встать на стороне Пруссии… Обстоятельством, побудившим окончательно решиться на это предприятие, была смерть российской императрицы Анны. По всему казалось, что во время несовершеннолетия маленького императора Иоанна Антоновича Россия будет более занята поддержанием спокойствия внутри империи, чем охраною Прагматической санкции».

Эти строки были написаны Фридрихом уже после окончания первой Силезской войны, но им можно верить. Перед совершением какой-либо крупной политической акции он имел привычку делать заметки о возможном развитии событий. Сразу после смерти Карла, но до получения известий о кончине Анны Иоанновны Фридрих записал: «Англия, Франция и Голландия не смогут помешать моим планам, и только одна Россия способна причинить мне беспокойство. Но чтобы сдержать ее, можно пролить на главнейших сановников, заседающих в совете императрицы, дождь Данаи, что заставит их думать, как мне угодно. Если императрица умрет, то русские будут так поглощены своими внутренними делами, что у них не хватит досуга заниматься внешней политикой; во всяком случае было бы уместно ввести в Петербург нагруженного золотом осла».

Обманув внимание насторожившихся австрийцев мнимой подготовкой к походу к Рейну, на Юлих и Берг, он спешно сосредоточил почти всю армию на силезской границе, в районе городка Кроссен. Фридриху не нужно было продолжительных приготовлений, чтобы поставить войско на военную ногу. «Хотя он сообщил свой план только немногим доверенным лицам, но необыкновенные движения, снаряжение войска, усиление артиллерии, учреждение магазинов и т. п. возвестили всем, что предстоит какое-то важное предприятие. Все ждали с изумлением и любопытством; носились различные слухи; дипломаты отправляли и принимали курьеров, не зная точно плана короля. Фридрих нарочно заставлял войска делать движения, по которым скорее можно было предполагать поход на Рейн, к Юлиху и Бергу, нежели в Силезию» (Кони. С. 116).

Превратные толки, ходившие в народе, его чрезвычайно увеселяли. «Пиши ко мне об всем смешном (так писал он в письме из Руппина к своему другу философу Иордану. — Ю. Н.), что говорят, думают и делают мои добродушные пруссаки. Берлин теперь похож на Беллону в родах; надеюсь, что она подарит свету прекрасное дитя, а я постараюсь стяжать доверие народа какими-нибудь смелыми и удачливыми предприятиями. О, тогда я был бы чрезвычайно счастлив! Такие обстоятельства могут дать твердое основание моей славе!»

Дальнейшие события так описывает Кони: «Между тем нельзя было долго скрывать, что прусские войска собрались на силезской границе. Австрийский двор был уведомлен посланником своим, находившимся в Берлине, об опасности; министр Марии Терезии писал в ответ, что он не может и не хочет верить таким известиям. Несмотря на то, маркиз Ботта был отправлен из Вены в Берлин для точнейшего исследования замыслов Пруссии. Ботта скоро понял план короля. Желая глубже проникнуть в намерения Фридриха, он в первую аудиенцию свел речь на Силезию, жаловался на чрезвычайно дурные дороги, которые теперь от наводнений так испорчены, что решительно нельзя по ним проехать. Фридрих тотчас понял намерение посла, но отвечал ему сухо: „Вы правы, но большой беды еще нет: величайшее несчастье, которому можно подвергнуться на такой дороге, есть то, что замараешься грязью“. (Кони. С. 118).

В декабре все было готово к началу войны. Намерение вступить в Силезию перестало быть тайной. Фридрих отправил посланника, графа Готтера, в Вену, с изъяснением австрийскому двору своих прав на Силезию и мер, которыми хочет, в случае нужды, заставить уважить их. Перед своим отъездом к войскам он дал отпускную аудиенцию маркизу Ботта, причем известил его о своем намерении. «Ваше величество, — воскликнул Ботта, — вы ниспровергнете австрийский двор, но вместе и сами падете в бездну!» Фридрих возразил, что отец Марии Терезии обязан принять его предложение. После некоторого молчания Ботта насмешливым тоном продолжал: «Ваши войска прекрасны, Ваше величество, я согласен в том; наши не так красивы, но они уже окурены порохом. Умоляю вас, обдумайте свои намерения». Король вспыхнул и быстро отвечал: «Вы находите, что мои войска красивы; скоро вы сознаетесь, что они хороши». Маркиз Ботта хотел сделать еще некоторые замечания, но Фридрих прервал его речь, говоря: «Теперь уже поздно: шаг за Рубикон сделан!»

Перед своим отъездом к войску он созвал главных своих офицеров и, прощаясь с ними, сказал: «Господа! Я предпринимаю войну и не имею других союзников, кроме вашего мужества и вашей доброй воли. Дело мое правое, и я ищу заступничества у счастья. Помните постоянно славу, которую приобрели ваши предки на полях Варшавских, Фербеллина и в знаменитом Прусском походе Великого курфюрста. Ваша участь в собственных руках ваших: отличия и награды ждут только ваших блистательных подвигов. Не почитаю нужным подстрекать вас к славе: она всегда была у вас перед глазами, как цель, достойная ваших стремлений. Вы вступите в битву с войсками, которые под начальством принца Евгения снискали бессмертие. Правда, принца уже нет; но победа наша над такими противниками будет не менее знаменита. Прощайте! Отправляйтесь немедленно к войску; а я скоро явлюсь между вами в сборном месте, где ожидает нас честь отчизны и слава!»

13 декабря был большой маскарад во дворце. Громкие звуки музыки сливались с веселым говором блестящих и разнообразных масок. Танцы не прекращались. Никогда еще при дворе не бывало такого великолепного и веселого праздника. Сам король был в особенно приятном расположении духа, шутил, танцевал, был любезен до крайности. Время незаметно приблизилось к полночи. Вдруг в залах хватились короля, но его нигде не было. Можно себе представить всеобщее удивление, когда гофмаршал, выходя из внутренних покоев, объявил, что король изволил оставить столицу и уехал в действующую армию к силезской границе.

Военные действия начались в декабре 1740 года вторжением 25-тысячной армии под командованием Фридриха II в австрийскую Силезию. Началась первая Силезская война.

Поход 1740 года

14 декабря 1740 года Фридрих прибыл к армии в пограничный городок Кроссен. К несчастью, в тот самый день с колокольни соборной церкви сорвался колокол и упал на землю. Это имело самое невыгодное влияние на армию, солдаты считали этот пустой случай дурным предзнаменованием. Но Фридрих умел придать ему совсем другое значение: «Будьте покойны, друзья мои! — говорил он войску. — Падение колокола имеет для нас благоприятный смысл, оно значит, что высокое будет унижено!» Под высоким он разумел Австрию, которая в сравнении с Пруссией, конечно, могла назваться высокой державой. Солдаты поняли его намек, и новая бодрость одушевила их сердца.

16 декабря Фридрих вступил на силезскую землю. На границе встретили его два священника, посланные депутатами от протестантов города Глогау. Они умоляли короля, в случае осады города, не делать приступа с той стороны, где находилась протестантская церковь. Церковь эта была построена вне городских укреплений; комендант города Глогау, граф Валлис, опасаясь, чтобы Фридрих во время осады не выбрал эту церковь своим опорным пунктом, предполагал сжечь ее до основания.

Фридрих велел кучеру остановиться, чтобы выслушать просьбу пасторов. «Вы первые силезцы, — сказал он им, — которые просят меня о милости; желание ваше будет исполнено». Тотчас же был послан адъютант к графу Валлису с обещанием, что Фридрих не поведет осады с той стороны; и протестантская церковь осталась нетронутой.

Прусское войско шло вперед и не находило перед собой неприятельской армии. Слабый силезский гарнизон едва был достаточен для прикрытия главных укрепленных мест. Австрия не могла так скоро выслать помощь, о которой ее неутомимо и усердно умолял оберамт Бреслау, видя приближающуюся опасность. Итак, одни только дурные дороги и дождливая погода мешали быстрым действиям Фридриха. К жителям Силезии были разосланы манифесты, которыми всем и каждому предоставлялись прежние права и владения и даже обещаны были разные льготы. Фридрих объяснял в них, что вступает в Силезию с оружием в руках только на случай вмешательства в его права посторонних лиц, а совсем не для разорения жителей. И в самом деле, в войске наблюдалась самая строгая дисциплина, и за все, взятое у жителей, платилось щедрой рукой. Все это расположило силезцев к Фридриху; особенно полюбили его протестанты, которые видели в нем избавителя от многих зол и притеснений. Австрийское правительство рассылало свои протесты против манифестов Фридриха, но они не имели успеха.

Между тем города Силезии, через которые должны были проходить прусские войска, находились в затруднительном положении, не зная, которой стороны держаться: сохранить ли верность австрийскому правительству или присягнуть королю прусскому. Начальствующие городами придумывали по этому случаю разные хитрости, которые иногда оканчивались чрезвычайно забавной развязкой. Так, подходя к Грюнебергу, первому значительному месту Силезии, прусаки нашли ворота города затворенными. Тотчас был отправлен офицер, который именем короля требовал сдачи города. Его повели в ратушу. Там был собран совет изо всех ратсгеров под председательством бургомистра. Офицер требовал ключи, но бургомистр отвечал, что он не может и не имеет права их выдать. Тогда офицер объявил, что в противном случае город будет взят штурмом и отдан на расхищение войску. «Что делать! — отвечал бургомистр, пожимая плечами. — Вот ключи, они лежат на столе совета; конечно, если вы захотите, вы можете их взять, препятствовать вам я не в силах; но сам не могу отдать их ни в каком случае». Офицер засмеялся, взял ключи и велел отворить ворота. Полки вошли в город.

Главнокомандующий, генерал Шверин послал сказать бургомистру, чтобы он, по военному обычаю, взял ключи назад. Но бургомистр не хотел исполнить приказания.

«Я не отдавал ключей, — отвечал он, — и не могу их взять обратно. Но если генералу угодно положить их на место, с которого они взяты, то я, конечно, не в силах противиться». Генерал Шверин донес об этом случае королю, и Фридрих смеялся от души находчивости бургомистра. Он приказал отнести ключи с барабанным боем и с почетным караулом в ратушу и положить на прежнее место.

Один только город Глогау встретил прусские войска неприязненно. Комендант наскоро исправил крепостные укрепления, привел в порядок орудия и запасся продовольствием для гарнизона и жителей, приготовившись выдержать осаду. Но зимнее время и дождливая погода делали долговременную осаду невозможной, и потому Фридрих, расположив один корпус под начальством принца Леопольда Ангальт-Дессауского под стенами и в окрестностях города, с остальным войском пошел на Бреслау.

Город Бреслау в то время пользовался различными льготами, имел свои права, которые ставили его почти наравне с вольными городами. Одно из главнейших состояло в том, что австрийское правительство не могло располагать в городе свои гарнизоны, потому что Бреслау имел собственную милицию, составленную из граждан. А следовательно, когда австрийский корпус был отряжен для защиты города и предполагалось сжечь предместья, жители возмутились, не хотели впускать имперские войска и сами решили отстаивать свою свободу. Но пока длились споры и переговоры, прусские полки, предводительствуемые полковниками Броком и Посадовским, явились под стены и овладели всеми предместьями города. Это быстрое и неожиданное выдвижение привело в ужас бреславцев. Не надеясь на свои укрепления, они боялись штурма и разграбления и потому тотчас же приступили к переговорам и отворили Фридриху ворота. Он оставил город на прежних правах, объявил его нейтральным и велел уволить австрийских офицеров, присланных для военных распоряжений. Очень помогла ему в этом протестантская часть жителей Бреслау, которая под начальством какого-то сапожника почти насильно принудила ратушу к сдаче города.

Третьего января Фридрих торжественно вошел в город. «Народ встретил его с криками радости. Жители видели в нем не врага, а спасителя своих прав, веры и достояния. Въезд был великолепный. Впереди ехали королевские экипажи, за ними вели лошадей и мулов, покрытых синими бархатными попонами, вышитыми золотом и отороченными соболями. Затем следовали отряд лейб-гвардии и парадная королевская карета, выбитая внутри желтым бархатом; в ней, как символ королевской власти, лежала голубая бархатная мантия с золотыми орлами, подбитая горностаем. За каретой ехали принцы, маркграфы, графы и генералы прусского войска и, наконец, сам король, верхом, в сопровождении небольшой свиты. Король кланялся народу приветливо, снимая шляпу.

В тот же день был дан обед, на который были приглашены члены городской ратуши и депутаты от дворянства. После обеда Фридрих верхом обозревал город. Подъехав к великолепному дворцу, построенному иезуитами, он остановился, задумчиво поглядел на него и, наконец, сказал: „Вероятно, император имел большой недостаток в деньгах, когда духовенство принуждено было воздвигать такие здания на свой счет“.

На следующий день был бал при дворе. Фридрих сам открыл его с одной из знатнейших бреслауских дам. Но, по обыкновению своему, скоро исчез между танцующими и поспешил за войском, которое, между тем, уже далеко продвинулось вперед».

Город Олау сдался королю без сопротивления, в то время как генерал Гетце быстро перешел Одер и занял Намслау. В то же самое время фельдмаршал Шверин и генерал Клейст с авангардом обложили Оппель и Троппау — оба города капитулировали. Но Бриг и Нейсе держались крепко и, несмотря на все увещания и угрозы, не хотели отворить своих ворот счастливому завоевателю. Бриг, как и Глогау, был оставлен в блокаде, но около Нейсе, главной крепости Силезии, Фридрих сосредоточил все свои силы в твердом намерении взять ее штурмом.

Фридрих был в восторге от своих успехов. Он покорил богатую землю, почти не обнажая меча и с самыми незначительными потерями. Он многого ожидал от этой первой удачи. Восторг его особенно изливался в дружеских письмах к Иордану, «кроткий, миролюбивый нрав которого составлял совершенный контраст с пылким, воинственным духом Фридриха». Вот два письма Фридриха, писанные к Иордану под стенами Нейсе, которые очень хорошо поясняют отношения и характеры обоих друзей.

«Мой милый господин Иордан, мой нежный господин Иордан, мой кроткий господин Иордан! Мой добрый, мой милый, мой кроткий, мой нежный господин Иордан! Уведомляю Вашу Веселость, что Силезия почти покорена и что Нейсе бомбардируется. Приготовляю тебя к великим предприятиям и предвещаю счастье, какого своенравное лоно фортуны никогда еще не порождало. Будь моим Цицероном в защите моего дела: в совершении его я буду твоим Цесарем. Прощай! Ты сам знаешь, что я от всей полноты сердца твой друг».

Два дня спустя он написал Иордану следующее письмо: «Имею честь уведомить Ваше Человеколюбие, что мы приняли все христианские меры бомбардировать Нейсе и что мы окрестим город огнем и мечом, если он не сдастся добровольно. Впрочем, нам так хорошо, как еще никогда не бывало, и скоро Вы о нас ничего более не услышите, потому что в десять дней все будет кончено, а через две недели я буду иметь удовольствие опять Вас видеть и беседовать с Вами. Прощайте, господин советник! Развлекайте себя Горацием, изучайте Павзания и утешайтесь Анакреоном; что же касается меня, то я пока имею одно утешение: пушки, ядра и фашины. Молю Бога, чтобы Он поскорее послал мне более приятное и мирное занятие, а Вам даровал здоровье, радость и все, чего желает Ваше сердце. Фридрих».

Однако предсказания Фридриха не сбылись. Крепость Нейсе не сдалась. Гарнизон ее, под начальством опытного и храброго коменданта, полковника Рота, мужественно выдерживал неприятельский огонь и самую усиленную осаду. В течение трех дней пруссаками было брошено в город 1200 бомб и 3000 каленых ядер: все напрасно. Умная распорядительность Рота делала штурм решительно невозможным. При довольно значительном морозе по ночам подливали воду во рвы, предместья были сожжены дотла, а стены и валы каждое утро обдавали водой, так что они всегда были подернуты льдом.

Испытав все усилия, Фридрих оставил город в блокадном положении, и не желая обессиливать войско, и без того истомленное быстрыми переходами и холодами, разместил его по зимним квартирам, а сам, через Лигниц, отправился в Берлин, куда и прибыл 26 января.

Между тем Австрия слишком поздно догадалась выслать войска на помощь Силезии. Фельдмаршал Браун соединил несколько сборных отрядов близ Троппау, но они были вытеснены генералами Клейстом и Шверином в Моравию. Оба полководца заняли позиции за Оппою и перерезали австрийцам путь к Силезии. Таким образом, к концу января почти вся Силезия, от Кроссена до Яблунки, находилась в руках Фридриха.

Прусская армия кордонами расположилась на зимних квартирах вдоль моравской границы. В дальнейшем боевые действия сторон носили характер длительного маневрирования с целью выйти на коммуникации друг друга, нарушить снабжение и принудить противника к отходу и оставлению занимаемой территории.

Поход 1741 года

«Точно молния пронеслась весть о покорении Силезии через всю Европу. Одни дивились смелости юного короля; другие порицали ее, называя безумством и дерзостью. Никто не мог предполагать, чтобы Пруссия, это маленькое, еще молодое королевство, могла вступить в борьбу с могущественной Австрией, силы и средства которой заставляли трепетать все остальные державы. Можно было предвидеть, что недавний мир Европы надолго будет нарушен. Прагматическая санкция не могла обеспечить спокойствия Австрии; по примеру Фридриха должны были восстать и другие претенденты на наследие Карла, и всеобщая война казалась неизбежной. Действительно, вслед за покорением Силезии за оружие взялся и курфюрст Баварский Карл Альбрехт (который, впрочем, сразу не признал Прагматической санкции) и объявил свои права на часть австрийских владений и даже на императорскую корону. Но курфюрст не мог подкрепить своих притязаний силой. Гораздо большая опасность угрожала Марии Терезии со стороны Франции, которая, по всем статьям, должна была воспользоваться удобным случаем, чтобы снять маску дружбы и откровенно возобновить свою старинную борьбу с Австрией» (Кони. С. 126).

Между тем во время самих действий Фридриха в Силезии его уполномоченный посол, граф Готтер, хлопотал в Вене, «стараясь уладить дело миролюбиво и соблюсти все выгоды своего монарха. Он предлагал его именем прусские войска и финансы на защиту Марии Терезии, голос и опору Фридриха при избрании ее супруга, герцога Франца Лотарингского, в императоры. Но все представления его оставались тщетными: венский кабинет, несмотря даже на усилия Англии склонить его к уступке, не соглашался отдать Фридриху богатую Силезию. Министры отзывались о Фридрихе с некоторым пренебрежением; они говорили, что он, как обер-камергер империи, обязан подавать умывальник императору и, стало быть, не имеет права предписывать законов дочери императора. Притом сама Мария Терезия объявила, что не намерена вести с Фридрихом переговоров до тех пор, пока он не выведет свои войска из Силезии, и только в таком случае обещала ему забвение всего прошедшего и не хотела с него требовать вознаграждения за все понесенные убытки. Итак, переговоры не привели ни к какому результату; граф Готтер возвратился в Берлин без всякого успеха. Фридрих не унывал: он решился всеми мерами разрушать политические козни Австрии и поддержать свои завоевания силой оружия» (Кони. С. 127).

Тем временем и Мария Терезия не оставалась в бездействии. Связанная родственными узами с королем Георгом II, она надеялась на помощь Англии и Ганновера. Ко всем значительным дворам Европы были отправлены посольства с тем, чтобы объяснить дело, показать несправедливость притязаний прусского короля и просить помощи против дерзкого завоевателя.

В Россию в то же время был послан маркиз ди Ботта с намерением склонить принцессу Анну Леопольдовну, управлявшую Россией именем сына своего, императора Иоанна Антоновича, на союз с Австрией. Задача была трудная, потому что Россия незадолго перед тем (16 декабря 1740 года) заключила союз с Фридрихом II с обоюдным обещанием обеих держав помогать друг другу во всякой войне, кроме персидской или турецкой. Союз этот казался довольно прочным, тем более, что его поддерживал Миних, в то время обладавший значительной силой в кабинете министров. Но маркиз ди Ботта, как опытный царедворец, с первого взгляда сумел проникнуть в положение дел при русском дворе и, не боясь Миниха, начал искать расположения противной ему партии. Самыми близкими людьми к правительнице были — граф Мориц Линар, посланник саксонский, и графиня фон Менгден, служившая при ней старшей фрейлиной. Они почти неразлучно проводили время с Анной Леопольдовной и, стараясь ее развлекать и забавлять в часы досуга, часто управляли ее волей и в делах государственных. Ловкий, умный, красивый собой, маркиз ди Ботта скоро сделался четвертым неизбежным лицом в царственных и дружеских беседах правительницы. Мудрено ли, что при помощи графа Динара, которому от саксонского курфюрста также было предписано всеми мерами стараться расстроить союз России с Пруссией, ди Ботта скоро достиг своей цели.

Началось с того, что принцессу Анну вооружили против главных лиц кабинета министров, против вельмож, наиболее преданных пользам государственным, против Остермана и Миниха. Остерман, боясь немилости и желая приобрести полное доверие правительницы, принял сторону Линара и Ботта. Один Миних, как скала, отражал все удары и, убежденный в неправоте и даже вредных последствиях предлагаемого союза с Австрией, стоял грудью за Фридриха. Он представлял кабинету, «что нарушением договора с Пруссией без всякой причины теряется доверие к России и других держав; что сам Фридрих может сделаться врагом России, тем опаснейшим, что владения его в близком соседстве с нами и что русский кабинет покажет явное легкомыслие, не оправдав своих уверений в дружбе, без всякого повода со стороны Пруссии, свято сохранившей свои обязательства». Но как ни сильны были доводы и патриотическое увлечение фельдмаршала, противная сторона восторжествовала; правительница изъявила ему даже свое неудовольствие за излишнее усердие в пользу прусского короля; старик, глубоко оскорбленный, подал в отставку, и вскоре австрийская партия с восторгом узнала, что главный ее противник уволен со службы и удален от двора.

Но предсказания Миниха вскоре оправдались на деле: нарушение договора с Фридрихом стоило России войны со Швецией (не правда ли, описанный эпизод являет собой великолепный образчик «традиционного миролюбия», «неукоснительного соблюдения международных договоров Российской империи» и «агрессивности» Прусского королевства?). Подробнее об этих событиях я скажу несколько ниже.

Как уже говорилось, что Франция, хотя и в дружбе с Австрией, весьма желала, по примеру Фридриха и Карла Альбрехта Баварского, воспользоваться частицей наследства австрийского императора. Успехи Фридриха радовали ее тем более, что обессиливали Австрию, а союз его с Россией был порукой, что успехи эти будут продолжительны и прочны, потому что этот союз обеспечивал собственное его государство и, стало быть, давал ему полную свободу действовать против Марии Терезии.

Перемена обстоятельств, произведенная при русском дворе маркизом Ботта, сильно обеспокоила Францию, и Версальский кабинет решился втайне употребить все свои дипломатические хитрости, чтобы не дать России возможности содействовать Марии Терезии. Для этого надо было впутать Россию во внешнюю войну и взволновать изнутри. Обе цели были достигнуты Францией с удивительным искусством и быстротою. В июле 1741 года шведский сенат, подстрекаемый французским красноречием и подкупленный французским золотом, объявил России войну под следующим предлогом: предоставить русский престол законной его наследнице, дочери Петра Великого. Хотя война эта была незначительна сама по себе, но она заняла на время русские силы и отвлекла их от западных границ, и в то же время забросила искру волнения внутри государства.

Император был еще ребенок; правительница с некоторого времени занималась беспечно делами, предоставя кормило правления своим временщикам, по большей части иностранцам: это возбуждало беспокойство и недовольство в народе; раны, нанесенные ему Бироном, были еще слишком свежи и оправдывали его опасения. Отставка Миниха, любимого и уважаемого войском, также породила ропот. С другой стороны, хитрый агент кардинала Флери, граф Шетарди, через фаворита цесаревны лейб-медика Лестока вынуждал Елизавету Петровну объявить свои права на русский престол. Настоятельные советы, чтобы Елизавета вышла замуж за одного из мелких германских владетелей, были истолкованы последней в дурную сторону: ее убедили, что эта насильственная мера удалит ее навсегда из России и от престола. Елизавета, которая равнодушно смотрела на свои царственные права, вступилась за личную свою свободу, и в ночь 25 ноября 1741 года при помощи камер-юнкера Воронцова и гренадерской роты Преображенского полка взошла на престол великого своего родителя (малолетний законный император Иоанн Антонович, последний представитель Брауншвейгской династии на русском престоле, был заточен в Шлиссельбургскую крепость и после неудачной попытки освобождения поручиком Смоленского полка Мировичем умер «при невыясненных обстоятельствах»).

Дела России приняли иной вид. Франция торжествовала, и Фридриху, стало быть, со стороны России нечего было опасаться.

Но в то время, когда маркиз ди Ботта действовал на Россию в пользу Австрии, Мария Терезия старалась вооружить против Фридриха папу и через него влиять на прочие католические державы. К успеху такого намерения подал повод сам Фридрих. Узнав о стесненном состоянии протестантов в Силезии и о недостатке священнослужителей, он отправил туда тридцать протестантских пасторов, всех людей избранных. С одной стороны, тем он помогал нуждам края, с другой — преследовал и политическую цель. Через этих людей, которые могли иметь нравственное влияние на народ и были преданы Фридриху душой и телом, последний намеревался добиться расположения в свою пользу. Тотчас было о том донесено папе в преувеличенном виде, с опасениями, что Фридрих намерен ввести учение Лютера во всех покоренных им землях. Папа в ужасе разослал воззвания ко всем католическим дворам об уничтожении «еретического маркграфа Бранденбургского».

Фридрих принял деятельные меры против этого воззвания: он обнародовал манифест, которым объявлял полную веротерпимость во всем своем государстве, и в особенности в Силезии, где обещал каждого защищать в правах его церкви. Этот манифест успокоил волнения, а воззвание папы осталось гласом вопиющего в пустыне.

С первыми лучами весны начались военные действия в Силезии. Мария Терезия поручила главное начальство над войсками фельдмаршалу графу Адаму Альбрехту Нейпергу, «воину, поседевшему в школе принца Евгения». Сборное место австрийской армии находилось при Ольмюце, оттуда Нейперг намеревался идти в Верхнюю Силезию для прикрытия Нейсе, а часть своих войск отправил для ограждения графства Гладкого. Нейперг сумел сосредоточить свои войска незаметно для врага, после чего быстро вошел в Силезию и отрезал Фридриха от Пруссии, обойдя его расположение с севера.

«К тому времени Фридрих также отправился в Силезию. До начала войны он хотел еще осмотреть свое войско, стоявшее на зимних квартирах, и собрать подробные сведения о положении страны и местностях. В эту рекогносцировку пустился он с незначительной свитой. Около горной цепи, отделяющей Силезию от графства Глацкого, он чуть дорого не поплатился за свою отвагу. Уже несколько раз австрийские гусары прорывались за прусские кордоны и делали неожиданные нападения на аванпосты. Теперь, узнав от лазутчиков, что сам король объезжает передовые отряды, они решились захватить Фридрихав плен во что бы то ни стало, и тем задушить войну в самом ее зародыше. По счастью, вместо королевской свиты они напали на эскадрон прусских драгун. Завязался отчаянный бой. Фридрих, услышав перестрелку, наскоро собран горсть солдат и поспешил на помощь драгунам, но опоздал, и сам был вынужден, после отчаянного сопротивления, спасаться бегством.

Судьба, видимо, его хранила: из всей свиты уцелел только один его адъютант, Глазенап. Оба кинулись на проселочную дорогу, но след их, несмотря на всю быстроту коней, не мог скрыться от взора неприятелей. В величайшем беспорядке достигли они ворот великолепного монастыря Каменца на берегах реки Нейсе. Фридрих объявил желание видеть настоятеля и был впущен. Настоятель, почтенный старик, аббат Стуше, с одной из монастырских башен видел происходившую невдалеке от обители резню и тотчас догадался по расстроенному виду и по следам крови на мундире Фридриха, что гость его, должен быть, беглец. Он принял его ласково и повел в свою келью. Вскоре один из послушников таинственно вызвал аббата из комнаты и сообщил, что отряд австрийцев устремляется на монастырь. Стуше на минуту задумался и потом тотчас отдал свои приказания послушнику.

Вдруг, совсем не в обычное время, монастырские колокола ударили к вечерней молитве. Изумленные монахи спешили в храм. Церковь блистала всеми огнями, как в праздничный день, орган загремел, на хорах раздались торжественные гимны. Никто не понимал, что означает такой неожиданный молебен. Но общее изумление еще более увеличилось, когда перед престолом, возле старого аббата, появился новый священнослужитель, монах, никому незнакомый, который помогал настоятелю в отправлении божественной службы.

Вдруг двери храма с шумом растворились и восемьдесят человек гусар вошли в церковь с обнаженными саблями. Но вид торжественной службы поразил их и остановил у порога: как ревностные католики они преклонили колена, положили оружие и, приняв благословение аббата, тихо вышли из храма. Между тем весь монастырь был обыскан их товарищами. Глазенап попался в плен, но Фридриха нигде не могли отыскать и решили преследовать по всем тропинкам и дорогам, ведущим от монастыря.

По окончании молебна аббат возгласил эктинию о здоровье и счастье монарха. „Братья, — сказал он потом, обращаясь к монахам, — мы недаром молили Господа! Судьбы его непреложны и милосердие велико! Воздадим ему благодарение на коленах: Он помог нам в спасении короля!“ Все глаза обратились на незнакомца; по лицу его катились слезы: он преклонил колено пред почтенным старцем и принял его благословение. Это был сам Фридрих» (Кони. С. 131).

Впоследствии Фридрих II часто посещал монастырь Каменц, одарил его богатыми вкладами и после смерти аббата Стуше установил там ежегодную панихиду в день его кончины, а новому настоятелю предписал с каждым из умирающих в монастыре монахов посылать от него поклон Стуше.

Смотр войск убедил Фридриха, что его солдаты полны отваги и нетерпения сразиться с неприятелем. Ко роль начал составлять план будущих действий вместе с графом Шверином, который хорошо изучил военное искусство в Нидерландах, под руководством герцога Мальборо и принца Евгения.

По совету одного из своих ближайших соратников, принца Леопольда Ангальт-Дессауского, Фридрих решился на штурм крепости Глогау. В ночь на девятое марта приступ начался с пяти различных точек в одно и то же время. Ко второму часу пруссаки овладели крепостью и городом, но ни один дом не был разграблен, ни один гражданин не потерпел обиды: строгая дисциплина господствовала в армии Фридриха, который за это раздавал солдатам значительные суммы денег и награды.

Наконец, Фридрих узнал, что Нейперг ведет свою армию к Нейсе. Надлежало помешать этому движению, потому что крепость Нейсе составляла один из главных опорных пунктов прусского войска. Предполагалось, что Фридрих и Шверин, который прикрывал Верхнюю Силезию, двинутся в одно время и соединятся в Нейштадте при Егерсдорфе. Осада Брига была снята, так как Фридрих хотел сосредоточить все свои силы. До пруссаков доходили самые неверные сведения о расположении и направлении австрийской армии, поэтому они были вынуждены беспрестанно менять свой маршрут.

При переходе через реку Нейсе, близ Михелау, 8 апреля Фридрих наткнулся на передовой отряд австрийских гусар. Завязался бой, пруссаки победили и захватили 40 пленных. От них-то и узнали достоверно, что австрийская армия на подходе к Олау, где находился главный магазин и вся запасная артиллерия Фридриха. Медлить было невозможно, надлежало вступить в бой — решительный и отчаянный. К несчастью пруссаков, на следующий день пошел такой сильный снег с вьюгой, что невозможно было различить предметы на расстоянии трех шагов. Через лазутчиков успели, однако, разведать, что неприятель, числом до 25 тысяч солдат и офицеров, подошел к Бригу. В поисках противника 24-тысячная прусская армия вышла-к деревне Мольвиц, где неожиданно столкнулась с расположенной северо-западнее, на южной окраине деревни, австрийской армией фельдмаршала фон Нейперга.

10 апреля солнце поднялось из-за Силезских гор. День был теплый и ясный. В пять часов утра прусские войска остановились у деревни Погрель и выстроились против дороги, ведущей в Олау. По собранным сведениям, австрийцы ночевали в Мольвице, Гюнерне и Грюнингине. На расстоянии 2000 шагов от Мольвица Фридрих развернул фланги и выдвинул артиллерию, выжидая появления неприятеля.

Австрийцы даже не подозревали такого опасного соседства и преспокойно готовились к дальнейшему походу. Если бы Фридрих действовал решительнее в эту минуту, он окружил бы всю австрийскую армию и захватил ее врасплох. Но он был еще слишком неопытен в военном деле и придерживался старого предрассудка: драться не иначе, как лицом к лицу и в открытом поле. Поэтому прусские войска не использовали выгодного момента для атаки застигнутого врасплох противника и потратили два часа не выстраивание боевого порядка (две линии с кавалерией на флангах и артиллерией перед фронтом пехоты, а также резерв в составе трех эскадронов). В результате инициатива была упущена и первый удар нанесли австрийцы, которые только к двум часам пополудни выстроились в боевой порядок.

В начале боя пруссаки открыли сильный огонь из тридцати орудий. Многочисленное левое крыло превосходной австрийской кавалерии, под начальством генерала Ремера, не выдержало картечного града и с остервенением ринулось на правое крыло прусского войска. Кавалерия Фридриха, невыгодно поставленная, от сильного натиска подалась назад и затоптала свои пехотные полки, расположенные за нею; австрийцы ворвались также в смешанные ряды. Это был настоящий ад: вопли отчаяния и крики неистовства оглашали воздух; штыки, сабли и карабины работали одновременно. Все перемешалось и перепуталось до того, что стреляли по своим и чужим без разбора. Наконец, пруссаки были совсем опрокинуты и бросились бежать врассыпную: их конница в беспорядке отошла к Одеру и далее на север.

Фридрих сам командовал правым крылом и был в отчаянии. Видя бегущих солдат, он старался их удержать, кое-как сумел привести в порядок два эскадрона и, поскакав вперед с криком «Братья! Честь Пруссии, жизнь вашего короля!», повел их опять в битву. Но и это усилие не помогло: солдаты должны были покориться перевесу сил и снова обратились в бегство. Под самим королем убили лошадь, раненый драгун уступил ему свою и тем спас от опасности.

Не зная что делать и совершенно растерявшись, Фридрих, сквозь дым и дождь ружейных нуль, поскакал на левое крыло, которым командовал Шверин. Старик умолял короля не подвергать себя явной опасности, уверял, что первая неудача еще не решает дела, и, наконец, убедил его перебраться за Одер, где герцог Гольштейнский стоял близ Штрелина с семью батальонами пехоты и семью эскадронами конницы, чтобы в случае отступления пруссаков прикрыть их переправу через Одер.

После долгих уговоров Фридрих решился последовать совету фельдмаршала и под маленьким прикрытием жандармов поскакал в Оппельн. Но жандармы, истомленные битвой, на измученных лошадях своих не могли поспеть за королем и его свитой, скакавшими во весь опор, они отстали в городке Левене. В полночь Фридрих достиг ворот Оппельна: они были заперты. Король послал двух офицеров с приказанием отпереть. На зов часовых «Кто идет?» офицеры отвечали: «Пруссаки». Ружейный залп сквозь решетку ворот был ответом. Фридрих с ужасом понял, что австрийцы еще накануне вытеснили прусский гарнизон из Оппельна и заняли город. В тот же миг он оборотил коня и поскакал назад, свита последовала за ним. Темнота ночи скрыла их от преследователей. К утру, в совершенном изнеможении, он возвратился в Левен, и тут его ожидало известие, которое обрадовало его сердце и заставило забыть усталость.

После удаления (если быть точным, то бегства) короля с поля битвы основная тяжесть боя легла на прусскую пехоту во главе с фельдмаршалом Шверином. Австрийская конница устремилась на центр, прикрытый артиллерией, и палевое крыло, где неподвижной стеной стояла пехота, поливая неприятеля непрерывным огнем. Австрийцы перебили прусских канониров и отняли у пруссаков много орудий, которые потом обратили на них же. Пять часов длился жаркий бой. Генерал Ремер пал мертвый; Шверин был тяжело ранен. Принц Леопольд Дессауский принял главное начальство над прусскими войсками. Вечер сгущался, исход битвы оставался еще нерешенным.

Последовавшая за первым успехом фронтальная атака австрийской пехоты на центр позиции пруссаков была отражена массированным огнем оставшейся у Шверина артиллерии. Наконец, великолепная прусская пехота, потратив все патроны, дружно ударила в штыки, австрийская кавалерия в беспорядке бросилась назад и смешала свою пехоту. Нейнерг старался восстановить порядок в строю, но пруссаки воспользовались замешательством неприятеля — раненый Шверин велел посадить себя на коня и под барабанный бой и звук труб всей армии скомандовал: «Марш, марш!».

Дружный натиск совсем опрокинул неприятеля. Потеряв в течение получаса 2500 человек убитыми и ранеными, Шверин разбил австрийцев из их редутов, откуда до того они безнаказанно расстреливали прусские линии. В это время на поле ринулись с криком еще десять эскадронов прусской конницы, которые были отправлены из Олау, но не поспели к битве. Их неожиданное появление решило дело — австрийцы в беспорядке бежали к Мольвицу и далее на запад. Нейперг принужден был ретироваться. Пруссаки ударили отбой и трубным звуком возвестили победу. Поле битвы осталось за победителями.

Фридрих узнал о победе в момент своего прибытия в Левен. С радостью на лице и во взоре поскакал он тотчас же в Мольвиц. Он объехал поле сражения, покрытое мертвыми и ранеными, и с горестью остановился перед своим любимцем, капитаном гвардии Фицджеральдом, у которого ядром оторвало обе ноги. «Как, — вскричал он, всплеснув руками, — и тебя постигло такое ужасное бедствие!» — «Благодарю за участие, Ваше величество! Но бедствия большого нет, будьте здоровы и счастливы, а для меня все кончено!» С этими словами он умер. Фридрих пожал руку мертвеца и удалился.

Со стороны Пруссии потери составили 2500 убитыми и 3000 ранеными. Первый гвардейский батальон лишился половины лучших своих офицеров: из остальных 800 человек только 180 могли продолжать службу, прочие были изувечены. Австрийцы потеряли около 5000 человек убитыми, ранеными и пленными.

Дорого стоила Фридриху эта первая победа, но зато она принесла ему значительную нравственную выгоду. «Глаза целой Европы обратились на него как на человека, которому назначено ввести новый порядок вещей в политическом мире. Австрия, этот немейский лев между европейскими государствами, увидела в нем своего Алкида. Мнение, что войска принца Евгения непобедимы, было опровергнуто самым блистательным образом, а напротив того, прусская пехота, об которой думали, что она только годна для красивых разводов и парадов, показала на деле, что это лучшее, обученнейшее и храбрейшее войско на Западе. На Фридриха перестали смотреть как на безумца, кидающегося очертя голову в неравный бой: в нем увидели государя, действующего самостоятельно, с твердым сознанием своих сил и средств» (Кони. С. 143).

Победа в Мольвицком сражении (несмотря на неудачные и нерешительные действия Фридриха II в его начале) была одержана благодаря количественному и качественному превосходству прусской пехоты и артиллерии, их более совершенной тактике, лучшему управлению войсками и хорошо организованному взаимодействию между родами войск. Кавалерия же, напротив, оказалась почти совершенно небоеспособной, что заставило молодого короля сесть за разработку планов ее коренного реформирования.

Победа при Мольвице дала Фридриху возможность снова предпринять осаду Брига. Город капитулировал. Тогда все войска были соединены в лагерь при Штрелене, чтобы таким образом прикрыть всю Нижнюю Силезию.

«Здесь Фридрих провел два месяца, жил между своими солдатами в палатке, изучал их характер, пополнял войско новобранцами и ежедневно упражнял кавалерию, чтобы придать ей более ловкости и проворства. В то же время он занимался поэзией и музыкой.

Вскоре Штреленский лагерь сделался всеобщим политическим конгрессом; отовсюду спешили туда послы: Франция, Англия, Испания, Швеция и Дания, Россия, Австрия, Бавария и Саксония вступили в переговоры и совещания с прусским королем.

До сих пор Франция молча радовалась несогласию Пруссии с Австрией и тайно поддерживала его своими происками и золотом. Успехи Фридриха заставили ее действовать определеннее. Желая от души разрыва с Австрией, к которому Франция не могла приступить явно, потому что не признала Прагматическую санкцию Карла VI, кардинал де Флери, тогдашний глава французского правительства, при слабом и больном Людовике XV, решился действовать сторонними средствами» (Кони. С. 148).

Мы уже сказали, что Карл Альбрехт Баварский, женатый на Марии Амалии, дочери австрийского императора Иосифа I и, стало быть, ближайшей наследнице австрийских владений, объявил свои претензии на императорскую корону, но не имел средств поддержать свои требования оружием. Флери решился помочь ему в достижении цели и потому заключил с ним союз в Нимфенбурге. Кроме того, хитрый Флери надеялся поживиться частицей австрийских владений. Поэтому он отправил к Фридриху маршала Шарля де Бель-Иля с предложением присоединиться к этому союзу и обещал за это вытребовать ему право на Нижнюю Силезию. Фридрих, зная, что для поддержки Австрии соединяются ганноверские и датские войска, принял предложение Флери с удовольствием и 5 июля присоединился к Нимфенбургскому союзу. Он просил только сохранить это в тайне до тех пор, пока Франция снарядит и выставит свое войско. Вскоре к Нимфенбургскому союзу присоединились польский король и курфюрст саксонский. Август III и королева испанская Елизавета. Подстрекаемый примером Карла Альбрехта Баварского, Август III также объявил претензии на австрийское наследие, основывая их на правах жены своей Марии Иосефы, старшей дочери Иосифа I. А Елизавету Испанскую, вечно хлопотавшую о том, чтобы доставить своему сыну кусок хлеба (как она сама выражалась), Франции не трудно было склонить на свою сторону.

Таким образом, узнав о поражении Австрии под Мольвицем, Карл Альбрехт Баварский, которому не давала покоя мечта об императорской короне, а также и о близлежащих землях Габсбургов, направил баварские войска в австрийскую Богемию. В это же время Франция, выступив в союзе с Карлом, снарядила для похода в Южную Германию армию маршала Франсуа Мари де Брольи. В союзе с Баварией выступила также Саксония совместно с польским королевством (Август III еще не забыл, кому он обязан короной Польши) и Савойя. Наконец, под влиянием Франции на стороне «антипрагматической коалиции» выступила и Швеция. Собственно прусско-австрийская война пока закончилась — разворачивалась война, получившая название войны за Австрийское наследство и продолжавшаяся (с перерывами) восемь лет.

В июле началась операция баварских войск против Верхней Австрии. Карл, взяв крупный промышленный центр Пассау, со времен средневековья известный своими оружейными мастерскими, вскоре соединился с французами. Однако союзники отвергли предложение Фридриха идти соединенными силами на Вену, чем сильно затянули войну: Габсбурги к тому времени были в полной панике, а в коридорах венского Хофбурга справедливо говорили, что империя не была в такой опасности уже больше ста лет — со времен османского нашествия.

Первоначальные расчеты Фридриха полностью оправдались. Сокрушительное поражение австрийцев при Мольвице стало сигналом для всех, кто мечтал получить что-нибудь из «австрийского наследства». В мае 1741 года в Нимфенбурге был заключен союз между Францией, Испанией и Баварией, курфюрст которой Карл Альбрехт, как я уже говорил, мечтал о приобретении Богемии и императорской короне. Испанцы надеялись получить австрийские владения в Италии, а Франция, поддерживая своего ставленника Карла Альбрехта, рассчитывала ослабить Австрию и свести ее в разряд второстепенных держав. К союзу вскоре примкнули и другие «наследники» — Саксония, Неаполь, Пьемонт и Модена. Необъятные владения Габсбургов от Северного моря до Адриатики подверглись нападению вчерашних гарантов Прагматической санкции.

Между тем повсюду в Силезии еще соединялись австрийские полки, и малая война не прекращалась. Среди множества стычек австрийцев с пруссаками особенно замечательно сражение при Ротшлоссе, в котором впервые отличился впоследствии знаменитый сподвижник Фридриха — Цитен. Он напал на 1400 австрийских гусаров, которые соединились близ Ротшлосса под начальством одного из величайших партизан своего времени, генерал-майора Барони, и разбил их наголову. За эту битву король произвел Цитена в полковники, а вскоре сделал шефом всех прусских гусар.

Нейперг, дав полную свободу партизанам тревожить прусекие разъезды, разработал план, как нанести более чувствительный удар Фридриху. После битвы при Моль-вице он ретировался за Нейсе и расположился лагерем. Через ловких шпионов, которые специально попадались в руки пруссаков, он старался распространить слух, что войска его совершенно расстроены, что он ждет нового набора для приведения их в порядок и не ранее, как через три месяца, сможет продолжать военные действия.

Когда, по его мнению, Фридрих поверил этим известиям, Нейперг вдруг поднялся с места, чтобы обойти прусскую армию и захватить Бреслау.

Но прусского короля нелегко было обмануть — слушая шпионов, он сам наблюдал за Нейпергом и легко смог разгадать его намерения. Немедленно Фридрихотправил три батальона пехоты и пять эскадронов конницы к Бреслау. Ему хотелось овладеть городом без кровопролития, какой-нибудь хитростью. И случай помог ему.

В Бреслау образовалось общество старых дам, ревностных католичек, душой преданных австрийскому правительству. При посредстве монахов, они успели склонить на свою сторону нескольких членов ратуши и решились всеми мерами помочь австрийскому фельдмаршалу овладеть Бреслау и действовать оттуда против Фридриха.

Король узнал об этом вовремя, через преданную ему даму, которая очень искусно сумела попасть в данное общество и, войдя в доверие, выведать все тайные подробности. Под предлогом совещаний Фридрих пригласил к себе в лагерь главных членов магистрата и спросил их: «Во всей ли точности бреслауское начальство исполняет права нейтралитета?» Ратсгеры отвечали, что они ни в чем не отступали от своих обязанностей. Тогда король показал им письма, из которых ясно было видно, что они подвозили съестные и полевые припасы австрийскому войску, отправили 140 тысяч гульденов к Марии Терезии и находились в письменных сношениях с Нейпергом. Улики были налицо: ратсгеры во всем сознались.

«На первый случай, — сказал им Фридрих, — я хочу быть милостив, но за ваш проступок требую услуги. Если вы нарушали права нейтралитета для австрийцев, то можете нарушить их и для меня, чтобы поправить дело. Мне надо перебраться за Одер и для того провести несколько отрядов через Бреслау. Надеюсь, что не встречу противоречий в бреслауском магистрате».

Члены магистрата были на все согласны, радуясь, что так дешево отделались.

Итак, отправленные Фридрихом к Бреслау полки вступили в город: городской майор впереди войск провожал их через улицы. Но вдруг полки поворотили к главной площади. Майор, полагая, что они сбились с пути, хотел им показать ближайшую дорогу к одерским воротам, но принц Леопольд Дессауский очень вежливо попросил его вложить шпагу в ножны и отправиться на покой в свои казармы, объяснив, что цель вступления войск — не пройти через город, а занять его.

На другой день, 10 августа, было объявлено, что город лишен нейтральных прав и что жители должны являться в ратушу для принесения присяги королю. Всех австрийских чиновников уволили со службы; после присяги состоялся торжественный молебен, а вечером город был иллюминирован. Фридрихувозвестили о занятии Бреслау через выстрелы из пушек, которые были расставлены на всем протяжении от города до Штреленского лагеря.

Нейперг узнал довольно поздно, что пруссаки его опередили. Он занял выгодную позицию в горах и продолжал малую войну, не пуская неприятеля к решительному делу. Пока эти события совершались в Силезии, две французские армии вступили в Германию. Одна, под начальством маршала Мельбуа, приблизилась к границам Ганновера, а другая, под командой маршала де Бель-Иля, направилась на помощь к Баварии и в середине августа соединилась с баварскими полками.

Миролюбивый король Георг II, видя опасность ганноверской области, поспешил объявить себя нейтральным (вначале Англия, находящийся с ней в личной унии Ганновер и Нидерланды поддержали австрийцев), а курфюрст Баварский немедленно вступил в австрийские владения. Неудача Нейперга и взятие Фридрихом Бреслау вынудили Марию Терезию уступить. В лагерь к Фридриху был отправлен для переговоров лорд Робинсон, английский посланник при венском дворе. Почтенный джентльмен весьма высокопарно и с необычайной важностью старался запугать и озадачить Фридриха могуществом и средствами Австрии и, наконец, предложил ему, как особенною милость Марии Терезии, Лимбург, Гельдерн и 2 миллиона талеров контрибуции, если он откажется от Силезни и выведет свои войска. Фридрих отвечал Робинсону такими же напыщенными фразами, в том же патетическом тоне и закончил свою речь следующими словами:

«Разве Мария Терезия почитает меня нищим? Чтобы я отступил от Силезии за деньги, тогда как приобрел ее жизнью и кровью моих воинов? Если бы я был способен на такое низкое, презренное дело, мои предки вышли бы из гробниц и грозно потребовали отчета: „Нет! — сказали бы они. — В тебе нет капли нашей крови! Ты должен драться за права, которые мы тебе доставили, а ты продаешь их за деньги! Ты пятнаешь честь, которую мы завещали тебе, как самое драгоценное наше наследие. Ты недостоин царского сана, недостоин престола, ты презренный торгаш, которому барыши дороже славы! Нет, господин посол, скорее я готов похоронить себя и все мое войско под развалинами Силезии, чем перенести такое унижение“».

С этими словами, не ожидая возражений лорда Робинсона, Фридрих взял шляпу и вышел из палатки, оставив британца в совершенном недоумении. Посланник возвратился в Вену со своим донесением.

Через несколько недель он опять явился в лагерь Фридриха и привез с собою карту Силезии: на ней были обозначены четыре княжества в Нижней Силезии, которые венский кабинет решился уступить Фридриху.

На это король отвечал коротко и ясно: «Это годилось бы прежде, теперь не годится!»

Между тем положение Марии Терезии становилось с каждым днем затруднительнее. На английского короля нельзя было больше надеяться. Польский король Август требовал себе Моравию и в случае отказа грозил взять ее силой. Курфюрст Баварский 3 сентября взял Линц и принял там присягу жителей; как будущий эрцгерцог австрийский, потребовал контрибуцию с целой области и так быстро двинулся к Вене, что Мария Терезия вынуждена была со всем двором удалиться в Пресбург (ныне Братислава), взяв с собой государственный архив и все драгоценности.

В таких критических обстоятельствах, стесненная со всех сторон, она наконец-то решилась послушаться английского министра, лорда Гиндфорта, который советовал ей прибегнуть к старинной политической уловке — перессорить всех ее неприятелей между собой. Для этого надо было кончить дело с главным и опаснейшим врагом, прусским королем, и согласиться на все его требования.

Лорд Гиндфорт отправился к Фридриху. Переговоры начались 8 октября в Клейн-Шеллендорфе; туда же был приглашен и фельдмаршал Нейперг. Решили следующее: чтобы до заключения формального мира сделать перемирие, которое с обеих сторон держать в тайне, австрийцы должны были сдать крепость Нейсе и таким образом оставить за прусским королем всю Нижнюю Силезию, с тем, однако, чтобы он не брал с жителей никакой контрибуции. А чтобы лучше скрыть этот договор от прочих союзников, было решено продолжать малую войну. Договор был подписан 9 октября.

Тотчас по окончании переговоров Фридрих осадил и взял Нейсе; австрийцы ретировались из Силезии; прусские войска заняли графство Глацкое и приблизились к баварской армии, которая находилась в Богемии, где курфюрст Баварский принял титул богемского короля и потом отправился в Мангейм — ждать, пока его выберут в австрийские императоры.

Австрийский двор, который преследовал цель перессорить союзников, поторопился распустить слух о Клейн-Шеллендорфском трактате.

Такое вероломство возмутило Фридриха (весьма характерно для прусского короля: заключив втайне от своих союзников сепаратный мир с врагом, он оскорбился лишь тем, что обстоятельства этого были разглашены перед Францией и Баварией), и он почел себя вправе также нарушить свои условия. Он отправился в Бреслау и 7 ноября назначил день торжественного восшествия на престол и присяги.

К этому дню в Бреслау собралось 4000 депутатов ото всех городов и ведомств Силезии. Под колокольный звон и радостные крики народа Фридрих в золоченой карете, запряженной восемью парадными лошадьми, подъехал к ратуше, перед которой стояла в строю вся его гвардия и где все государственные чины были собраны и ожидали его прибытия. Он вошел в тронную залу. Там для него наскоро приготовили трон из старого императорского кресла. У вышитого на нем двуглавого орла была снята одна голова, а на грудь его был помещен вензель Фридриха: таким образом герб австрийский сделался прусским.

В течение полутораста лет, со времен императора Маттеуса, Силезия не видала подобного торжества: можно себе представить, какое сильное впечатление оно должно было произвести на народ.

Фридрих взошел на ступени трона в своем обыкновенном воинском мундире, безо всех королевских регалий. Фельдмаршал Шверин забыл принести государственный меч, который должен был держать по правую руку короля.

Фридрих вынул из ножен свою шпагу, ту самую, которой была завоевана Силезия, и подал ее фельдмаршалу.

Министр Подевильс произнес краткую, но сильную речь, приличную случаю. В ней он от имени короля обещал силезцам сохранение всех их прав, защиту и помощь. Потом он громко прочел присягу, (все присутствующие повторили ее за ним) и, наконец, каждый поодиночке подходил к трону, клал руку на Евангелие и целовал государственный меч в знак преданности и повиновения. Громкое «Да здравствует король Фридрих, наш герцог (имеется в виду титул герцога Силезского, ранее принадлежавший Габсбургам. — Ю. Н.) и повелитель!» заключило церемонию. Король снял шляпу в знак благодарности и удалился. Затем был дан народу праздник, а вечером на всех окнах и на улицах заблистали щиты и транспаранты с различными радостными надписями и эмблемами.

За этим днем последовал ряд праздников, на которых Фридрих сумел привязать к себе все сословия своей «любезностью и добротой».

Но более всего восхитил и расположил к нему силезцев его великодушный поступок. По обыкновению города представили ему, как новому герцогу, «хлеб-соль», состоящую из бочки золота. Так велось с давних времен. Фридрих отказался от этого подарка.

«Эта страна, — говорил он, — слишком пострадала от войны, чтоб я мог принять от нее такую жертву. Напротив, я сам помогу народу в его нуждах, чтобы он не имел причины роптать на перемену правительства».

Манифестом от простил крестьянам податные долги, приказал им выдать хлеб на посев и раздать беднейшим семействам необходимые суммы на поправку и обзаведение. Дворянам он дал новые звания и чины. Католическому духовенству была дарована полная свобода строить латинские церкви и отправлять богослужение по римскому обряду.

«Облагодетельствовав» таким образом завоеванную страну, Фридрих 12 ноября возвратился в Берлин.

Итак, к этому времени инициатор конфликта — прусский король — уже вышел из затеянной им игры и подсчитывал трофеи: Мария Терезия, оказавшаяся в безвыходном положении, заключила в сентябре 1741 года перемирие с Пруссией и уступила Фридриху Нижнюю Силезию. Так прусский король реализовал провозглашенный им принцип политики: «Сначала взять, а потом вести переговоры». Заключению договора в Клейн-Шеллендорфе предшествовали сложные дипломатические маневры Фридриха, который стремился добиться от России и Англии гарантий невмешательства в войну за Австрийское наследство. В России он делал ставку на практически управлявших этой страной приближенных правительницы Анны Леопольдовны — Миниха и Остермана, обещая последнему деньги и земельные владения в… Силезии.

Прусскому королю было очень важно заполучить такие гарантии у двух ведущих европейских стран, не вовлеченных еще в конфликт. Фридриху это позволило бы связать их обязательствами не участвовать в войне на стороне Австрии, а самой Пруссии — сохранить завоеванное и продолжать политику балансирования. В начале 1741 года Фридрих писал своему министру иностранных дел Подевильсу: «…имея возможность опереться на Россию и Англию, мы не имеем никакой причины торопиться с соглашением с Тюильрийским двором; следовательно, нужно водить его за нос, пока окончательно не станет ясен вопрос о посредничестве». Когда же посредничество не удалось, Фридрих резко изменил политику и пошел на сближение с Францией, добиваясь в качестве непременного условия союза выступления Швеции против России, с тем чтобы отвлечь ее от помощи Австрии.

Понимая заинтересованность Версаля в союзнике против Австрии, прусский король в июне 1741 года почти ультимативно заявил французскому посланнику Валори: «Маркиз Бель-Иль не решится, конечно, отрицать, как он обещал мне, что они [шведы] нападут на русских в Финляндии, лишь только я подпишу трактат с Францией. Теперь все готово для этого, а Швеция продолжает выставлять разные затруднения. Предупреждаю, что трактат наш рассыплется в прах, если вы не одержите полного успеха в Стокгольме; ни на каких других условиях я не соглашусь быть союзником вашего короля».

Как уже говорилось, в июле 1741 года Швеция объявила России войну, а 25 ноября был совершен государственный переворот в пользу Елизаветы. Для Фридриха события в России явились полной неожиданностью: прусский посланник А. Мардефельд прозевал заговор Елизаветы и сам переворот. Впрочем, Фридрих не очень тужил об участи своих родственников из Брауншвейгского дома, руководствуясь высказанным им ранее принципом, что «между государями он считает своими родственниками только тех, которые друзья с ним». Более того, впоследствии, когда ему понадобилось добиться расположения Елизаветы, он (через Мардефельда и русского посланника в Берлине П. Г. Чернышева) советовал императрице выслать Брауншвейгскую фамилию как можно дальше от Риги.

Узнав о перевороте, Фридрих даже обрадовался, ибо считал, что новым властителям России будет не до прусских действий в Европе. В начале 1742 года он писал Мардефельду, что смена власти в России все же не в пользу Англии и Австрии, поддерживавших тесные связи с правительством Анны Леопольдовны. Король рекомендовал своему послу в Петербурге внимательно следить за происками дипломатов этих стран и советовал особенно не упускать из виду «некоего лекаря Лестока». «О нем, — писал Фридрих, — я имею сведения как о большом интригане… уверяют, будто бы он пользуется расположением новой императрицы. Важные дела подготавливаются нередко с помощью ничтожных людей, а потому (если это справедливо) государыня доверяет этому человеку, и, если не удастся сделать его нашим орудием, вам нужно учредить за ним бдительный надзор, чтобы не быть застигнутым врасплох». На этот раз Мардефельд был начеку и вскоре сошелся с Лестоком. В марте 1744 года Фридрих писал Мардефельду уже как об обычном деле: «Я только что приказал господину Шплитгерберу передать вам 1000 рублей в уплату второй части пенсиона господина Лестока, который вы не замедлите выплатить, присовокупив множество выражений внимания, преданности и дружбы, которые я к нему питаю».

Свержение правительства Анны Леопольдовны, как и предполагал Фридрих, привело к некоторым изменениям во внешней политике России. В русско-английских и, прежде всего, в русско-австрийских отношениях, которые особенно поддерживал низвергнутый канцлер Анны А. И. Остерман, наступило заметное охлаждение. Зато нормализовались отношения с Пруссией. В марте 1743 года состоялось подписание Петербургского союзного трактата, по которому стороны обязывались помогать друг другу в случае нападения третьей державы на одну из них. Не возражала Елизавета и против заключения брака наследника шведского престола с сестрой Фридриха.

Но самой большой победой Фридрих считал неожиданное решение Елизаветы женить своего племянника — наследника престола Петра Федоровича на Софие Августе Фредерике, дочери прусского генерала герцога Христиана Августа Ангальт-Цербстского. Когда стало известно, что Елизавета хочет видеть юную избранницу в России, Фридрих сделал все возможное, чтобы внушить матери принцессы княгине Иоганне Елизавете, какие цели должна она преследовать, отправляясь в Россию. Сделать это было нетрудно, ибо, писал В. А. Бильбасов, «цербстская княгиня, как и большинство мелких владетельных особ Германии в то время, боготворила Фридриха, его глазами смотрела на политические дела и его желания принимала за подлежащие исполнению приказания. Она не сомневалась, что эти желания благотворны, раз они высказаны Фридрихом».

Фридрих поставил перед Иоганной Елизаветой задачу добиваться совместно с Лестоком, Брюммером и Мардефельдом заключения выгодного для Пруссии тройственного союза России, Швеции и Пруссии, а также непременного свержения вице-канцлера А. П. Бестужева-Рюмина.

Заручившись союзным соглашением с Францией и полагая, что Россия будет полностью занята своими внутренними делами, Фридрих в середине декабря 1741 года нарушил перемирие и напал на Австрию.

Поход 1742 года

Очень удачно действовала баварская армия осенью 1741 года. Мы видели, что Карл Альбрехт дошел почти до Вены. Действуя скоро и решительно, он без всякой потери мог бы достигнуть своей цели и сесть на престол Австрии в самой ее столице. Впоследствии, имея империю и все ее средства в руках, он мог бы поддержать свое право и, удовлетворив союзников уступкой нескольких областей, прочно утвердиться на императорском престоле. Союзники шли на Вену, все еще надеясь, что Фридрих им поможет.

Но совет, данный Марии Терезии хитрым англичанином, возымел уже свое действие. Слухи о Клейн-Шеллендорфском трактате возбудили в союзниках зависть, подозрение и недоверчивость. Увлекаясь этими чувствами, курфюрст Баварский вдруг переменил свой план и вместо того, чтобы овладеть столицей империи, оставил Австрию и направил свои войска на Богемию, опасаясь, чтобы Август III не опередил его и не приобрел этой страны в свою пользу.

Французы, баварцы и саксонцы быстро установили контроль над Западной и Центральной Богемией. Карл Альбрехт стремительно подступил к Праге. После двенадцатидневной осады (26 ноября) он взял город. По примеру Фридриха 19 октября Карл короновался в соборе Святого Витта королем богемским и принял присягу новых своих подданных. Оттуда он отправился в Мангейм, чтобы достигнуть главной своей цели, короны императора.

24 января 1742 года желание его исполнилось: он был избран в римские императоры под именем Карла VII. Но приобретя таким образом тень власти, он навсегда утратил действительную власть: он носил титул императора, а императорский престол находился в чужих руках.

В своем стесненном положении Мария Терезия обратилась к венграм и назначила в Пресбурге (нынешняя Словакия до 1918 года входила во владения Венгерского королевства как части империи Габсбургов) государственный сейм. Она явилась на престоле в национальном костюме венгерских королей (Мария Терезия в то время не являлась императрицей, став ею лишь позднее в качестве жены своего супруга — императора Франца I. В 40-е годы она носила титулы эрцгерцогини Австрийской и королевы Венгерской), держа на руках своего младенца-сына (впоследствии императора Иосифа II). В кратких, но полных искреннего чувства словах она изложила печальное свое положение. Ее молодость, красота и пережитые несчастья возбудили в венграх неимоверный энтузиазм. Магнаты выхватили сабли из ножен и, подняв руку в знак клятвы, с воодушевлением воскликнули: «Жизнь и кровь за нашу королеву! Да здравствует Мария Терезия!»

За клятвой вскоре последовало и дело. Половина Венгрии встала под ружье. Пятнадцать тысяч дворян соединили под свои знамена многочисленные иррегулярные толпы кроатов, пандуров, валахов и тирольцев. Тем временем к боям против франко-баварцев В Богемии готовилась новая армия во главе с супругом императрицы — Великим герцогом Францем Лотарингским. Дополнительные силы из «германских» провинций империи сосредотачивались и в Вене.

Основные наличные силы были сведены в армию под командованием фельдмаршала графа Людвига Антона фон Кхевенгюллера, которая имела задачей перенесение боевых действий на территорию противника — в Баварию. Последствия не заставили себя ждать: небольшой франко-баварский заслон, который не последовал за Карлом Альбрехтом в Богемию, был изгнан из Австрии. 27 декабря Кхевенгюллер пересек баварскую границу и «в самый день провозглашения Карла императором венгры завоевали его собственную столицу Мюнхен. Венгры опустошали Баварию с ненасытной жаждой мести». Тем временем вторая армия под командованием младшего брата Франца — фельдмаршала принца Карла Лотарингского приготовилась к тому, чтобы покончить с оккупацией Богемии отрезанными от своего тыла баварцами. Всякому стало ясно, что вслед за Богемией австрийцы вторгнутся и в Силезию.

Эти обстоятельства заставили Фридриха теснее примкнуть к его союзникам и подумать об их выгодах, тем более, что Австрия уже всюду трубила о Клейн-Шеллендорфском договоре, а между тем и не думала о заключении действительного мира с Пруссией. Надлежало оправдать себя в глазах союзных держав, и Фридрих решился снова взяться за оружие.

Однако к тому времени обстановка изменилась в корне: запланированное объединение прусских, французских и баварских войск не состоялось, так как баварцы стали быстро отходить на запад для защиты своей страны. Французская же армия де Брольи была слишком слаба для того, чтобы покинуть укрепленные предместья Праги и выступить против австрийцев в полевом сражении.

Чтобы отвлечь австрийские войска от Баварии, Фридрих (пожинавший плоды своих «дипломатических успехов») намерен был вторгнуться в Моравию, но так как последняя, по предварительным условиям, была уже обещана саксонскому курфюрсту и польскому королю Августу III, то он желал как можно более пощадить свое войско и потому хотел вытребовать главную армию для этого завоевания у Саксонии.

Отпраздновав в Берлине 6 января свадьбу своего брата, принца Августа Вильгельма, он немедленно отправился в Дрезден.

Но Фридрих скоро увидел, что достигнуть цели не так легко, как он думал. Сластолюбивый и беспечный Август III утопал в неге и удовольствиях; всеми государственными делами управлял его именем хитрый и корыстный министр, граф Брюль, который был на тайном жалованье у Австрии и неохотно одобрял все то, что могло служить ее ущербу. «Кроме того, Брюль, как и все мелочные души перед величием гения, чувствовал себя неловким и униженным в присутствии Фридриха и потому питал к нему тайное недоброжелательство».

Но Фридрих с первых слов понял своего антагониста и решил против него действовать его же оружием — дипломатическими хитростями.

Созвана была конференция в королевских покоях Августа. Кроме Фридриха и Брюля, в ней участвовали и некоторые саксонские генералы. На каждое предложение Фридриха Брюль находил возражения и ловкие увертки, которые Фридрих однако тут же опровергал самыми ясными доводами. Несогласия продолжались до тех пор, пока не вошел король Август III, заглянувший в конференц-зал случайно, как иногда богатый барин, сквозь дверь, бросает взгляд на потолок, который ему расписывает искусный живописец.

Брюль воспользовался обменом обычных вежливостей между королями и, зная характер своего государя, поспешно сложил карту Моравии, которая была развернута на столе. Фридрих пригласил Августа III присесть к столу, опять спокойно развернул карту и попытался растолковать Августу, на что были нужны его войска и как важны для него должны быть предполагаемые операции. Август слушал и на все вопросы Фридриха отвечал только «да», «это так», «конечно», но на лице его, наконец, стали появляться нетерпение и скука. Брюль, который мучился, как при пытке, в продолжение всей этой сцены, воспользовался счастливыми признаками монаршей скуки: в первую удобную минуту молчания он вынул часы из кармана и ловко заметил, что сейчас начнется опера.

Для Августа такое известие было слишком важно, чтобы он мог еще пожертвовать несколькими минутами. Он поспешно встал, но Фридрих, в свою очередь, воспользовался его нетерпением и не выпустил бедного короля до тех пор, пока тот не одобрил его плана и не объявил своего согласия.

Итак, во главе саксонской армии Фридрих пошел через Богемию в Моравию. В Ольмюце он соединился с корпусом прусского войска, которое, по его распоряжению, выступило в Моравию из Силезии. Первые дела были увенчаны успехом. Пруссаки проникли в Австрию. Гусары Цитена, составляя авангард, достигли почти самой Вены, и столице империи угрожала вторичная опасность.

Но вскоре Фридрих убедился, что все успехи не приведут его к желанной цели. Саксонцы портили самые лучшие его комбинации, мешали и вредили его действиям на каждом шагу. Саксонские генералы неохотно соглашались на его предложения, исполняли их вяло и нерадиво, а само войско думало больше о грабежах, чем о мужественной борьбе с неприятелем.

Фридриху понадобилось осадить крепость Брюнн (ныне Брно). Он потребовал у Августа необходимую для осады артиллерию. Август отвечал, что у него нет денег на орудия, а в то же самое время заплатил 400 тысяч талеров за весьма редкий зеленый бриллиант, который купил для знаменитой своей «Зеленой кладовой» в Дрездене.

Это выводило Фридриха из себя, и он дал слово никогда не действовать с помощью союзников или соединяться только с такими войсками, которые будут находиться в полном его распоряжении.

Между тем и австрийская армия вступила в Моравию. Фридрих принял решительные меры к обороне, но саксонские солдаты везде оказывались непокорными, трусами, а иногда даже и изменниками.

Потеряв терпение, Фридрих решил оставить намерение завоевать Моравию и, собрав свое войско, вывел его в Богемию, где стояла главная фридриховская армия.

Саксонский министр Бюлов, сопровождавший Фридриха в походе, старался всеми мерами отговорить короля от этого решения. Но Фридрих был неумолим. «Кто же доставит королю Августу моравскую корону, если вы нас оставите?» — воскликнул Бюлов. «Любезный друг, — отвечал Фридрих, — короны сперва добываются пушками, а потом украшаются бриллиантами».

Во время этих действий в Моравии другой корпус прусской армии под начальством принца Дессауского овладел крепостью Глац, и принц от имени короля принял присягу на подданство и верность всего графства Глацкого.

Фридрих разделил свою армию на два корпуса. Первый, под предводительством принца Ангальтского и фельдмаршала Шверина, он расположил в укрепленном лагере при Ольмюце, а другой разместил в Богемии между Эльбой и Сазавой.

Здесь прусские войска провели четыре месяца в совершенном бездействии. Фридрих душевно (думаю, что Кони надо бы взять это слово в кавычки) желал мира, и переговоры с Австрией начались снова; англичане приняли на себя посредничество. Но теперь им еще труднее было привести обе стороны к согласию. Фридрих неотступно требовал всю Силезию и графство Гладкое; Австрия, со своей стороны, несколько ободренная своими первыми успехами и надеясь на Венгрию и Францию, с которой вела тайные переговоры, неохотно соглашалась на такую значительную уступку.

Фридрих решил еще раз попытаться оружием принудить венский кабинет к уступке. Случай помериться силами скоро представился.

Брат мужа Марии Терезии, принц Карл Лотарингский, отличный и смелый воин (не в пример самому Францу), вместе с опытным фельдмаршалом Кенигсеком повели значительную армию через Дейчброд и Цвитау в Богемию. Они намеревались: мимоходом разбить пруссаков (число которых они посчитали вдвое меньше, чем оно было на самом деле), захватить их магазины в Нимбурге и потом отнять Прагу у французов и баварцев. Возникла прямая угроза коммуникациям прусской армии в Моравии, поэтому было принято решение возвращаться в Силезию.

Чтобы предупредить удар, Фридрих с авангардом 15 мая двинулся вперед, а принцу Леопольду Дессаускому приказал следовать за собой малыми переходами. В то же время он просил маршала Брольи, который с французскими отрядами стоял на Влтаве, присоединиться к его армии. Де Брольи отвечал, что не имеет на то предписания, но что тотчас же отправит эстафету с запросом в Париж и, получив разрешение своего правительства, немедленно последует за королем. Фридриху нельзя было медлить, и он решил действовать один.

Он продолжал поход, но едва вступил в Куттенбсрг, как принц Лотарингский повернул вправо, чтобы не встретиться с Фридрихом, и затем прямо пошел на принца Дессауского.

Принц Леопольд наскоро составил план действия, послал известить короля о перемене обстоятельств и расположил войска. К восьми часам утра 17-го числа король прибыл со своим авангардом и нашел обе армии в боевом порядке и в готовности вступить в битву. У пруссаков имелось более восьмидесяти орудий, что давало им значительный перевес над неприятелем, артиллерия которого была довольно слаба. Прусская армия расположилась на высотах, за местечком Хотузиц: она состояла из 30 тысяч человек; австрийцев было 40 тысяч. Фридрих сам распоряжался битвой; а австрийские военачальники действовали отдельными корпусами, каждый по своему усмотрению.

Битва длилась с восьми часов утра до двенадцати. Австрийская конница начала атаку. Она была встречена пушечным громом. Первым беспорядком, произведенным тремя залпами, воспользовалась прусская кавалерия, которая нагрянула на атакующих с фланга и опрокинула их. Но от этого стремительного маневра поднялась такая сильная пыль, что пруссаки не могли рассмотреть врага и таким образом лишились всех выгод своей контратаки. Потеряв ориентировку, фридриховские кавалеристы не сумели решительно атаковать австрийскую пехоту и были отброшены ружейным огнем.

После этого Кенигсек повел пехоту своего правого крыла против прусской инфантерии, довольно невыгодно поставленной близ Хотузица. Несмотря на все содействие прикрывавшей ее конницы, она должна была отступить. Австрийцы овладели местечком Хотузиц и зажгли его со всех концов.

Но вместо пользы они причинили себе значительный вред: пламя и сильный дым совершенно разделили обе армии; австрийцы вынуждены были остановить свое преследование, между тем пруссаки получили время для перегруппировки и восстановили порядок. Во время этого замешательства Фридрих с неимоверной быстротой атаковал левое крыло неприятеля, потеснил австрийскую конницу на ее правое крыло так, что она помешала собственной пехоте занять свои позиции и «произвела величайшую суматоху».

Между тем, чтобы отвлечь остальную часть неприятельской армии, находившейся близ Хотузица, и отнять у нее возможность подоспеть на помощь атакованным частям, Фридрих ложным маневром своей пехоты обнажил перед неприятелем свой вагенбург и парк. Австрийцы с жадностью кинулись на обозы и пороховые ящики и таким образом были отрезаны от главной армии. Этим ловким маневром Фридрих выиграл битву за три часа. Австрийцы обратились в бегство в величайшем беспорядке, несмотря на то что изо всей прусской пехоты только четыре полка были в деле. Стойкость этих частей, поддержанных, правда, огнем 76 пушек, развернутых против левого фланга австрийцев, сыграла важнейшую роль в сражении.

У бегущих было отнято 8 пушек, множество солдат и офицеров захвачено в плен. Остальная часть армии Карла Лотарингского отступила в порядке, однако общие ее потери составили 18 орудий и 12 тысяч человек пленными. Между последними находился австрийский генерал Полланд, который был тяжко ранен и не мог следовать за ретирующейся армией. Фридрих посетил его в палатке, специально для него разбитой, утешал умирающего надеждой на выздоровление, приставил к нему лучших полковых врачей и в обмен за свое участие узнал от него, что Франция ведет с Австрией тайные переговоры с намерением вступить в союз.

Это известие несколько обеспокоило и раздражило Фридриха. Изо всех нимфенбургских союзников одна Франция могла служить ему некоторой опорой, но и с ее стороны он испытывал вероломство. Такие обстоятельства заставили его подумать о прекращении войны с Австрией, тем более, что из восьми миллионов талеров сохранной казны, завещанной ему отцом, теперь оставалось в наличности не более полутора: шесть миллионов с половиной были потрачены на завоевание Силезии. Стало быть, продолжение войны могло сделаться тягостным для его казны и страны, а это никак не согласовывалось с правилами и образом мыслей короля.

В Хотузицкую битву Пруссия потеряла 4 тысячи человек убитыми и ранеными. Кроме того, примерно 1000 человек попали в плен. Урон Австрии, не считая указанного ранее числа пленных, «простирался» до шести тысяч. Фридрих очень хорошо знал, что этой победой обязан не столько своей распорядительности и военным талантам своих генералов, как одному из тех непостижимых случаев, которые само провидение посылает для решения судеб мира; не менее того он гордился ею, потому что этот новый блистательный успех приближал его к желанной цели. Среди поля битвы обнял он принца Леопольда и произвел его в генерал-фельдмаршалы. Всем генералам и офицерам был роздан орден «За достоинство» (Pour le Merite), солдаты получили денежные награды.

С самого поля битвы Фридрих отправил посольства ко всем своим союзникам с известием о победе. Королю французскому он адресовал следующие строки: «Ваше величество! Принц Лотарингский на меня напал, и я разбил его!»

Курфюрст Баварский, или император Карл VII, пришел в такой восторг при этом известии, что возвел прусского посланника, барона Шметгау, со всем его потомством в графское достоинство империи. Король Август III, получив также извещение о победе Фридриха, спросил посла: «А каково действовали мои саксонцы?» Добрый король и не знал, что его войска совсем не участвовали в этой войне.

Победа союзников над Австрией была близка, как никогда.

Но тут Фридрих вступил в тайные переговоры с Марией Терезией и в июне того же года заключил Бреслауский мир, по которому к Пруссии перешла почти вся Силезия. После Хотузица королева поняла, что борьба с Фридрихом может завести ее слишком далеко — надлежало решиться на уступку. В лагерь при Заславле, где находилась главная квартира Фридриха, был отправлен английский посол лорд Гиндфорт как посредник и миротворец. Фридрих уполномочил своего министра графа Подевильса окончить дело по его усмотрению. Переговоры начались в Бреслау 11 июня 1742 года. Условия мира были следующие.

Мария Терезия уступала Пруссии Верхнюю и Нижнюю Силезию и графство Глац, за исключением городов Троппау, Егерсдорфа и горной цепи по ту сторону реки Оппы. Пруссия за то принимала на себя австрийский долг в 1,1 миллиона ренхеталеров, занятых у Англии под залог Силезии.

Тотчас после обмена обоюдными «ратификациями» прусские войска вышли из Богемии; часть их через Саксонию перешла в бранденбургские владения, другая заняла границы Силезии, чтобы защищать вновь приобретенные провинции. Фридрих объявил своей армии о заключении мира, дал офицерам великолепный обед и первый провозгласил тост за здравие и счастье Марии Терезии.

До своего отъезда в Берлин он сперва объехал все крепости в Силезии, приказал их исправить, а некоторые города вновь укрепить. Из Бреслау он написал в Берлин следующее письмо:

«В восемь дней я кончил больше дел, чем комиссионеры дома „Австрия“ наделали их в восемь лет. И почти все мне удалось довольно счастливо. Я исполнил все, чего требовала честь моего народа, теперь приступаю к тому, чего требует его счастье. Кровь моих воинов для меня драгоценна: закрываю все каналы, из которых она могла бы еще пролиться».

В Берлин Фридрих прибыл 12 июля, а 28-го мир Пруссии с Австрией был окончательно заключен и подписан. Англия приняла на себя ответственность за точное исполнение договора. В Берлине мир был отпразднован торжественным образом, и жители столицы «всячески старались высказать свой восторг и любовь к победоносному своему монарху».

Вслед за тем все союзные дворы были извещены о заключении мира. Можно себе представить, какое волнение произвело это событие в европейских кабинетах. Когда Валори в ответ на сообщенную королем ошеломляющую новость сказал, что это обман, Фридрих позволил себе пошутить: «Но это значит не обманывать, а только выпутаться из дела».

Больше всех был поражен Флери. Старый политик не мог перенести мысли, что Фридрих, ученик в государственной науке, которого он хотел употребить как орудие для своих целей, перехитрил его. Он не верил глазам своим и несколько раз принимался перечитывать рескрипт прусского короля, почти не скрывая своей растерянности. Он писал Фридриху: «Я питал столь безграничное доверие к неоднократно повторявшимся обещаниям Вашего величества не предпринимать ничего иначе, как по соглашению с нами, и мы, со своей стороны, так верно соблюдали заключенный трактат, что не могу выразить изумления, с которым я узнал о неожиданной перемене в Вашем образе действий… Я слишком хорошо знаю прямой и благородный образ мыслей Вашего величества и не могу допустить малейшего подозрения, что Вы хотите нас оставить!»

Фридрих изложил кардиналу Флери необходимость такой меры и все причины, которые побудили его к решительному шагу; ответ был ясным и бесцеремонным: «Справедливо ли укорять меня за то, что я не намерен еще двадцать раз драться за французов? Это было бы работой Пенелопы, ибо маршал Брольи поставил себе правилом разрушать то, что созидали другие. Следует ли сердиться на меня за то, что для собственной безопасности я заключил мир и постарался высвободиться из союза?»

Кардинал на это возразил, что пишет ответ свой слезами и, скрипя зубами, заключил письмо так: «Ваше величество делаетесь теперь судьей целой Европы: это самая блистательная роль, какую Вы могли принять на себя».

В беседе с Иорданом Фридрих заявил, что «этот шаг стоил ему большой борьбы с самим собой». «Но что делать, — прибавил он, — где между необходимостью обмануть или быть обманутым нет середины, там для монарха только один выбор».

Несмотря на заключение мира, Мария Терезия была в совершенном отчаянии; она говорила, что «у нее из венца вынули драгоценнейший камень», и «если верить лорду Робинсону, то добрая королева плакала каждый раз, когда встречала силезца; но, к несчастью, почтенный джентльмен любил иногда приукрасить речь свою невинной риторической фигурой».

Итак, в боевых действиях наступил перерыв. Поскольку прусская армия была сильно расстроена войной, Фридрих, воспользовавшись передышкой, прежде всего занялся приведением ее в порядок, пополнением и укомплектованием своих полков. Прошедшие кампании дали ему большой полководческий опыт и открыли множество недостатков в армии, которые следовало спешно исправить. В то же время Фридрих увидел ряд преимуществ своих войск перед армией Габсбургов — эти преимущества надлежало всемерно развивать. В одном из своих стихотворений он заметил: «Чтобы государство не теряло своей славы, и на лоне мира должно заниматься военной наукой».

Эту «пиитическую» мысль король старался оправдать и на деле. Дурное устройство кавалерии было им вполне испытано в Силезскую войну. В этом роде войск Австрия имела над ним значительный перевес: венгерские гусары и вообще все иррегулярные конные формирования габсбургской армии тогда почитались образцовыми. Во время кампаний 1740–1742 годов Фридрих по достоинству оценил эти преимущества противника.

Итак, первой его заботой стала реорганизация прусской кавалерии (оставленной его отцом безо всякого внимания) по австрийскому образцу. Он утроил ее численность против прежней, устраивал непрерывные маневры и, с помощью Винтерфельда и особенно Иоганна Цитена, скоро довел свою конницу, особенно гусар, до высокой степени совершенства.

Как пишет Кони, «эти воинские заботы Фридриха… занимали его так сильно не потому, что он увлекся своими успехами и пристрастился к войне, но потому, что кусок, вырванный им из лап австрийского орла, был слишком лаком и должен был возбудить зависть в других державах. Он предвидел, что последствия Силезской войны поведут за собой еще новые брани и торопился быть готовым на всякий случай, чтоб лицом встретить каждого нового неприятеля».

Он устраивал своим войскам частые смотры, муштровал их, придумывал разные изменения в обмундировании и в тактических приемах, приучал их к быстрым и неожиданным маневрам. Постепенно из своей армии, еще недавно довольно типичной для Европы середины века, он сделал послушную, органичную машину, страшную для врагов.

Второй заботой короля стало укрепление Силезии, которая длинной полосой протянулась вдоль границ его врагов — Саксонии и Австрии. Количество крепостей было увеличено, многие города обнесены новыми стенами, старые укрепления исправлены и расширены.

На возвышенности в окрестностях Нейсе, в том самом месте, где Фридрих сам навел первую пушку на крепость, он основал новый форт. 30 марта 1743 года он лично присутствовал при закладке и своей рукой положил первые камни, соблюдая при этом масонские обряды, так что церемония закладки стала как бы собранием Королевской ложи «вольных каменщиков» Пруссии и Силезии, в которой Фридрих занимал степень гроссмейстера. Все постройки силезских укреплений производились под руководством инженер-генерал-майора фон Вальраве.

Впоследствии он был осужден за огромные растраты и казнокрадство. Умер в 1773 году в заключении в одном из магдебургских казематов, который сам и построил. Все свое огромное состояние он завещал королю, который, правда, приказал раздать его бедным офицерам. На вопрос магдебургского губернатора, где король прикажет похоронить Вальраве, Фридрих ответил: «Хорони его, где хочешь, только не в крепости: я не верю этому плуту даже после смерти».

Пограничный город Глац был превращен в одну из сильнейших крепостей Силезии; особое внимание Фридрих обратил на укрепление города Козеля, расположенного близ австрийской границы: он стал одним из главных пунктов пограничной линии. Магистрату и жителям Бреслау были оставлены все его старинные привилегии, а сам город получил статус третьей прусской столицы (после Берлина и Кенигсберга). Все изгнанные австрийским правительством за религиозные убеждения получили право вернуться в Силезию, а для дряхлых и увечных солдат были заведены инвалидные дома.

Поразительная разносторонность увлечений Фридриха и довольно противоестественная тяга к смешиванию «ратного и духовного» нашли отражение в его письме к Вольтеру, написанному в этот период:

«Во-первых, я увеличил силу государства пятнадцатью батальонами пехоты, пятью эскадронами гусар и одним эскадроном лейб-гвардии и положил основание нашей новой академии. Вольфа, Маунерцня, Вокансона и Альгаротти я уже приобрел; от Гравесанда и Эйлера жду ответа. Я учредил новый Департамент мануфактур и торговли и теперь зазываю на службу живописцев и ваятелей. Но всего труднее для меня основать во всех провинциях новые хлебные магазины, которые могли бы снабдить все государство хлебом на полтора года».

Наконец, в это же время владения Фридриха несколько увеличились: в 1743 году, после смерти последнего графа Остфрисландского, король присоединил его вотчину к Пруссии, так как Бранденбургский дом получил на эти земли императорскую инвеституру еще в 1644 году. Маленький Остфрисланд спустя два года после этого события стараниями Фридриха совершенно изменила свой вид: благодаря присоединению к Пруссии, его промышленность и торговля развились с необыкновенной быстротой.

Кампании 1743–1744 годов

Бреслауским миром завершилась первая Силезская война, но война за Австрийское наследство только разгоралась. К середине 1742 года к Австрии открыто примкнули Англия, Голландия, а также Пьемонт и Саксония. Особенно насыщены событиями были 1744 и 1745 годы.

Бреслауский мир завершил участие Фридриха в войне за Австрийское наследство. Это развязало руки Габсбургам: после прекращения военных действий в Силе-зии Австрия и ее союзники активизировались на других театрах. В июне 1742 года принц Карл Лотарингский, вернувшись из Силезии, осадил французов в Праге. К концу 1742 года австрийские войска заняли ранее захваченную Карлом Альбрехтом Богемию (осень) и его собственные владения — Баварию, вытеснив франко-баварские войска из Богемии. В июне 1743 года англоголландские войска одержали победу над французами на реке Майн. Летом следующего года австро-английская армия вступила в Эльзас, а австрийцы вторглись в Неаполитанское королевство, где потерпели поражение от испано-неаполитанских войск.

В августе французы вторглись во франконские владения Габсбургов на западе Германии. Маршал Жан Мальбуа перешел Рейн и двинулся на Амберг. Тогда принц Карл снял осаду с Праги и в октябре направился навстречу французам, стремясь соединиться со все еще находящимися в Баварии войсками Кхевенгюллера. Остаток осени прошел в сложном маневрировании в Баварии и Богемии: после неудачной демонстрации под Прагой Мальбуа двинулся к Дунаю, стремясь достичь района западнее Регенсбурга. Поскольку австрийцы вновь стали концентрировать силы для штурма Праги, де Брольи передал войска под командование Бель-Иля, а сам возглавил армию Мальбуа. После этого де Брольи быстро занял почти всю Баварию, вынудив принца Карла и Кхевенгюллера уйти к Линцу и Пассау с задачей прикрыть подступы к Вене. Австрийский корпус под командованием князя Иоганна фон Лобковица остался под Прагой. Лобковиц искусно применил тактику «выжженной земли», полностью опустошив сельские районы Богемии, чем лишил французов возможности пополнять запасы провианта.

По этой и другим причинам Бель-Иль 16–26 декабря был вынужден вывести свои войска из разоренной провинции, едва сумев спасти ее от голодной смерти. Французы темной ночью скрытно покинули город, оставив в нем «гарнизон» — 800 старых инвалидов под началом генерала Франсуа де Шевера. Этот ничтожный отряд наконец капитулировал и за самоотверженную защиту Праги ему было позволено уйти с воинскими почестями в Эгер, на соединение с французскими войсками. Тем временем армию Брольи австрийцы преследовали до самого Рейна.

Карл Баварский, почуяв опасность, вышел навстречу Брольи и соединился с ним на Дунайской равнине в Восточной Баварии. Вместе с баварцами пришли и имперские войска генерала Шекендорфа, набранные в разных мелких германских владениях (напомним, что муж Марии Терезии Франц все еще не был избран императором, в то время как Карл носил этот титул уже почти год).

Карл Лотарингский, очистив Богемию, решил вновь перенести боевые действия в Баварию. В апреле 1743 года началось вторжение австрийцев на земли Карла Баварского. Австрийцы выступили тремя колоннами: принц Карл двинулся к Дунаю, Кхевенгюллер — из района Зальцбур на юг Баварии, а князь Лобковиц — из Богемии к реке Нааб. Все это время союзники препирались, какую тактику им выбрать, однако 9 мая принц Лотарингский разбил имперско-баварскую армию генерала Шекендорфа при Земпахе и Бранау. После этого поражения и французы, и баварцы стали уходить из страны на запад. 8 июня принц Карл вторично взял Мюнхен, причем Мария Терезия, в отместку за то, что герцог Баварский годом раньше объявил себя королем Богемии, приняла присягу Мюнхена и всей Баварии.

Вскоре ситуация, в которой оказались союзники, обострилась еще больше. Король Англии и курфюрст Ганновера Георг II, ранее (по советам своего премьер-министра Уолпола) остававшийся безучастным свидетелем происходящих событий, внезапно пробудился к активности. В это время в Англии пришел к власти кабинет премьера Картрайта — ярого сторонника Прагматической санкции (читай: противника Франции). Поскольку Англия воевала с Испанией, пользующейся полной поддержкой Франции (в Испании уже больше тридцати лет правил дядя Людовика XV Филипп Бурбонский), Георг решил помочь австрийцам в войне против Версаля.

С этой целью Георг вступил в союз с Нидерландами в поддержку Прагматической санкции и к осени 1742 года собрал в своих ганноверских владениях на Нижнем Рейне армию в 50 тысяч человек из ганноверцев, англичан, голландцев и немцев. Эта, довольно пестрая, армия, получившая название «Прагматической», в феврале 1743-го (несмотря на протесты Карла VII и Фридриха) начала медленно продвигаться вверх по течению Рейна через Юл их и Кельн, а далее — через Майн в Неккарскую долину. Навстречу им со стороны Среднего Рейна выступила 60-тысячная французская армия маршала герцога Адриана де Ноайля с целью прикрыть отступление де Брольи. 27 июня у города Деттинген в долине Майна произошла битва, в которой французы были разбиты и ушли за Рейн (в английскую военную историю этот эпизод вошел как последний случай, когда монарх лично принял участие в бою — король Георг со шпагой в руке возглавил решившую исход боя контратаку англо-ганноверской пехоты). Наконец, весьма интересно, что во время битвы при Деттингене Англия все еще не находилась в состоянии войны с Францией.

В разгар этих событий Фридрих узнал крайне обеспокоившую его новость: в Вормсе между Австрией, Англией, Голландией и Сардинским королевством (сардинцы воевали против Испании — династической союзницы Франции) был заключен договор «о взаимном обеспечении владений». Вскоре в Берлине стало известно, что и Саксония присоединилась к этому договору, причем в тексте австро-саксонского трактата даже не упоминалось о статьях недавно заключенного Бреслауского мира. Фридрих понял все, а когда ему представили копии секретной переписки Георга с Марией Терезией, места для сомнений не осталось вовсе.

Мария Терезия жаловалась на то, что взамен возвращаемых Австрии территорий Силезии союзники забирают у нее в пользу короля Сардинии Пьяченцу и часть Миланской области. На это король Георг весьма холодно ответил: «Ваше величество, что хорошо брать, то хорошо и возвращать». Сомнений не было: союзники решили вновь отторгнуть у Пруссии Силезию. Надо было действовать — и немедленно.

Тем временем англо-голландские войска продолжали гнать из Германии французов; боевые действия переместились к Рейну. Франция и император Карл VII Баварский были вынуждены сделать Марии Терезии «чрезвычайно выгодные предложения», однако она решительно отвергла их. Интересам Австрии могло отвечать только одно решение — безоговорочный отказ Карла от имперской короны с последующим избранием главой Священной Римской империи мужа Марии Терезии — Франца Лотарингского. В этой ситуации Карл был вынужден обратиться за посредничеством и помощью к Фридриху, который с радостью согласился с этим, преследуя, разумеется, прежде всего свои собственные интересы.

Кони так пишет об этом: «Мыслью его было составить из маленьких германских владений союз, который мог бы парализовать перевес австрийских сил. Поэтому весной 1744 года он объехал Германию под предлогом посещения своих сестер в Ансбахе и Байрейте. Но трудно было уговорить мелких князей на такое предприятие: одни боялись, другие не понимали мысли Фридриха, третьи требовали денег. С большими усилиями удалось Фридриху, наконец, составить 22 мая так называемую Франкфуртскую унию. Цель которой была „даровать Германии свободу, императору престол, а Европе — мир“. Фактической же задачей унии стало завоевание Богемии в пользу императора Карла и… короля Пруссии Фридриха. К этому союзу он старался склонить главного врага Австрии Францию, войска которой находились еще в границах Германии и которая одна была в состоянии поддержать унию своими капиталами. Но версальский кабинет не соглашался на его предложения. Вследствие того большая часть союзников, боясь издержек, отступились от Франкфуртской унии.

После бесплодной переписки с французским кабинетом (всесильный кардинал Флери к тому времени умер и во Франции началось безраздельное правление фавориток Людовика XV) Фридрих решился отправить в Париж для личных переговоров графа Ротенбурга, который знал хорошо положение тамошнего двора и был в коротких связях со значительнейшими людьми, потому что сам прежде находился на французской службе.

Ротенбург очень удачно исполнил свое посольство. 5 июня 1744 года Франция, на основании Франкфуртской унии, составила с Пруссией Версальский трактат — оборонительный союз против Австрии, который должен был обеспечить права императора Карла VII. Франция обязалась выслать две армии, одну на Нижний, другую — на Верхний Рейн, против Англии и Голландии, а Фридрих должен был овладеть Богемией и защищать ее и Силезию от австрийского оружия» (Кони. С. 177).

Дальнейшие события, даже в изложении Кони, в новом свете показывают нам как старую, елизаветинскую, так и новую, екатерининскую политику России в отношениях с Пруссией. «Прусскому королю оставалось только обеспечить себя со стороны северных держав. С Россией он не мог войти в союз против Англии и Австрии, потому что при нашем дворе тогда слишком крепко держали сторону англичан, плативших нам за то огромные суммы денег. С Марией Терезией Елизавета Петровна находилась в дружеских отношениях. Причем первый министр ее, граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, помогая императрице в ее внутренних преобразованиях, хлопотал только о том, чтобы сохранить мир России с соседями.

Фридрих придумал другое средство расположить Россию в свою пользу. Почти тотчас по вступлении своем на престол императрица избрала себе наследником сына старшей сестры своей Анны Петровны, Карла Петра Ульриха, владетельного герцога Гольштейнского. Объясняется это просто — пришедшая к власти в результате переворота императрица опасалась держать вдали от России внука Петра I, который имел больше, чем она, права на престол. В 1742 году он был вызван в Россию и, по принятии православного вероисповедания, наименован Петром Федоровичем. Фридрих сумел уговорить императрицу на брак его с принцессой Софией Августой Фредерикой Ангальт-Цербстскою (впоследствии известной как Екатерина Великая), которая была воспитана в Пруссии и родитель которой служил фельдмаршалом в прусском войске. Эти отношения доставили ему некоторое влияние на русский кабинет» (Кони. С. 179).

После того как Фридрих выдал свою сестру Ульрику за наследника шведского престола, отец последнего, правящий король Фридерик, присоединился к Франкфуртской унии как владетельный ландграф Гессен-Кас-сельский. Теперь король Пруссии был довольно силен и, главное, имел крепкие тылы. При таком соотношении сил, набравшись полководческого и боевого опыта, Фридрих вновь мог открыто померяться силами с могучей Австрией.

Тем временем стало ясно, что все угрозы принца Карла и короля Георга перенести военные действия на французскую территорию ни к чему не привели: союзники так и не смогли форсировать Рейн. В октябре 1743 года враждующие армии ушли на зимние квартиры. В начале 1744 года французы под командованием маршала принца Морица Саксонского попытались высадиться в Англии (предполагалось посадить на английский трон жившего во Франции традиционного претендента — принца Чарльза из свергнутой шотландской династии Стюартов), но эти планы провалились по причине плохой погоды и превосходства английского флота.

Наконец, в апреле Франция объявила Англии войну. Для действий против «прагматиков» Версаль выставил три армии. Главная (около 90 тысяч человек) под командованием короля Людовика XV приготовилась к вторжению в австрийские Нидерланды (Бельгию). Вторая армия под началом маршала Франсуа де Куаньи сосредоточилась на Среднем Рейне против войск принца Карла Лотарингского. Третья, которой командовал принц Луи Франсуа де Бурбон-Конти, приготовилась к вторжению в Северную Италию для совместных действий против Австрии совместно с испанцами.

Поход 1744 года

Хитрый французский военный министр д'Аржансон придумал довольно удачное средство, чтобы несколько воодушевить французские войска, терпевшие при недостатке средств и безвластии своих предводителей жестокие поражения в Германии. Он уговорил самого Людовика XV отправиться к армии, вступившей в Нидерланды. Личное присутствие короля сильно подействовало на солдат, и в короткое время ряд побед доставил в руки французов Менен, Ипр, Кнок и Фюрн и дал им средство проникнуть в Эльзас.

Но вторая французская армия на Верхнем Рейне, против которой действовал австрийский генерал Отто Фридрих фон Траун, была не так удачлива. Австрийцы теснили ее со всех сторон: Траун проник в Эльзас, а передовые его отряды переходили уже в Лотарингию. Карл Лотарингский, перехватив инициативу, 1 июля 1744 года форсировал Рейн возле Филиппсбурга (напомним, там, где Фридрих II принял боевое крещение) и перешел в наступление на Вайссенбург, отрезав французскую армию де Куаньи от ее баз в Эльзасе. Узнав об этом, король Людовик, начавший уже вторжение в Австрийские Нидерланды, оставил во Фландрии часть своих сил во главе с принцем Морицем Саксонским и пошел на юг, в Лотарингию. Воспользовавшись этим, Куаньи сумел пробиться к Страсбургу, где пополнил свои силы. Однако успехи французов продолжались недолго: в то время как Карл искусно маневрировал, стараясь помешать обеим французским армиям соединиться, Людовик заболел и выехал в Париж, после чего активность его войск заметно снизилась.

Казалось, пока все складывается благоприятно для Марии Терезии, но в этот момент новый удар нанесла Пруссия.

Фридриху нельзя было долее мешкать. Получив обещание не возражать, если часть Богемии отойдет к Пруссии, Фридрих нарушил Бреслауский мир и напал на Саксонию и Австрию. Началась вторая Силезская война (1744–1745). Разделив свое войско, состоявшее из 100 тысяч человек, на три большие колонны, он двинул их в Богемию, но предварительно издал манифест, которым увещевал богемцев не принимать никаких враждебных мер, называя свою армию «императорскими вспомогательными войсками». Одну колонну он сам повел через Саксонию, по левому берегу Эльбы; другую — наследный принц Дессауский Леопольд через Лаузиц; а третью двинул фельдмаршал Шверин из Силезии через Браунау. Два отдельных корпуса, один под начальством князя Дессауского, другой под командой генерала Марвица, в то же время прикрывали границы Бранденбурга и Верхней Силезии. Таким образом численность войск в распоряжении короля уменьшилась до 80 тысяч штыков и сабель.

Поход был направлен в Богемию. Мария Терезия, при первом известии о движении прусского короля, отозвала принца Лотарингского с Рейна, чтобы остановить прусскую армию. Фридрих это предвидел. План его заключался в том, чтобы французы последовали по стопам австрийцев и, тревожа их отступление, помешали бы им дойти до Богемии; вторая французская армия должна была вторгнуться в Вестфалию, чтобы прикрыть пруссаков со стороны Ганновера. Все было рассчитано верно: при деятельном содействии союзников успех был несомненный. Все расчеты Фридриха строились на том, что австрийский главнокомандующий принц Карл мечется, обложенный французскими армиями, в Северном Эльзасе.

Император Карл VII послал к саксонскому королю в Дрезден реквизиториальную грамоту, прося для своих вспомогательных войск свободного пропуска через Саксонию. Август III в это время был в Варшаве; министры было воспротивились. Фридрих, не обращая на них внимания, повел свою армию прямо к Пирне, где к нему примкнули и магдебургские полки, пришедшие через Лейпциг. Во время всего похода, совершенного с поразительной быстротой, в армии поддерживалась строгая дисциплина, за продовольствие и все потребности армии платилось жителям чистыми деньгами, и притом щедрой рукой. Саксонцы, видя в прусских войсках свои выгоды, и не думали мешать их походу.

Цитен с лейб-гусарами составлял авангард перед колонной Фридриха и очищал королю дорогу. Один кавалерийский полк князя Эстергази встретил его на богемской границе, но был опрокинут и почти весь уничтожен. Во всей остальной Богемии пруссаки не нашли ни сопротивления, ни неприятельских войск.

Итак, 2 сентября вся прусская армия соединилась под стенами Праги. Австрийский генерал Батиани, стоявший в Баварии, поспешил прикрыть столицу Богемии двенадцатитысячным корпусом. Шесть тысяч человек работали день и ночь над укреплениями. Фридрих не мог предпринять осады, потому что тяжелая артиллерия его еще не подошла к месту событий.

Только 10 сентября вечером пруссаки открыли подступы с трех различных сторон. На следующее утро Шверин овладел крепостью Жишки и за нею двумя редутами. Король сам наблюдал на пригорке за действиями Шверина. Неприятель, видя множество блестящих мундиров, навел в ту сторону орудие, и рядом с королем был убит картечью двоюродный брат его, маркграф Бранденбургский Фридрих.

Смерть этого принца сильно огорчила Фридриха. В отместку он активизировал действия против Праги, и на следующий же день пруссаки открыли такой страшный огонь по крепости, что во многих местах повредили укрепления, зажгли водяную мельницу, разгромили множество домов и прорвали плотины на Влтаве. Вода до того спала во многих местах, что можно было перейти реку вброд и взять город штурмом, потому что с этой стороны он совсем не имел укреплений.

Коменданты Праги Огильви и граф Гарш, видя дальнейшую невозможность сопротивляться, сдались со всем гарнизоном и были отведены как военнопленные в Силезию.

16 сентября город был занят, и вслед за тем прусское войско немедленно двинулось далее, создав прямую угрозу Нижней Австрии.

В первые же месяцы боевых действий австрийцы потерпели ряд тяжелейших поражений. Города Табор, Будвейс и Фрауэиберг сдались один за другим и Фридрих быстро придвинулся к границам Австрии. Это направление (выход на Дунайскую равнину с созданием угрозы Вене) король принял по плану, предварительно составленному с Людовиком XV. Но действия французов совсем не согласовывались с его предположениями. Они не только не преследовали принца Лотарингского в Эльзасе, но дали ему даже возможность, на виду у соединенных французско-баварской и гессенской армий, переправиться через Рейн и беспрепятственно достигнуть Богемии. Сами же французы, думая только о личных своих выгодах, напали на южные австрийские владения — Франция заняла Баварию и австрийскую Швабию, а также Ломбардию.

Положение Фридриха сделалось весьма невыгодным. Принц Карл Лотарингский соединился с генералом Батиани, составил войско в 90 тысяч человек, занял почти неприступный лагерь в Пражском округе и намеревался в тылу прусских войск переправиться через Мульду, полностью отрезать их от Праги и лишить всех средств к снабжению армии. Сосредоточив значительные силы против небольшой прусской армии, австрийцы стали маневрировать, нарушая ее коммуникации и уклоняясь от решительного сражения. К тому же появление сильного австрийского вспомогательного корпуса породило в фанатически преданной католицизму Богемии народную войну, которую австрийское правительство еще более разжигало своими прокламациями. Дворянство, духовенство и народ одинаково ненавидели пруссаков и смотрели на них, как на еретиков.

Побуждаемые религиозным фанатизмом, подстрекаемые представителями церкви, богемцы почитали каждое средство к истреблению врагов позволительным. Прусские войска были лишены всех средств к пропитанию: крестьяне жгли и зарывали в землю хлеб, бросали свои жилища и скрывались в леса. «Того из них, кто решился бы подать малейшую помощь прусским солдатам, ожидала верная и мучительная смерть от своих. Малые прусские партии, которые пускались на фуражировку, попадались в засады и были истребляемы без милосердия. Ропот поднялся в изнуренном войске; многие солдаты разбежались, другие громко изъявляли свое неудовольствие» (Кони. С. 185).

При таких обстоятельствах нельзя было и думать защищать Прагу, и еще менее идти в саму Австрию. Кроме того, неприятель так мастерски окружил Фридриха, что перерезал ему все коммуникации с другими союзниками. Целый месяц король не получал никаких известий и не знал, что происходило вне его лагеря. К решительной битве он никак не мог принудить неприятеля, несмотря на то что австрийская армия была вдвое сильнее прусской. Все его усилия оканчивались только маневрами между реками Сазавой и Эльбой, причем генерал Траун, командовавший австрийцами, всегда выбирал такую выгодную позицию, что Фридриху невозможно было его атаковать.

После долгих совещаний со своими генералами Фридрих решил наконец ретироваться.

9 ноября прусские войска, преследуемые австрийской легкой конницей, с большими потерями переправились через Эльбу, при Колине и Куттенберге.

Фридрих принял меры удержаться на правом берегу Эльбы, намереваясь при Колине вступить в решительный бой с неприятелем, а чтобы сохранить сообщение Праги с Силезией, он занял Колин и Пардубиц (оба на той стороне реки) сильными гарнизонами.

Принц Лотарингский, принудив изнуренные голодом прусские гарнизоны к сдаче городов Табор, Будвейс и Фрауэнберг, последовал по стопам Фридриха. Дойдя до Эльбы, он посчитал поход оконченным, и не желая дать Фридриху сражения, занял близ Брелоха укрепленный лагерь. Но венский кабинет прислал ему предписание непременно продолжать войну, перебраться через Эльбу, перерезать сообщение пруссаков с Прагой и очистить от них Богемию совершенно. Исполнение этого предписания принц Лотарингский поручил лишь недавно произведенному в фельдмаршалы Отто фон Трауну, войска которого были усилены саксонскими контингентами.

Траун последовал тактике древнеримского Фабия Максима (Кунктатора). Не допуская прусского короля к решительному делу, он производил фальшивые маневры и распускал слухи, что главная цель австрийцев — овладеть Колином и Прагой. Этой хитростью он отвлек внимание Фридриха от Эльбы и заставил его обратить главные силы на два пункта, где надо было ждать атаки австрийцев. Весь берег Эльбы был уставлен прусскими наблюдателями и так хорошо защищен, что даже нельзя было подозревать покушения к переправе со стороны австрийцев. Несмотря на это, вся прозорливость Фридриха не помогла.

За день до начала военных операций Траун, в сумерки, с величайшей осторожностью переправил вплавь через Эльбу человек тридцать кроатов и гусар. Они успешно достигли берега, не были замечены прусскими патрулями и скрылись в прибрежном лесочке. Оттуда они нападали на всех офицеров, которых отправлял король с приказаниями к Цитену, оберегавшему берег.

В ночь на 19 ноября, когда все внимание Фридриха было обращено на Колин, где он с рассветом ожидал неприятельского нападения, австрийская и саксонская армии тихо приблизились к Эльбе против местечка Тейниц. Ночь была довольно темная. Осторожность австрийцев доходила до того, что почти не было слышно стука оружия; конница спешилась и вела лошадей в поводьях; пионеры (саперы) действовали молча, как мертвые. Между тем вдали, по направлению к Колину, мелькали бивуачные огни и слышались песни солдат.

Прусские наблюдатели тогда только увидели неприятеля, когда были подведены последние понтоны к их берегу. Они ударили тревогу, но поздно. Цитен и капитан Ведель бросились к месту опасности, первый с тремя эскадронами гусар, второй с одним батальоном пехоты. Тотчас же был отправлен офицер с известием к королю и с просьбой о помощи. Когда они прибыли к Эльбе, мост был уже наведен и все возвышения берега заняты неприятельской артиллерией и пехотой.

Картечный град встретил пруссаков, целые ряды их легли на месте, но ничто не могло устрашить отважных вождей. Два раза они оттесняли австрийцев, но все напрасно: подкрепляемые новыми переходящими полками, австрийцы опять овладевали своей позицией. Батальон Веделя, ослабевший от значительных потерь, был наконец отброшен; новые силы австрийцев ринулись на берег; но Цитен ударил на них с такой быстротой и неистовством, что опрокинул их совершенно — часть затоптал в реку, часть потеснил на мост. Это заставило австрийцев усилить огонь из орудий и выдвинуть новые полки.

Между тем Траун отдал приказ наводить понтоны в разных местах, и он был исполнен с молниеносной быстротой под выстрелами пруссаков. К королю отправились новые гонцы: надежда на помощь подкрепляла дерущихся. Но помощь не являлась. Пять часов отстаивали Цитен и Ведель свой пост и, в итоге, потратив весь порох, потеряв две трети людей и видя невозможность долее удерживать неприятеля, решились дать отбой. Они ретировались так быстро и с таким искусством, что австрийцы не успели даже захватить раненых.

Фридрих узнал обо всем случившемся, когда в лагерь прискакали Цитен и Ведель. Он слышал перестрелку, но полагал, что это первый приступ австрийцев к Колику. Отправленные к нему за помощью офицеры не достигли до лагеря: они были захвачены кроатами, скрывавшимися в лесу. Таким образом, австрийское войско спокойно перебралось за Эльбу. Сам принц Лотарингский был изумлен беспримерной храбростью Веделя и Цитена, которые с горстью пруссаков так долго преграждали ему путь.

«Да, — сказал он, обращаясь к своему штабу, — как счастлива была бы Мария Терезия, если бы имела в войсках своих таких героев, как эти два офицера!»

Фридрих, узнав все подробности дела, обнял Веделя и назвал его «прусским Леонидом». Переход Карла Лотарингского через Эльбу (его войска, пользуясь пассивностью французов, спешно шли с Рейна на восток) сразу решил судьбу кампании. Все планы Фридриха окончательно расстроились. Он принял решение оставить неприятелю Прагу и вывести свои отрезанные от магазинов и постоянно таявшие в стычках с австрийскими партиями и богемскими партизанами войска в Силезию, где мог разместить их на надежные зимние квартиры.

Это намерение было немедленно приведено в исполнение, хотя пруссакам и пришлось бросить почти все обозы и тяжелую артиллерию. В трех колоннах прусская армия двинулась в обратный поход. Адъютант Фридриха, отправленный в Прагу с приказанием, чтобы стоящие там полки следовали за главной армией, сумел прокрасться сквозь неприятельские войска и достиг своего назначения.

Генерал Эйнзидель, командовавший гарнизоном Праги, оставил город 26 ноября; но он не исполнил приказания короля, который предписал ему до выхода из Праги разрушить главные укрепления города, забить крепостные орудия, сжечь лафеты и все оружие из арсенала потопить в реке. Во время отступления он, сверх того, по неосмотрительности неоднократно подставлял свой корпус под удар и в результате понес значительные потери. Фридрих за это отстранил его от службы; сам князь Леопольд Дессауский, который сперва покровительствовал генералу, обвинил его кругом. Фельдмаршал Шверин, во всем соперничавший с князем Дессауским, принял на себя защиту Эйнзиделя, старался оправдать его поступки обстоятельствами и довел короля до того, что тот на него прогневался. Самолюбие Шверина было сильно оскорблено: он подал в отставку и был уволен.

4 декабря прусская армия вступила в Силезию: б-го Фридрих распрощался со своими солдатами, печальную участь которых братски делил в течение всей несчастной кампании, и возвратился в Берлин. Во второй части «Истории своего времени» Фридрих описал эту войну и подверг свои ошибки строгой критике. Вот что он говорил:

«Все выгоды этой кампании были на стороне Австрии. Генерал Траун играл в ней роль Сертория, а прусский король — Помпея. Действия Трауна должны служить образцом для каждого полководца, который любит военное искусство. Хороший военачальник обязан подражать ему, если только имеет необходимые на то способности. Король сам сознался, что этот поход был для него военной школой, а Траун — учителем. Великая прусская армия, которая хотела поглотить Богемию и овладеть Австрией, испытала участь так называемой Непобедимой армады Филиппа Испанского».

«Но счастье имеет для предводителей часто гораздо печальнейшие последствия, чем неудачи: первое делает их самонадеянными, последние — учат их осторожности и скромности». Едва Фридрих оставил свое войско, как многочисленные отряды австрийцев и венгров, несмотря на зимнее время, вторглись в Силезию и в графство Глацкое. Прусские корпуса заперлись в укрепленных местах. В то же время австрийское правительство издало в Силезии манифест, в котором Мария Терезия объявляла, что «Бреслауский трактат был у нее исторгнут насильственно, что она освобождает силезцев от присяги на верность прусскому королю и просит вспомнить счастье, которым Снлезия наслаждалась под австрийским владычеством».

Фридрих быстро принял меры противодействия австрийцам. Он поручил начальство над силезскими войсками Леопольду Дессаускому, а против манифеста Марии Терезии издал прокламацию, в которой успокаивал жителей Силезии и показывал им «несчастье, которым наслаждалась эта страна под австрийским правительством». Несмотря на трудные переходы и ненастную погоду, пруссаки атаковали австрийцев в разных пунктах, причинили им большой вред и, наконец, вытеснили их совсем из Силезии.

21 февраля 1745 года в Берлине пели уже благодарственный молебен за освобождение Силезии от неприятеля. Войска вступили в зимние квартиры, но в продолжение всей зимовки были тревожимы набегами пандуров и венгров.

В Берлине короля ожидало счастливое семейное событие. Брак Фридриха был бесплодным. Отправляясь во второй силезский поход, он провозгласил брата своего Августа Вильгельма наследным принцем. Теперь у принца родился первый сын, это очень обрадовало Фридриха, потому что рождением младенца обеспечивалось престолонаследие царствующего дома. Чтобы показать, как высоко он ценит такое счастье, король на другой же день собственноручно надел на младенца орден Черного орла.

Между тем на политическом горизонте над Фридрихом собирались новые тучи. В начале 1745 года (8 января) Австрия заключила в Варшаве вторичный Четверной союз с Англией, Голландией и Саксонией против Франции, Пруссии и Баварии. Август III обязался выставить значительное войско за огромные суммы денег, которые должна была выплатить Англия. Зато Саксонии обещалась инвеститура на некоторые провинции Пруссии, а Австрии — возвращение Силезии и графства Глацкого.

К большому несчастью Фридриха, 27 декабря умер император Карл VII. Сын его Максимилиан Иосиф, за возвращение ему баварских земель и титула курфюрста, согласился заключить мир с Австрией и отказался совершенно от всех притязаний на наследие Карла VI и на императорскую корону. Положение закрепил разгром баварской армии при Амберге 7 января 1745 года: австрийцы, внезапно вторгнувшись в Баварию, застали противника на зимних квартирах и до конца марта захватили большую часть страны. Бавария исчерпала все средства к продолжению войны: 22 апреля между Максимилианом Иосифом и Австрией был заключен мир. Баварский курфюрст официально отказался от притязаний своего отца на императорский престол и в ответ получил все свои наследственные владения.

Мария Терезия торжествовала: ничто не мешало теперь избранию ее супруга в императоры, потому что все претенденты сами отказались от своих прав. Для совершенного спокойствия ей оставалось только возвратить Силезию: она решила достичь этой цели во что бы то ни стало. Фридрих же с потерей Баварии оказался отрезанным от своего последнего союзника — Франции, которая к тому же уже давно не собиралась проводить операций в Центральной и Южной Германии.

Таким образом, Франкфуртская уния распалась сама собою. Фридриху оставалась одна надежда на Францию, но все его убеждения не могли склонить Людовика XV к продолжению войны в Германии. Со смертью Карла VII он почитал свое дело конченым и обратил все силы против Фландрии, где его войска вскоре одержали знаменитую победу при Фонтенуа.

Еще в сентябре — ноябре 1744 года французы, пользуясь уходом в Богемию армии принца Карла, вновь вернули себе долину Рейна, после чего отошли во Фландрию на зимние квартиры. Начав весной наступление во Фландрии в направлении Турне, 52-тысячная французская армия под командованием Морица Саксонского (при ней находились король Людовик и дофин) 10 мая разгромила англо-голландские войска герцога Уильяма Августа Камберленда (50 тысяч человек). Результатом этого сражения стал захват французами Турне, Брюсселя, Гента, Брюгге, Уденарда и Остенде, что ознаменовало конец австрийского владычества во Фландрии. На этом активные действия французской армии закончились.

Фридрих понял, что при таких обстоятельствах он может полагаться только на самого себя. Надлежало увеличить силы Пруссии, и на эту цель он не пощадил ни государственной казны, ни даже собственного достояния. Из казначейства было изъято шесть миллионов талеров, со всего государства сделан поземельный побор в полтора миллиона; и притом вся серебряная утварь, украшавшая дворец, канделябры, столы, люстры, камины и даже серебряные духовые инструменты, заведенные Фридрихом Вильгельмом I, были обращены в деньги. Каждую ночь двенадцать гайдуков переносили вещи на лодки и отправляли их на монетный двор. Все делалось тихо и скрытно, чтобы не возбудить в народе беспокойства и опасений таким явным признаком государственной нужды. Но эти распоряжения дали королю возможность увеличить войско и обеспечить его на долгое время всем необходимым.

Окончив военные приготовления, Фридрих 15 марта отправился опять к армии.

Поход 1745 года

В начале 1745 года австрийцы одержали ряд побед над французскими и баварскими войсками. Главные их силы (около 90 тысяч человек) по-прежнему действовали против Фридриха II в Богемии, но крайне нерешительно. Это позволило прусскому командованию оправиться от неудач, собрать свои войска и перехватить инициативу.

Однако вначале, памятуя прошлогоднюю неудачу, Фридрих стал действовать гораздо осторожнее. Он не хотел сам навязывать противнику битву, как в предыдущую кампанию, а решился выждать нападения австрийцев на Силезию. По приготовлениям неприятеля можно было заключить, что он намерен вторгнуться в Силезию со стороны Богемии.

Фридрих с удовольствием узнал, что его опасный соперник Траун отозван к итальянской армии и что место его в неприятельской армии заняли другие командиры, которые все вместе не имели и сотой доли его дарований. Тем не менее 80-тысячная армия принца Карла Лотарингского двинулась из Богемии к Бреслау, по пути собирая силы в Ландсгуте и в Силезских горах.

Чтобы сбить с толку прусского короля и скрыть от него настоящую точку нападения, австрийцы отправили несколько легких отрядов, которые рассыпались по всей Верхней Силезии. Завязалась малая война. Беспрерывные стычки с венграми и пандурами служили только упражнением для прусской кавалерии, но никак не могли отвлечь внимания Фридриха от действий главной неприятельской армии.

Винтерфельд был героем этих мелких сражений: почти каждый день он одерживал победу над отдельными австрийскими отрядами, брал в плен солдат, отнимал обозы и пороховые запасы. За эти действия он получил генерал-майорский чин.

Фридрих сосредоточил свои главные силы (примерно 60 тысяч человек) близ Франкенштейна, а его двоюродный брат, маркграф Бранденбургский Карл, с 9-тысячным отрядом занял крепости Егерндорф и Троппау. По соображениям Фридриха, австрийская армия должна была явиться из-за гор у Швейдница, Глаца или Егерндорфа, стало быть, в этой позиции он мог ее встретить лицом к лицу. Главную квартиру свою он поместил в монастыре Каменец, где был некогда так счастливо спасен аббатом Стуше и где надпись на бронзовой доске и картина доныне повествуют об этом удивительном событии.

Но позиция Фридриха имела и свои минусы: от Егерндорфа до Нейсе оставался значительный промежуток, не занятый войсками. Австрийцы воспользовались этой оплошностью, прошли туда с 20-тысячным корпусом, отрезав маркграфа от главной армии, и старались оттеснить короля в Верхнюю Силезию, чтобы очистить своей армии широкую и спокойную дорогу.

Фридрих проник в их замысел, отдал им в жертву Си-лезию до самого Козеля и пошел на север, думая только о том, как бы соединить корпус маркграфа с главной армией, чтобы потом всеми силами нагрянуть на врага и с первого раза нанести ему решительный удар. Но к совершению плана короля не было никакой видимой возможности. Всякое сообщение с маркграфом было преграждено, австрийцы заняли все дороги и стерегли их неусыпно. Не только курьер, даже переодетый шпион не проскользнул бы сквозь непроницаемую сеть, которой они окружили Фридриха.

Между тем медлить было невозможно. Фридрих решился на жестокую, но почти необходимую меру. Он поручил Цитену пробиться с гусарами сквозь неприятельские линии и во что бы то ни стало доставить к маркграфу приказание, чтобы тот немедленно двинулся к Франкенштейну.

«С сердечной горестью принял Цитен приказ короля, но поклялся исполнить его непременно. Слезы брызнули из глаз его, когда он тронулся с места: он знал, что ведет храбрый полк свой на верную смерть и внутри дал себе слово быть первой жертвой роковой экспедиции, не желая видеть его гибели. Каждому солдату поодиночке было передано предписание короля, чтобы хоть один из них, если уцелеет, мог доставить его по назначению. Минута, в которую этот превосходный полк отделился от своих товарищей, чтобы никогда более не возвращаться к ним, была торжественна и умилительна. Несмотря на это, каждый солдат бодро шел в открытую могилу в твердом убеждении, что умирает на пользу отчизны и во славу своего короля: так велик был патриотизм, которым Фридрих сумел воодушевить свое войско» (Кони. С. 190).

Ловко придуманная хитрость и стечение обстоятельств помогли Цитену счастливо исполнить поручение короля и спасти свой полк. Близ Отмахау он переправился через Нейсе и ночью, по разным тропинкам и проселочным дорогам, пробрался до Нейгитада, где совершенно отдельно от прусской армии стоял небольшой отряд в гарнизоне. Не доходя до крепости, он узнал, что в эту самую ночь значительный австрийский отряд пытался взять город, но безуспешно.

Цитен остановил свой полк и велел солдатам надеть новое обмундирование, которое им только что было выдано перед походом. Оно состояло из синих ментиков и медвежьих шапок (вместо прежних красных доломанов и плисовых колпаков). Форму эту австрийцы еще никогда не видели на прусских гусарах, и, кроме того, она очень подходила к одному из их собственных гусарских полков.

Когда с рассветом австрийский отряд двумя колоннами двинулся назад к своему лагерю, Цитен со своим полком примкнул к арьергарду. Несколько венгров, служивших у него в полку, пошли вперед, балагурили и занимали австрийских солдат россказнями, чтобы отвлечь их внимание. Таким образом, Цитен продолжал свой марш под неприятельским прикрытием с шести часов утра до четырех пополудни. В продолжение этого времени их обогнали два драгунских полка, но никто и не подозревал поддельных австрийцев. Наконец, достигнув Леобшюца, австрийский отряд поворотил вправо к своему лагерю, который находился не более как в четверти мили, а Цитен гикнул своим удальцам и как стрела пустился влево.

Тут только австрийцы увидели обман. Пока они пришли в себя, Цитен ускакал уже далеко. За ним пустились в погоню, но он отбился, ночью прорвался через несколько кордонов и ко всеобщему изумлению на следующее утро явился к маркграфу с предписанием короля.

Гораздо больше затруднений представлял поход маркграфа Карла. На каждом шагу встречал он неприятельские отряды, которые преграждали ему дорогу. С каждым из них он дрался поодиночке и, в итоге, победителем привел свой корпус в королевский лагерь.

Австрийские и саксонские войска соединились у Траутенау и оттуда двинулись к силезской границе. Фридрих отступил к Швейдницу и занял очень выгодную позицию. Чтобы ободрить неприятеля, он распустил слух, что хочет отступать дальше к Бреслау, приказал починить дороги, ведущие к тому городу, и даже снял свои аванпосты, расставленные в горах. Видя такие распоряжения, неприятель поддался на обман и начал действовать смелее. Австрийско-саксонская армия наконец выступила из-за гор и на широкой равнине, при Гогенфридберге, расположилась на дневку. Здесь главные вожди составили военный совет, как удобнее и легче овладеть Силезией. На следующее утро был назначен дальнейший поход. Прусские войска были совершенно скрыты пригорками и кустарниками.

В ночь на 4 июля Фридрих приказал всей своей армии с возможной тишиной и осторожностью собраться у Штригау и расположил ее так, что мог атаковать неприятеля со всех сторон. К рассвету полки его стояли уже в боевом порядке. На поле боя сосредоточилось 65 тысяч пруссаков и 85 тысяч австро-саксонцев.

Едва поднялось солнце, как саксонская армия стала спускаться с гор, чтобы занять Штригау, совершенно не ожидая сопротивления. Пруссаки «поздоровались» с нею картечью. Неожиданная встреча смутила саксонцев. В тот же миг правое крыло прусской армии под начальством генерала де Мулена бросилось в атаку на саксонский лагерь с таким неистовством, что саксонцы не устояли, смешались и в беспорядке обратились в бегство, прежде чем австрийцы смогли узнать в чем дело.

Принц Лотарингский, главнокомандующий соединенными войсками, слышал перестрелку, но полагал, что это действие первого приступа на Штригау. Он узнал истину только тогда, когда рассеянные группы солдат нескольких саксонских полков с отчаянием бросились к нему навстречу и объявили, что почти вся армия легла на Штригауских полях. Тогда фельдмаршал быстро изготовился к бою и немедленно повел австрийцев в долину.

Но и они были встречены пруссаками с тем же геройством и неустрашимостью. Прусские колонны двигались вперед с необузданной быстротой и опрокидывали все, что попадалось им на пути. Один полк отличался перед другим храбростью: вся битва была для них будто состязанием в первенстве. В несколько часов исход битвы был решен, и около полудня пруссаки уже праздновали победу.

Особенно отличился драгунский полк маркграфа Байрейтского: он под начальством генерала Геслера разбил и обратил в бегство двадцать неприятельских батальонов, захватил в плен 2500 человек и отнял 66 знамен и 5 орудий. За это король наградил храбрый полк особенными знаками отличия и собственноручно навязал крест Pour le Merite на его знамя. Генерал Геслер был возведен в графское достоинство.

Необыкновенное воодушевление прусской армии происходило от того, что сам Фридрих подавал ей пример величайшей самоотверженности личной неустрашимости. Австрийцы установили батарею из сорока орудий, которая громила и рассекала прусские полки по всем направлениям. Фридрих взял 3 батальона отборных людей и сам повел их против огнедышащих жерл. Люди валились около него, как снопы, но он на коне впереди всех ободрял солдат и с тремястами пятьюдесятью солдатами достиг батареи. Тут он велел им ударить в штыки и первый вскочил на вал. К 8 часам утра все было кончено.

Битва эта, получившая название Гогенфридбергской, или Штригауской, дорого стоила австрийцам. Они лишились 4000 человек убитыми и 7000 пленными (в том числе четырех генералов) и, кроме того, 66 орудий и множества знамен. Саксонцы в этом сражении потеряли 5000 человек убитыми и ранеными, пруссаки (по различным данным) — только от 1000 до 2000 человек.

Г. Дельбрюк впоследствии так охарактеризовал эту битву: «Успех был полный и обусловливался только блестящим руководством Фридриха. Стратегическая идея, тщательная подготовка, решительность в выполнении — все оказалось на высоте положения».

Перед самым началом дела к Фридриху прибыл кавалер де ла Тур, посол Людовика Французского, с известием о победе при Фонтенуа. Он просил короля дозволения прибыть в его главную квартиру и посмотреть на военные действия.

— Вы, верно, хотите узнать, за кем останется Силезия? — спросил его Фридрих.

— Нет, — отвечал де ла Тур, — я хочу только быть свидетелем, как Ваше величество карает своих врагов и защищает права подданных.

По окончании дела Фридрих передал ему ответ для Людовика XV. Он был краток: «Я расплатился при Фридберге по векселю, который Вы на меня выставили при Фонтенуа».

Это сардоническое замечание не могло понравиться французскому королю, впрочем, он сам подал тому повод. До начала кампании Фридрих употребил все меры, чтобы заставить Людовика действовать решительно против Австрии. Людовик отвечал, что он и так не шутит с австрийцами и в доказательство приводил свои победы.

Фридрих заметил де ла Туру, что во Фландрии французы имели дело только с шестью тысячами австрийцев и что победы Людовика XV, хотя и очень знамениты, но в отношении к его союзникам приносят почти такую же пользу, как битва на берегах Тигра и Евфрата или взятие Пекина.

Фридрих преследовал бегущего неприятеля до самого горного хребта. Тут он приказал ударить отбой, чтобы дать передохнуть своим солдатам, измученным быстрым переходом прошедшей ночи и жаркой битвой в продолжение дня. На другой день король отправил вслед австрийцам генералов де Мулена, Цитена и Винтерфельда. Они настигли неприятельский арьергард, разбили и разогнали его, отняли еще несколько пушек, знамен, лошадей и полевых ящиков. Австрийцы бросились в Богемию, прусская армия последовала за ними.

Когда король прибыл в Ландсгут, его окружила с неистовым криком толпа крестьян, вооруженных вилами, серпами, топорами и косами. Они просили позволения перерезать всех католиков за притеснения, которые они претерпели от католического духовенства. «Что вы, что вы, дети! — воскликнул Фридрих. — Разве вы не христиане? Разве не помните святого писания? Сам Спаситель повелевает вам устами моими: любите враги ваша, благословите клянущие вы, добро творите ненавидящим вас и молитесь за творящих вам напасть и изгоняющие вы».

«Крестьяне, пораженные словами короля, успокоились: „Ты прав, отец наш! — восклицали они. — Не нам судить виновных, а Творцу небесному и его избранникам!“ Молча разошлись они по домам, и Фридрих благодарил Бога, что мог спасти католиков от возмездия за их Варфоломеевскую ночь». В Гогенфридбергской битве отличились и два брата короля, принц Август Вильгельм и принц Генрих, которому минуло только восемнадцать лет. Первый со своей бригадой атаковал неприятеля под сильнейшим огнем, а второй служил при короле адъютантом. Французский генерал, маркиз Валори, который был очевидным свидетелем геройской неустрашимости принца Августа, говорил о ней после битвы с удивлением. «Поверьте, — отвечал ему принц, — нигде нельзя быть безопаснее, как между такими товарищами, по надо уметь доказать, что предводитель их достоин».

И действительно, прусские солдаты показали в этом замечательном деле неимоверные подвиги. Все планы Фридриха были ими исполнены с изумительной точностью: изобретенные им фланговые атаки, погубившие врага, совершались с баснословной быстротой и ловкостью. Сам Фридрих, удивленный своим войском, говорит в «Истории своего времени»: «Земной шар не крепче покоится на плечах Атласа, как Пруссия на такой армии».

Король последовал за неприятельской армией в Богемию, чтоб лишить богемские пограничные земли всех съестных припасов и через это заставить австрийцев выбрать себе зимние квартиры подальше от Силезии.

Карл Лотарингский занял укрепленный лагерь близ Кенигингреца, Фридрих разбил свой рядом с ним при Хлумеце. Три месяца обе враждующие армии жили бок о бок спокойно. Иногда только австрийский партизан барон Тренк нападал на прусские провиантные подвозы, и это было причиной легких схваток, не имевших, впрочем, никаких важных последствий. Пруссаки тешились этой малой войной, как забавой для развлечения. Лихой австрийский партизан Франчини выезжал ежедневно в разъезды, как странствующий рыцарь, отыскивая геройских похождений.

Прусские партизаны, со своей стороны, также искали встречи с ним: их стычки походили более на рыцарский турнир, чем на серьезное дело. При одной из таких схваток австрийские офицеры сказали прусским с особенной вежливостью: «Господа, с вами чрезвычайно приятно драться: всегда чему-нибудь научишься!» Пруссаки отвечали им столь же галантно: «Это от того, господа, что вы были нашими наставниками, и если мы выучились хорошо защищаться, так это потому, что нас всегда мастерски атаковали». И вслед за тем началась резня, от которой несколько десятков человек легли на месте с обеих сторон.

Отвлекаясь от канонического текста Кони, я хотел бы упомянуть о том, что кампания 1745 года стала «лебединой песней» великолепной австрийской регулярной кавалерии. Решительно реорганизованная Фридрихом после неудач при Мольвице и Хотузице, прусская конница стала настолько грозной силой, что все попытки австрийцев противопоставить лобовому удару пруссаков свою тяжелую кавалерию впредь оказывались заранее обреченными на провал.

Между тем, тотчас по удалении прусских войск, венгры и кроаты проникли в Верхнюю Силезию, рассеялись по ней врассыпную, начали грабить и захватили крепость Козель. Король послал туда 12-тысячный отряд под начальством генерала Нассау с приказанием очистить страну от венгров и непременно занять Козель. Нассау разогнал кроатов и так быстро и неожиданно обложил крепость, что гарнизон ее очнулся только при взрывах бомб и гранат, которые посыпались на город и укрепления. Видя, что защищаться невозможно, гарнизон стал просить о свободном выпуске из крепости. «Господа, — сказал Нассау парламентерам, — хотя вы защищались очень храбро, но я уже отвел вам квартиры в Бреслау; итак, решайтесь скорее, и оставьте здесь оружие, чтобы оно вас не беспокоило в дороге». Три тысячи кроатов сдались и были отведены как военнопленные в Бреслау, а Нассау преследовал венгров до самой Моравии.

Другой сильный отряд под начальством князя Дессауского и генерала Геслера Фридрих отправил к Галле, чтобы сдерживать саксонцев, которые угрожали вторгнуться в сердце Пруссии — Бранденбург.

Пока Фридрих с половиной своей армии продолжал преследование австро-саксонских войск, Карл приступил к сбору подкреплений и приведения своих потрепанных частей в порядок. Австрийский командующий не рисковал дать пруссакам еще одно сражение, хотя знал, что у Фридриха нет достаточных для этого сил.

Приняв все меры к защите, король начал думать о путях к примирению. Через посольство Англии он надеялся склонить Австрию и Саксонию к миру, даже соглашался признать супруга Марии Терезии императором.

Он вступил в переписку с Георгом II и успел составить с ним в Ганновере трактат, по которому Англия бралась склонить Марию Терезию на подтверждение Бреслауского мира и заставить остальные державы признать Силезию собственностью прусского короля.

Но Георг II слишком понадеялся на себя при заключении этого трактата: Мария Терезия и слышать не хотела о мире. «Скорее откажусь от короны, чем от Силезии», — говорила она английскому министру в ответ на предложение Георга. А при избрании ее супруга в императоры голос Фридриха стал бесполезен, потому что большинство курфюрстов было и так на его стороне.

И действительно, несмотря на протесты прусского и курфальцского послов, 13 сентября Великий герцог Франц Стефан Лотарингский был во Франкфурте провозглашен императором. Эта удача возбудила еще более гордость Марии Терезии. Она объявила решительно, что до тех пор не успокоится, пока не принудит к покорности возмутившегося подданного — так называла она Фридриха.

Саксония тоже упорно противилась миру. Августу III хотелось утвердить польский престол за своим потомством. Для этого ему нужна была опора Австрии. Притом по договору с Марией Терезией ему были обещаны княжества Саганское и Глогауское, которые могли служить связью между Саксонией и Польшей.

Итак, Фридриху осталось одно средство: вынудить мир силою оружия.

При нем находилось только 18 человек, этого было недостаточно, чтобы удержаться в Богемии. После трех месяцев продолжительных маневров в верхнем течении Эльбы (северо-восток Богемии) Фридрих решил уйти в Силезию. Для этого он переместил свой лагерь в Штауденц.

Карл Лотарингский между тем получил новые подкрепления из Австрии; войско его состояло из 39 тысяч человек. Почти ежедневно являлись курьеры от Марии Терезии с предписаниями действовать как можно решительнее против пруссаков. Узнав, что Фридрих намерен ретироваться, принц решил атаковать его арьергард и затем, окружив главную прусскую армию в горных ущельях, нанести ей окончательный удар. Враждебные армии находились друг от друга на расстоянии двенадцатичасового перехода, в районе местечка Зоор.

Рано утром 30 сентября, когда Фридрих снимался с лагеря и часть его войска двинулась уже в поход, ему вдруг донесли, что австрийцы подходят к ним со всех сторон в боевом порядке. Только теперь он понял, что Карл перехитрил его, заняв ночью высоты перед правым флангом австрийцев и отрезав таким образом пути к дальнейшему отходу. Король не задумался ни на минуту: он наскоро построил всю свою армию в одну линию и сам объезжал фронт под градом картечи, которой австрийцы осыпали пруссаков с двух батарей в двадцать восемь орудий. В ту самую минуту, когда лошадь короля, испуганная чем-то, взвилась под ним на дыбы, пуля попала ей прямо в голову и положила на месте. Сама судьба, видимо, хранила монарха, и этот случай придал еще более бодрости его солдатам.

Позиция Фридриха была довольно невыгодная, потому что у него недоставало людей, чтобы прикрыть все важнейшие пункты; но и австрийцам было не лучше: у них, напротив, было слишком мало места, чтобы развернуть все свои силы. Фридрих воспользовался их положением и приказал фельдмаршалу Буденброку атаковать австрийскую кавалерию. Двенадцать прусских эскадронов совершенно опрокинули пятьдесят пять австрийских. Австрийцам решительно невозможно было ни отодвинуться назад, по причине гористой местности, ни действовать против неприятеля, потому что эскадроны были расположены один за другим. И первый, не выдержавший атаки, опрокинулся на второй, второй на третий и так далее, пока вся кавалерия была приведена в такой беспорядок, что солдаты принуждены были сдаваться пруссакам почти без боя. Поскольку отступать или атаковать правое крыло Карла не было никакой возможности, Фридрих немедленно начал охват левого фланга врага.

Пехота правого крыла под начальством генерала Бо-нена и полковника Гайста пошла на обе неприятельские батареи и после жаркой встречи и отчаянного сопротивления наконец-то овладела ими.

Центр австрийской армии, расположенный на крутой возвышенности, которая была защищена пролеском, оставался еще нетронутым. Фридрих послал против него свои гвардейские полки под начальством принца Фердинанда Брауншвейгского. Судьбе угодно было, чтобы в этой битве два родных брата встретились как враги. Австрийским центром командовал старший брат прусского генерала, принц Людвиг Брауншвейгский. Здесь пруссаки и продемонстрировали чудеса храбрости: чтобы достигнуть неприятеля, они должны были продираться сквозь кусты и взять крутую возвышенность почти приступом, при сильном отпоре и неумолкающем беглом огне неприятелей. Но и здесь они остались победителями.

Австрийцы старались еще кое-где держаться на возвышенностях, но полки их были слишком расстроены, а пруссаки, ободренные успехом и побуждаемые примером командиров, не давали им ни минуты отдыха и нападали со всех точек. В итоге, австрийцы, потеряв всякую надежду удержать за собой поле битвы, в беспорядке обратились в бегство, оставя пруссакам богатую добычу.

Пруссаки преследовали бегущих до деревни Зоор. Австрийцы потеряли до 10 тысяч человек (по другим данным — 7444), из которых часть легла на месте, часть попала в плен. Кроме того, было потеряно 22 пушки. Один кирасирский полк Борнштедта отнял у австрийцев 10 знамен, 15 пушек и захватил 1700 пленных. Потери с прусской стороны насчитывали до 3876 человек. Среди павших в битве были принц Альбрехт Брауншвейгский и генерал Бланкензее.

Особенным мужеством и распорядительностью в этом деле отличился знаменитый впоследствии полковник Форкад. Во время сражения, ворвавшись в неприятельские ряды, он дрался впереди своих солдат, как отчаянный, но был ранен пулей в ногу, упал на месте и был отнесен за фронт. По окончании битвы король, рассуждая о действиях своих офицеров, сказал, что большею частью победы обязан неустрашимости Форкада. Когда после второй Силезской войны Фридрих возвратился в Берлин, Форкад явился во дворец, чтобы поблагодарить короля за этот лестный отзыв. Но от боли в раненой ноге он не мог стоять и вынужден был прислониться к окну. Фридрих бросился за стулом и принудил Форкада сесть, несмотря на все его отговорки. «Будь покоен, любезный полковник, — сказал ему Фридрих, — такой храбрый и отличный офицер, как ты, стоит того, чтоб сам король подал ему стул».

Особенностью битвы при Зооре стало то, что испытанная австрийская пехота, уставшая от долгой и трудной кампании, при отражении лобовой атаки пруссаков не проявила обычного мужества, почему и была отброшена. Поражение лишило принца Карла всех выгод его крупного численного превосходства и перечеркнуло все планы окружить Фридриха и раздавить массированным ударом с высот. Тем не менее пруссакам пришлось и далее отступать на северо-запад, оставив горные проходы в Силезию открытыми. И все же победа была крупной: королевская армия свободно вернулась на свои квартиры в Бреслау, нанеся тяжелейшее поражение неприятелю.

Дельбрюк так комментировал это: «Подобно Гогенфридбергу, Зоор является плодом руководства, решимости и дисциплины».

К другим особенностям Зоорской битвы принадлежит то, что у прусского войска были отняты все обозы и даже сам король лишился своего походного багажа, так что кроме мундира, который был на нем, у него ничего не осталось. Левое крыло и центр прусской армии не имели времени укрыть свой багаж. Отряды австрийских партизан Надасти и Тренка бросились его грабить, вместо того чтобы драться. Отыскав в обозе короля и офицеров значительное количество вина, они перепились, начали неистовствовать над оставшимися там женщинами и ранеными и дали пруссакам полную свободу поражать в это время их товарищей. Отчасти это сослужило пользу прусскому войску, но зато и австрийцы отличились: они до того очистили обозы, что вечером, когда король пожелал ужинать, не нашлось даже черствой корки хлеба.

Генералы принуждены были разослать адъютантов в разные стороны, чтобы отыскать чего-нибудь на ужин королю. Одному из них удалось найти солдата, у которого был целый хлеб. Солдат не хотел его отдавать ни за какие деньги, но слыша, что хлеб предназначается для короля, не поверил адъютанту и сам пошел в королевскую ставку. Там узнал он истину. «А, если так, — сказал солдат, разломив хлеб пополам, — то дело сладится: король дрался, как и мы, с ним можно поделиться по-братски». Когда ему предложили денег, он не взял их и отвечал: «За короля я отдавал даром жизнь, а уж за хлеб и подавно не возьму с него денег. Деньги солдат берет только с врага, а не с товарища».

Даже чернил и пера не могли достать королю. Фридрих принужден был отправить депешу к своему министру в Бреслау на лоскутке бумаги, на котором написал карандашом: «Я разбил австрийцев; отнял пушки; забрал пленных; вели петь „Те Deum“».

К Дюгану он также отправил коротенькое письмо. Вот его содержание: «Я кругом ограблен! Сделайте одолжение, купите мне „Боало“ в маленьком издании, с примечаниями, Боссюэта „Введение во всеобщую историю“ и Цицерона. Я думаю, вы найдете все эти книги в библиотеке моего милого Иордана».

В числе прочих «трофеев» австрийцам досталась и любимая борзая Фридриха — Биша. Король всячески оплакивал потерю любимицы, когда собака внезапно вернулась в прусский лагерь: либо враги отпустили ее, либо она сбежала, поскольку кожаный поводок ее ошейника был перегрызен.

Итак, прусский король в короткое время одержал две новые победы, но это его нисколько не продвинуло вперед. Он ждал мирных предложений со стороны Австрии, но она молчала.

А между тем от недостатка провианта и по причине раздробления прусского войска победитель принужден был добровольно ретироваться от побежденных. Пять дней стоял он на поле битвы, а потом отодвинулся к Траутенау, где и пробыл до 16 октября. Когда и здесь были потрачены последний клок сена и последний запасной сухарь, Фридрих повел всю армию в Силезию. Этот поход совершился не без стычек с неприятелем, который караулил пруссаков в горных ущельях. В Силе-зии армия стала на кантонир-квартиры между Швейд-ницом и Штригау; генерал де Мулен протянул кордоны до границ; принц Леопольд Дессауский принял главную команду, а Фридрих отправился в Берлин.

Последняя вспышка второй Силезской войны

После этих событий Фридрих думал только о мерах к прекращению войны, которая становилась для него тягостной. Он полагал, что новые его победы заставят Австрию и Саксонию приступить к решительным переговорам.

Но не так думали его враги. Они желали гибели сопернику и к этой цели устремили все свои мысли и действия.

8 ноября, в то самое время, когда гарнизонную церковь в Берлине украшали завоеванными трофеями, король через шведского посланника при саксонском дворе получил сведения о новых враждебных замыслах своих неприятелей.

Саксонский министр Брюль, личный враг Фридриха, составил хитрый план, как погубить его еще в течение той же зимы. План состоял в том, чтобы через Западную Саксонию проникнуть в Бранденбург, отнять у Пруссии Силезию в первые зимние месяцы, захватить Берлин и снова переименовать прусского короля в маркграфы Бранденбургские. Австрия с восторгом приняла мысль Брюля. Было предположено: главной австрийской армии под начальством принца Лотарингского немедленно, через Лаузиц, двинуться на Берлин; другому корпусу в 10 тысяч человек, отделенному от рейнской армии, под командой генерала Грюна соединиться под Лейпцигом с саксонскими войсками фельдмаршала Рутовского, напасть на пруссаков при Галле и потом также идти на Берлин. В самой столице Пруссии союзники хотели принудить Фридриха возвратить Австрии Силезию, а Саксонии уступить герцогство Магдебургское с городами Котбусом и Пейцом.

Вся деятельность и душевные силы Фридриха пробудились при этом известии. Дело шло о вопросе «быть или не быть?». Медлить было некогда. В тот же день созвал он военный совет и решил, как действовать в этой неожиданной опасности.

Принц Дессауский получил приказание тотчас же отправиться к войску, стоящему в Галле, и приготовить его к походу. Оттуда ему назначено было двинуться в Саксонию, а сам Фридрих с силезской армией хотел проникнуть в Саксонию через Лаузиц. Таким образом, пруссаки с двух противоположных сторон должны были подойти к Дрездену. Для прикрытия Берлина оставлен был незначительный гарнизон, но сами жители организовали корпус милиции, который ежедневно обучался военному делу. Около столицы возводили полевые укрепления, чтобы оградить ее от первого нападения неприятеля; с той же целью было поручено генералу Гаку с 5 тысячами солдат идти навстречу врагу при первом его появлении и вступить с ним в битву. Пятьсот подвод были приготовлены на случай несчастья, для отправления в Штеттин государственных архивов и казны.

Распорядясь всем в Берлине, Фридрих 15 ноября прибыл к армии в Лигниц. Здесь узнал он из депеши Винтерфельда, который оберегал границы Лаузица, что 6000 саксонцев прошли в Верхний Лаузиц через Циттау и что 36-тысячная главная армия Карла Лотарингского следует за ними по стопам.

Фридрих решил употребить ту же хитрость, которая ему однажды помогла, т. е. обмануть неприятеля. Он соединил около себя все войска, какими мог располагать; генералу Нассау приказал из Верхней Силезии передвинуться к Ландсгуту, чтобы прикрыть границу, и заградил все пути, по которым к австрийцам могли доходить известия о движениях его армии. Между тем к неприятелю посылались перебежчики, которые уверяли, что король более всего боится за свою столицу и думает только о ее прикрытии, для чего спешит через Кроссен перебраться в Берлин, чтобы предупредить Карла Лотарингского. Для большего утверждения неприятеля в этом мнении он приказал исправлять дороги к Кроссену и выстроить по этому направлению несколько магазинов. По берегам Бобера, Квейса и Нейсы были протянуты кордоны, которые никого не пропускали в Саксонию.

Карл Лотарингский вторично поддался в ловушку. Он полагал, что пройдет через Лаузиц безостановочно и только там встретит 3-тысячный обсервационный корпус Винтерфельда. Поэтому Карл, стремясь упредить противника, рванулся вперед с авангардом, чем недопустимо растянул свои войска на марше.

При сильном тумане 23 ноября Фридрих тихо снялся с места. При Наумбурге он переправился через реку и быстро двинулся к Герлицу, куда австрийцы шли со всеми своими силами. Здесь он разделил армию на четыре колонны: посередине шли две колонны пехоты, по бокам — по колонне конницы (всего около 60 тысяч человек). Король сам предводительствовал в центре, а Цитен с гусарами, как и всегда, составлял его авангард. По ошибке колонновожатых марш был очень затруднителен, потому что они повели войско через болотистые места. Цитен однако успел выбраться на проселок и прибыл к Хеннерсдорфу прежде короля.

Здесь он узнал, что в обширной деревне Хеннерсдорф стояли на дневке три полка австрийской конницы и один полк пехоты. Это обстоятельство сильно его обеспокоило. Войско короля отстало на несколько миль, а он с одним полком находился лицом к лицу с неприятелем, который был вчетверо сильнее. Думать было некогда, Цитен решил действовать напропалую. Отправив гонца к королю с просьбой о скорой помощи, он разделил полк на три отряда: с одним сам пошел в деревню, а два послал занять выходы из деревни с обоих концов. Намерением его было захватить австрийцев врасплох.

Но несколько преждевременных выстрелов разбудили австрийцев, и они встретили смельчака в боевом порядке, ядрами и картечью. Несмотря на это, Цитен ринулся на них с такой быстротой, что ворвался в середину строев, отнял пушки и дрался с таким отчаянным мужеством, что почти весь пехотный полк принца Саксен-Кобург-Готского положил на месте. А кавалерия, видя со всех сторон прусских гусар, думала только о том, как бы вырваться на волю. Между тем и король подоспел к нему на помощь. Деревня была окружена со всех сторон.

Принц Лотарингский, который сам находился при своем авангарде, едва успел спастись с пятьюдесятью гусарами, оставя пруссакам все свои орудия, знамена и обозы. Остальные австрийцы были изрублены на месте или захвачены в плен. Между пленными находился генерал Дальвиц и более тридцати штаб- и обер-офицеров. В ознаменование этой победы король подарил цитенским гусарам отнятые ими у неприятеля серебряные литавры.

Хеннерсдорфская битва была ничтожна, но внезапное появление прусской армии и быстрота ее нападения нагнали такой панический страх на австрийцев, что Карл Лотарингский отказался идти на Берлин и со всем войском передвигался с места на место, не зная, где ему выгоднее и безопаснее стать. Фридрихследовал за ним по пятам и вскоре нанес второй удар (как ни странно, даже поспешно отступая, Карл не сумел собрать с марша свои идущие навстречу растянутые полки). В Герлице он отнял у австрийцев значительный магазин, при Циттау разбил неприятельский арьергард и завладел обозом. Через неделю в Лаузице не было ни одного австрийца, все сдалось в руки Фридриха; в то же время были счастливо отбиты покушения австрийцев на Силезию. Карл Лотарингский перешел в Богемию.

Теперь Фридрих устремил все силы на Саксонию. Известие о том, что австрийцы выгнаны из Лаузица и Силезии, поразило саксонцев. Генерал Грюн, который уже вел значительный корпус против Берлина, был поспешно отозван к армии с самой границы Бранденбурга.

Фридрих снова сделал мирные предложения королю Августу и убеждал его согласиться на статьи ганноверской конвенции. Август, подстрекаемый Брюлем, отвечал, что он готов на мир, но требовал, чтобы Фридрих сперва вывел армию из Саксонии и заплатил контрибуцию за вред, причиненный Саксонии его войсками. На это Фридрих, разумеется, не согласился. Австрия сумела вмешать в дело и Россию. Елизавета Петровна требовала от Фридриха, чтобы он прекратил свои враждебные действия против Саксонии, с которой, по Польше, она находилась в союзе. Фридрих рассчитал, что ранее четырех месяцев русские войска не подоспеют на помощь Августу и потому отвечал, что «от души рад сохранять мирные отношения со всеми соседями; но если кто-нибудь из них замыслит пагубные планы против Пруссии, то никакая сила в Европе не воспрепятствует ему защищаться и карать своих врагов».

Вслед за тем Фридрих принялся за военные действия с новой силой и деятельностью. Он отправил старого Леопольда Дессауского вверх по течению Эльбы, к Лейпцигу, а генералу Левальду приказал стать на этой реке для угрозы Дрездену и для помощи принцу Дессаускому. 29 ноября Лейпциг капитулировал. Отсюда, по приказанию короля, Леопольд быстро пошел к Майсену для соединения с корпусом Левальда. Неприятель, спеша на защиту своей столицы, второпях забыл разрушить мост на Эльбе, и потому Леопольду Дессаускому легко было соединиться с Левальдом. 13 декабря оба корпуса двинулись к Дрездену, а 15 декабря король прибыл в Майсен и обложил оба берега Эльбы.

Эти быстрые действия сильно встревожили саксонцев. Август бежал в Прагу и так был испуган, что даже забыл захватить с собой своих детей. Граф Рутовский, чьи войска обладали значительным численным превосходством над пруссаками, тем не менее вел себя пассивно: он расположился укрепленным лагерем между Майсеном и Дрезденом, приготовившись отстаивать столицу. Принц Лотарингский прибыл к нему на помощь; он остановился недалеко от Дрездена, но, по распоряжению саксонского военного министерства, австрийские войска были расположены на таком обширном пространстве, что в случае нужды Карл не мог бы их сосредоточить и в двое суток.

Теперь только саксонский кабинет сделался поуступчивее. Фридрих получил в Майсене посольство от Августа III с мирными предложениями, на которые заранее соглашалась и Австрия. Но было поздно: когда Фридрих прочел условия, горизонт пылал уже заревом и гром канонады оглашал воздух: Леопольд Дессауский атаковал саксонцев. Приди посольство несколькими часами раньше — несколько тысяч человек остались бы в живых.

Саксонская армия была расположена превосходно. Она занимала пространство на 13 верст от Эльбы до деревни Кессельсдорф. Только со стороны Кессельсдорфа, куда примыкало левое крыло, можно было атаковать ее; но здесь стояла на возвышении страшная батарея в 24 орудия, которая защищала деревню со всех сторон. Остальная часть войска находилась на крутом косогоре, отлогости и обрывы которого, покрытые льдом и снегом, были решительно недоступны. Правое крыло оканчивалось у Пеннериха, на высоком берегу Эльбы, и было прикрыто 6-тысячным отрядом генерала Грюна, стоявшим на скале, со всех сторон окруженной пропастями.

В два часа пополудни 15 декабря Леопольд Дессауский стал лицом к лицу с неприятелем. В этот день минуло пятидесятилетие его военной службы. Старик хотел отпраздновать юбилей новой блистательной победой или славной смертью окончить свое воинское поприще. Хладнокровно сделал он все необходимые распоряжения. Он знал своих солдат; многие из них вместе с ним поседели на поле брани, любовь и доверенность их к старому полководцу были безмерны. Он крепко надеялся на их мужество, но помощь свыше почитал необходимой. Перед самым началом дела он выехал на фронт, поднял руки к небу и после краткой молитвы скомандовал: «Марш, марш!»

Леопольд разделил значительный корпус инфантерии на три линии и подкрепил их одним драгунским полком. Атака началась с единственного доступного места, деревни Кессельсдорф.

Как львы бросились пруссаки вперед: батарея загрохотала и половины их не стало. Два раза возобновляли они свои попытки — и все напрасно: их заставляли отступить. Эти неудачи смутили солдат и военачальника. Но во время их вторичной ретирады один из саксонских генералов со значительным отрядом пехоты кинулся их преследовать. Этим движением саксонцы помешали действию собственной батареи.

Леопольд в тот же миг воспользовался ошибкой неприятеля. Драгуны четвертой линии бросились навстречу преследующим, опрокинули, смяли их, разогнали и частью захватили в плен; а три линии пехоты ворвались в деревню, овладели пагубной батареей и заставили саксонцев, отстаивавших Кессельсдорф, положить оружие и сдаться. В то же время прусская кавалерия ударила в левое крыло саксонцев, сбила с места неприятельскую конницу и обратила ее в бегство. Сын Леопольда Дессауского — Мориц, который командовал левым флангом прусской армии до самого взятия деревни, только обстреливая неприятеля, теперь тронулся с места. С девятью батальонами пробрался он по полузамерзшей лощине, почти выше колен в воде, до Пеннериха и повел солдат на приступ крутой скалы. Солдаты на плечах взнесли его на высоты.

Неожиданное появление пруссаков с этой стороны заставило бежать саксонцев. Прусская кавалерия левого крыла, которая дотоле была отделена от неприятеля пропастями, теперь пустилась его преследовать. В итоге саксонцы были разбиты на всех пунктах, пруссаки овладели их позицией и в течение двух часов все дело было решено — в пользу Фридриха. Граф Рутовский бежал к Дрездену; здесь Карл Лотарингский предложил ему напасть на пруссаков вторично соединенными силами, но Рутовский не согласился, говоря, что для спасения армии остается только одно средство — удалиться к богемской границе. В тот же день оба полководца предприняли ретираду, оставя в столице только 4000 человек земской милиции.

Саксонская армия в Кессельсдорфском сражении на считывала 26 тысяч человек под ружьем, пруссаки имели 27 тысяч. С обеих сторон полегло до 13 тысяч; сверх того, пруссаки взяли 4000 пленных и отбили у неприятеля 28 пушек. Интересно, что в этой кровопролитной битве участвовали и с той, и с другой стороны только отдельные корпуса, а главные армии оставались в бездействии.

На следующий день Фридрих со своим войском примкнул к корпусу Леопольда Дессауского. Он осмотрел поле битвы и похвалил отличные действия своих солдат. Вслед за тем он подошел к Дрездену. Столица не могла защищаться, во-первых, потому что гарнизон ее был слишком незначителен, а во-вторых, потому что граф Брюль в мирное время приказал уничтожить многие укрепления и на их месте разбил парк, чтобы тем увеличить дворцовые сады Августа.

Саксонские министры прислали Фридриху капитуляцию, но он не захотел ее подписать. Итак, ворота Дрездена были ему отворены безо всякого дальнейшего условия.

18 декабря Фридрих как победитель въехал в столицу Саксонии. Гарнизон был обезоружен и объявлен военнопленным. Войска в величайшем порядке разместились по обывательским квартирам. За их продовольствие и фураж платили наличными деньгами, а за малейшую обиду или оскорбление, нанесенные жителям, было назначено строжайшее наказание. Фридрих объявил всенародно, что не хочет пользоваться своим преимуществом и разорять саксонцев за интриги и безумные действия, графа Брюля, а напротив, от души предлагает свою дружбу Августу III и желает только мира в Германии.

Тотчас по прибытии в Дрезден он отправился во дворец, весьма ласково обошелся с молодыми принцами; обнял их дружески, успокоил и приказал оказывать им все королевские почести. Так же милостиво он обошелся с министрами Августа и с дипломатическим корпусом. Вечером король посетил театр, а на другой день присутствовал на молебне, который был совершен в церкви Животворного Креста.

Фридрих начертал мирный трактат и предложил его на рассмотрение саксонских министров. Все пункты были приняты Августом беспрекословно. Лишившись войска, столицы, доходов, оставив детей и министров в руках неприятеля, он не мог более торговаться, и даже сам Брюль не сумел ему подать лучшего совета, как согласиться на все условия прусского короля.

Мария Терезия также увидела, что борьба с Фридрихом не приведет ее к цели; и она согласилась на уступку: граф Гаррах, обер-канцлер Богемии, был ею отправлен в Дрезден с полномочием заключить мир по своему усмотрению.

Итак, через десять дней после Кессельсдорфского сражения, 25 декабря, мирный договор был подписан в Дрездене. Австрия вторично уступала Фридриху II Силезию и Глацкое графство в потомственное владение, а прусский король за это вывел войска из Саксонии и признал Франца I, супруга Марии Терезии, императором. Август III обязывался: никогда более не пропускать через свои земли врагов Пруссии, заплатить 1 миллион талеров контрибуции и поддерживать в Саксонии протестантскую веру.

«В день заключения мира был отслужен „Те Deum“ и со всех валов города стреляли из пушек. Во все время своего пребывания в Дрездене Фридрих давал спектакли, балы и концерты для развлечения несчастного народа. Бедные ежедневно толпами стекались ко дворцу и получали щедрую милостыню. И в Дрездене Фридрих умел приковать к себе самых заклятых врагов своих милостивым обращением и той предупредительной лаской и обходительностью, которая характеризовала его в обществе. С сожалением, почти со слезами, провожал его народ, когда 27 декабря он отправился в Берлин. Прусские солдаты расстались с саксонцами задушевными друзьями.

Сильно было беспокойство берлинских жителей при начале последней кампании; ежедневно ждали они незваных гостей и трепетали за столицу Пруссии, которая, кроме своей молодой и неопытной милиции, не могла надеяться ни на какую постороннюю помощь. Зато и радость берлинцев была велика при известии о мире и о возвращении короля. Фридрих сделался идолом Пруссии. Последние победы его возвысили сильно в глазах народа: весь успех кампании приписывали его уму, его личной храбрости, его военным дарованиям. Пруссаки знали, что Австрия и Саксония в этой последней войне имели на своей стороне все преимущества: и перевес сил, и выгоды положения, и выигрыш времени, и несмотря на все это, Фридрих возвращался в свою столицу торжествующим победителем, миротворцем Германии.

Торжество, которое жители Берлина приготовили для его въезда, походило на истинную овацию. С самого утра во всех церквах загудели колокола, пальба из пушек не прекращалась ни на минуту. Народная милиция протянулась в два строя от самых городских ворот до дворца. На всех перекрестках улиц гремела музыка. На окнах и балконах домов развевались ковры и знамена с эмблемами и надписями. Главные чины города и духовенство вышли за городские ворота навстречу королю. Едва издали показалась королевская коляска, раздались трубы и литавры, и сотни знамен ландвера и всех городских сословий и цехов перед ним преклонились. Море народа кипело около коляски, в которой Фридрих шагом ехал со своими братьями. Молодые девушки в белых платьях шли впереди и посыпали дорогу цветами, из окон и с балконов летели в коляску лавровые венки, и народ, бросая вверх шапки и шляпы, впервые закричал: „Да здравствует наш король! Да здравствует Фридрих Великий!“» (Кони. С. 210).

«Никогда не видел я зрелища умилительнее! — пишет Билефельд. — Роскошь дворов, торжества, которые иногда рождаются по мановению государей, часто бывают обманчивы; это род апофеоза, который монархи сами себе составляют и где народ является только исполнителем их желания, а не действователем по собственному убеждению. Но здесь не было ничего подготовленного: все сделалось мгновенно, экспромтом, само собою, под влиянием одной народной любви к Фридриху и всеобщего умиления. Король был глубоко тронут привязанностью своих подданных; на лице его выражалось чувство собственного достоинства и счастье быть монархом такого доблестного народа. Приветливо кланялся он на обе стороны и только по временам убеждал народ, чтобы он не теснился, остерегался лошадей и не причинил себе как-нибудь вреда в давке. С теми, которые близко подходили к коляске, он вступал в разговор и тем еще более возбуждал всеобщий энтузиазм».

Утолив свою жажду честолюбия, король не забыл и о своих солдатах: по его приказу вскоре после окончания Силезских войн в Берлине был сооружен огромный Дом инвалидов, где на казенные пенсии доживали свой век увечные ветераны его армии. На фронтоне дома Фридрих приказал высечь лаконичную надпись: «Laeso et invicto Militi» («Уязвленному, но не побежденному воину»). Интересно, что при Доме функционировали две церкви — лютеранская и католическая (и это при всей непримиримости борьбы между обеими конфессиями, которые стараниями Габсбургов и папы Бенедикта XIV вернули Европу в состояние религиозной ожесточенности времен Тридцатилетней войны 1618–1648 годов).

Интересно, что на заключительный исход кампании 1745 года оказала большое влияние Россия. Инициатором этого стал всесильный канцлер Елизаветы Петровны — Бестужев-Рюмин.

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин учился по приказанию Петра Великого в Копенгагене и в Берлине; знал прекрасно латинский, французский и немецкий языки и потому был использован при посольствах, где имел случай изучить трудную науку политики под руководством отличного дипломата того времени князя Бориса Ивановича Куракина. В царствование Анны Иоанновны Бестужев возвысился до чина действительного тайного советника, «служа преданным рабом Бирону во всех его интригах и жестокостях», а во время регенства Бирона способствовал его свержению, хотя не рассчитал своих сил и сам пострадал вместе с ним.

По вступлении на престол Елизаветы Петровны Бестужев сумел ловко подделаться к ее любимцу Лестоку, который опять ввел его ко двору и возвысил даже до звания вице-канцлера. Лесток почитал Алексея Петровича первым своим другом и постоянно вымаливал для него у императрицы новые милости и награды, так что Елизавета ему раз сказала: «Смотри, граф! Ты не думаешь о последствиях, я лучше тебя знаю Бестужева: ты связываешь для себя пук розг». И действительно, предсказание императрицы сбылось: Бестужев оклеветал Лестока, произвел над ним вместе со своим наперсником фельдмаршалом Апраксиным (будущим «героем» первого русского похода в Восточную Пруссию) пристрастное следствие и приговорил к лишению чинов, имений и ссылке. Бестужев сумел вкрасться в «неограниченную доверенность» к Елизавете, руководил всеми ее действиями, господствовал над всеми министрами и был ею возведен в достоинство государственного канцлера.

Шестнадцать лет управлял он кормилом империи и (отчасти из государственных соображений, отчасти из личной ненависти к Фридриху) вовлек Россию в разорительную и бесполезную Семилетнюю войну. Бестужев был так силен при дворе, что осмеливался даже враждовать и тягаться с наследником престола, Петром Федоровичем, и старался отстранить его от престолонаследия, уверяя Елизавету, что Петр омрачит впоследствии славу ее правления.

В дальнейшем Бестужеву инкриминировали тот факт, что во время тяжкой болезни императрицы, в 1757 году, он самовольно отозвал из Пруссии фельдмаршала Апраксина со всей армией. За это его лишили чинов, орденов и сослали в заточение в одну из его деревень, где его велено было содержать под караулом, дабы, как сказано в указе, «…другие были охранены от уловления мерзкими ухищрениями, состарившегося в них злодея» («С-Петербургские Ведомости», февраль 1758 года). Но Екатерина Великая возвратила его из ссылки и со званием генерал-фельдмаршала даровала ему все прежние титулы и ордена. Он умер в 1766 году.

Вот что говорит о нем Бантыш-Каменский: «Граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин с обширным, разборчивым умом приобрел долговременного опытностью навык в делах государственных, был чрезвычайно деятелен, отважен, но вместе горд, честолюбив, хитр, пронырлив, скуп, мстителен, неблагодарен, жизни невоздержной. Его более боялись, чем любили. Императрица Елизавета ничего не решала без его мнения. Он повелевал не только сановниками ее, но и приближенными. Он первый завел переписку под названием „секретной корреспонденции“, посредством которой наши министры, находившиеся в чужих краях, сообщали ему, кроме обыкновенных известий, свои догадки, мнения, пересказы и народную молву. Он извлекал из этих сведений, что хотел, для донесения Елизавете и, таким образом, направлял ее мысли в пользу или против иностранных держав».

Еще при жизни канцлера недружественные ему деятели в один голос утверждали, что стойкость Бестужева-Рюмина обусловлена английскими и австрийскими деньгами и поэтому он так верно служит интересам Вены и Лондона. Следует отметить, что обвинения в продажности не избежал ни один крупный государственный деятель того времени, и в ряде случаев для таких обвинений были веские основания. Подкуп министров, как и перлюстрация, был весьма распространенным средством дипломатической борьбы и даже не преследовался так строго, как, например, шпионаж.

Не приходится сомневаться в том, что и Бестужев-Рюмин брал деньги у англичан, австрийцев, саксонцев. С весны 1745 года в донесениях английских посланников он упоминается как «My friend» («мой друг»), а в 1746-м канцлер получил от англичан 10 тысяч фунтов, оформленных как «долг без процентов на десять лет под залог дворца». Разумеется, ни о каком возврате «долга» позже не было сказано ни слова. Осенью 1752 года, когда польский король и саксонский курфюрст Август III, встревоженный угрозами со стороны Фридриха II, обратился к России за помощью, Бестужев-Рюмин «покаялся» саксонскому посланнику Функу, что растратил на собственные нужды свыше 20 тысяч дукатов из фондов Коллегии иностранных дел и что при первой же проверке его лишат должности. Он просил известить об этом английского и австрийского посланников. Начались обсуждения представителей союзных держав, как помочь канцлеру. Английский резидент Вулф, на которого особенно рассчитывали австрийцы и саксонцы, поначалу наотрез отказался спасать «своего друга». С документами в руках он доказал коллегам, что за последние годы передал Бестужеву-Рюмину свыше 62 тысяч рублей. С большим трудом им все же удалось уговорить Вульфа выдать канцлеру хотя бы 8 тысяч. Остальные деньги были присланы из Вены.

Тем не менее политика Бестужева в 40-е годы строилась на вполне четких принципах, базировавшихся на недопущении равновесия в Европе. Это охарактеризовывалось им так: недопустимо создание коалиции пограничных с Россией стран (Швеции, Речи Посполитой, Турции) под эгидой какой-либо западноевропейской державы (имелась в виду прежде всего Франция). Внешнюю политику необходимо строить на основе союзов с величайшей морской державой — Англией, и особенно с Австрией, которая в силу своей географии автоматически являлась главной союзницей России в борьбе с турками. Принципы в целом правильные, но выполнял их Бестужев не всегда в меру, не учитывая возможного изменения расстановки сил и политических симпатий в Европе. Позднее мы увидим, что в 50-е годы это привело и Россию, и карьеру самого канцлера в тупик.

Политика Фридриха, строившаяся на учете инертности одних государств, растерянности других, включавшая элементы авантюризма, выбор и молниеносную смену союзников в зависимости от потребности минуты, была органически неприемлемой для Бестужева-Рюмина и вызывала его резкое противодействие. По его мнению, в Европе не было государственного деятеля, имевшего такой же «непостоянный, захватчивый, беспокойный и возмутительный характер и нрав», как у прусского короля. Бестужев-Рюмин был убежден, что иметь дело с самим Фридрихом как партнером невозможно, ибо многочисленные вероломные нарушения прусским королем заключенных им трактатов не допускали возможности любого союза с ним и требовали тщательного наблюдения за его демаршами.

Однако нет оснований утверждать, что Бестужев-Рюмин отрицал возможность и полезность дружественных отношений России с Пруссией. Как трезвый политик, он не мог не учитывать ее возросшее могущество в Германии и Европе и понимал, что дело не только в характере прусского короля. Считая Фридриха главным виновником войн первой половины 40-х годов, Бестужев-Рюмин видел, что усиление Пруссии за счет соседей (Австрии и Саксонии) чревато нарушением равновесия в Европе и что интриги прусских дипломатов в Швеции, Турции и Речи Посполитой угрожают не только австрийским или саксонским интересам, но и интересам России. «…Коль более сила короля Прусского умножится, — писал канцлер, — толь более для нас опасности будет, и мы предвидеть не можем, что от такого сильного, легкомысленного и непостоянного соседа… империи приключиться может».

Прусский король отвечал Бестужеву той же монетой. Если просмотреть подряд день за днем донесения французских и прусских посланников при русском дворе за 1742–1745 годы, то окажется, что у них не было более актуальной темы, чем обсуждение средств и способов свержения А. П. Бестужева-Рюмина. Фридрих вообще ставил в зависимость от свержения Бестужева свои успехи в деле изоляции Австрии. «Если мне придется иметь дело только с королевой Венгерской (Марией Терезией), — писал он послу в Петербурге Мардефельду, — то перевес всегда будет на моей стороне. Главное условие — условие непременное в нашем деле — это погубить Бестужева, ибо иначе ничего не будет достигнуто. Нам нужно иметь такого министра при русском дворе, который заставлял бы императрицу делать то, что мы хотим». В случае «если… вице-канцлер удержится на своем месте», король предлагал послу другую тактику: «…Вы должны будете изменить политику и, не переставая поддерживать тесные сношения с прежними друзьями, употребите все старания, чтобы Бестужев изменил свои чувства и свой образ действий относительно меня; для приобретения его доверия и дружбы придется израсходовать значительную сумму денег. С этой целью уполномочиваю вас предложить ему от 100000 до 120000 и даже до 150000 червонцев, которые будут доставлены вам тотчас, как окажется в том нужда».

Одновременно дипломаты-союзники пытались использовать против Бестужева-Рюмина нового вице-канцлера — М. И. Воронцова, весьма симпатизировавшего Франции. Однако Бестужев-Рюмин так ловко сумел провести интригу и дискредитировать Воронцова в глазах Елизаветы, что тот был отправлен на год в заграничную поездку. «Бестужевская проблема» осталась неразрешимой для его врагов.

В чем состояла сила Бестужева-Рюмина, почему прусский король так дорого ценил его дружбу, а сам Алексей Петрович постоянно отвергал попытки Пруссии и Франции войти в сделку с ним? Дело в том, что благодаря усилиям Бестужева-Рюмина антипрусская направленность, ранее выраженная неявно, стала доминировать во внешней политике России примерно с 1744 года, когда был заключен союзный договор с Саксонией. Очень важным эпизодом в борьбе за изменение внешнеполитического курса России явились события осени 1744 года, когда было получено известие о начале второй Силезской войны Пруссии против Австрии и Саксонии.

В результате нерешительной внешней политики первых лет правления Елизаветы Россия оказалась в сложном положении: и Пруссия, и Саксония обратились к ней за вооруженной поддержкой. Первая ссылалась на статьи союзного договора 1743 года, а вторая — на статьи союзного договора 1744 года. И в том, и в другом договоре речь шла об оказании Россией помощи партнеру в случае нападения на него третьей державы.

Точка зрения Бестужева-Рюмина выражена в его записках очень четко: Пруссия, побуждаемая «наущениями и деньгами Франции», нарушила Бреслауский мир и данные Россией и Англией гарантии этого мира, напав на Саксонию и Австрию, поэтому Фридрих не может рассчитывать на поддержку России в отличие от Августа III, ставшего жертвой агрессии. «Интерес и безопасность… империи, — писал Бестужев-Рюмин, — всемерно требуют такие поступки (Фридриха), которые изо дня в день опаснее для нас становятся, индифферентными не поставлять, и ежели соседа моего дом горит, то я натурально принужден ему помогать тот огонь для своей собственной безопасности гасить, хотя бы он наизлейший мой неприятель был, к чему я еще вдвое обязан, ежели то мой приятель есть».

Мнение канцлера об оказании помощи Саксонии поддержал и вице-канцлер М. И. Воронцов, опасавшийся усилившейся деятельности Пруссии в Швеции и Турции. В официальной записке, датированной сентябрем 1745 года, Бестужев-Рюмин настаивал на принятии конкретного и срочного решения по поводу прусско-саксонского конфликта, ибо, оставаясь в стороне от него, «дружбу и почтение всех держав и союзников потерять можно, так что, ежели здешняя империя в положении их нужду имела, они для нас толь мало сделали б, как мы для них».

Елизавета вняла требованиям своего канцлера. Состоялись два совещания высших чинов государства с участием императрицы, на которых было решено оказать военную помощь Августу III. 8 октября 1745 года императрица предписала фельдмаршалу Ласси сосредоточить в Лифляндии и Эстляндии около 60 тысяч человек, с тем чтобы весной начать наступление против Фридриха. Это сыграло определенную роль в развязке второй Силезской войны: как я уже говорил, в конце декабря 1745 года в Дрездене Австрия и Саксония заключили с Пруссией мир на основе Бреслауского мирного договора.

Война Австрии с Францией продолжалась еще долгое время и закончилась только в 1748 году. В последние годы главным театром войны стали австрийские Нидерланды, где против австро-английских войск успешно действовала французская армия Морица Саксонского. Французы одержали ряд крупных побед и заняли владения Габсбургов в Бельгии, но в Северной Италии и на море терпели неудачи. К тому же в 1746 году Россия восстановила союзный трактат с Австрией.

За это время Мориц Саксонский разбил Карла Лотарингского при Рокуре (1746 год), а затем — союзную армию принца Оранского и герцога Камберленда при Лауффельде (1747 год). Вскоре в войну вступила Россия.

Подводя итоги своей внешнеполитической деятельности в период Силезских войн, Фридрих II писал в 1746 году: «Все вышеизложенные нами обстоятельства доказывают, что король прусский не вполне преуспел в своих домогательствах и что достигнутое им от России не совсем соответствовало его надеждам. Но важно то, что удалось усыпить на некоторое время недоброжелательство столь грозной державы, а кто выиграл время, тот вообще не остался в накладе». Однако автор этих строк оказался излишне самоуверенным.

Уже с начала 1746 года в Петербурге велись напряженные переговоры о заключении русско-австрийского оборонительного союза. Договор был подписан в конце мая 1746 года сроком на 25 лет и стал начальным звеном в цепи союзных соглашений, которые на протяжении полувека объединяли Россию и Австрию сначала в борьбе с Пруссией в Семилетней войне, затем, при Екатерине Великой, с Турцией, а также с революционной и наполеоновской Францией. Особенно важными были секретные статьи союзного договора 1746 года. Россия и Австрия обязались совместно действовать и против Пруссии, и против Турции, причем Мария Терезия рассчитывала с помощью этого союза пересмотреть условия Дрезденского мира 1745 года и вернуть себе Силе-зию. Чтобы предупредить возможные неожиданные действия Фридриха, было решено держать в Лифляндии крупный корпус войск, готовых по первому приказу из Петербурга двинуться на Кенигсберг.

В 1747 году русское правительство пошло на дальнейшее сближение с Англией. После Дрезденского мира 1745 года, как я уже говорил, военные действия велись главным образом в Нидерландах, где у Габсбургов были большие владения. После блестящих побед Морица Саксонского, в 1746–1747 годах при содействии Австрии были заключены две русско-английские так называемые субсидные конвенции. Согласно их условиям, Россия обязалась предоставить Англии и Голландии 30 тысяч солдат за крупную сумму денег. Этот корпус должен был действовать против Франции.

Во исполнение договора 30-тысячный корпус князя Василия Аникитича Репнина весной 1748 года выступил из Лифляндии через Богемию и Баварию на Рейн с целью оказания помощи Марии Терезии. В Кремзире корпус осмотрела сама союзница Елизаветы, которая оказалась весьма довольна «состоянием и порядком» русских войск. Репнин доносил по этому поводу Военной коллегии: «Императрица объявила удовольствие о добром порядке и войск, тако ж, что люди весьма хорошие… Еще же удивляются учтивости солдатской. Мы-де вчера ездили гулять и заехали нечаянно в деревню. Солдат побежал дать знать без всякого крику и дал знать; до того часу как офицеры, так и солдаты из своих квартир выступили и отдали шляпами честь». Мария Терезия высказала сожаление, что не обратилась раньше за помощью к России: «Тогда бы мы того не терпели, что ныне терпим». Француз Лопиталь, смотревший корпус в Риге, писал: «Русская армия хороша, что касается состава. Солдаты не дезертируют и не боятся смерти».

Керсновский восторженно комментирует результаты похода Репнина: «Поход удался вполне. Пруссия склонилась на мир, русской же крови за чужие интересы на этот раз проливать не пришлось». На самом же деле «склонилась на мир» не Пруссия, уже давно не участвовавшая в войне, а сама Австрия. Репнин успел прийти на Рейн, когда все уже было кончено: русской армии пришлось маршировать через всю Германию, а Мориц успел 7 мая 1747 года взять Маастрихт и тем лишил англо-голландцев последних форпостов во Фландрии. Вскоре и на западе война окончилась Э-ля-Шапельским перемирием.

В конечном счете 18 октября 1748 года в Нидерландах был заключен формальный Аахенский мир между Англией и Голландией с одной стороны, и Францией — с другой. Вскоре к договору присоединились Австрия, Испания и Сардиния. По договору Пруссия подтвердила аннексию Силезии, Испания получила небольшие австрийские владения в Северной Италии (герцогства Парма, Пьяченца и Гуасталла); некоторые итальянские владения Габсбургов перешли к Сардинии (Пьемонту). Франция отказалась от своих завоеваний в Голландии и Индии, вернула Англии Мадрас и некоторые небольшие территории в Америке. Кроме того, Англия добилась разрушения укреплений крепости Дюнкерк на берегу пролива Па-де-Кале.

Была признана Прагматическая санкция в Австрии, сохранение Ганноверского курфюршества и власти Ганноверской династии в Англии и Шотландии. На этом восьмилетняя кровопролитная война за Австрийское наследство закончилась, в общем, безрезультатно для всех воевавших стран, за одним лишь исключением — Пруссии. Именно поэтому договор в Аахене не разрешил противоречий европейских держав, а явился лишь передышкой на пути к Семилетней войне.

В мирном договоре Австрия, по требованию Франции, вторично признала Силезию и графство Глац собственностью Фридриха. Но дружеские отношения прусского короля и Людовика XV давно уже разрушились. Саркастические высказывания Фридриха глубоко уязвили самолюбие французского короля, который и так смотрел на него, как на врага католической церкви. На просьбу Фридриха о помощи в последнюю, решительную для Пруссии, войну, Людовик прислал ему «самый обязательный и вежливый» отказ: он приводил такие причины, на которые прусскому королю нечего было отвечать, но в которых явно обнаруживалась неохота Франции вступать в его дела. Зато Фридрих так же вежливо, но с тонкой, язвительной иронией известил Людовика о заключении Дрезденского мира.

Несмотря на эти личные неудовольствия обоих королей, трактат Пруссии с Францией должен был оставаться во всей силе до 1756 года. Но будущее обещало грозу неминуемую. В этом отношении английский посланник, который приезжал в Берлин для переговоров по случаю Аахенского мира, в донесении своему двору очень верно определил характер прусского короля: «Сердце Фридриха, — говорил он, — драгоценный алмаз, но он оправлен в железо!»

Присоединив к себе богатейшую Силезию, Пруссия увеличила свои территории почти вдвое. Население королевства возросло на 1,5 миллиона человек, а численность наемной и отлично вымуштрованной армии достигла 160 тысяч солдат и офицеров. Чтобы правильно оценить значение этой цифры, скажу, что армия России, неизмеримо большая, чем крошечная Пруссия как по территории, так и по численности населения, превосходила эту цифру менее чем вдвое.

Поход корпуса Репнина привел к разрыву русско-французских отношений. В декабре 1747 года Петербург покинул посланник д'Аллион, а летом следующего — консул Совер. Отношения Франции с Россией были прерваны почти на восемь лет.

Вскоре стал неизбежен разрыв и русско-прусских отношений. Осенью 1746 года Фридрих отозвал своего посла Мардефельда, обвинив его в том, что посланник поскупился и не дал Бестужеву-Рюмину 100 тысяч рублей для предотвращения русско-австрийского сближения.

В 1749 году ареной острого столкновения интересов России и Пруссии стала Швеция. Дело в том, что в Швеции с 1720 года существовала олигархическая форма правления, ослаблявшая государство и делавшая власть короля фикцией. В 1749 году в Петербурге стало известно, что наследник шведского престола Адольф Фридерик при поддержке части дворянства, Пруссии и Франции готовит в случае смерти больного короля Фридерика государственный переворот, намереваясь восстановить в Швеции самодержавие. Усиление Швеции (которая в результате Северной войны и оккупации части страны русскими войсками практически превратилась в колонию Петербурга) не входило в планы России, и правительство Елизаветы трижды требовало от шведского короля предотвращения возможных попыток восстановления самодержавия. Резкие ноты русского правительства были с неудовольствием встречены в Берлине, что и стало поводом для отозвания осенью 1750 года русского посланника Г. И. Гросса. Такое четко наметившееся размежевание сил в Европе через шесть лет привело к началу Семилетней войны.

За зиму и весну 1757 г. образовалась против дерзкой Пруссии та грозная коалиция трех великих военных держав — Австрии, России и Франции, — которая, несмотря на ее длительную подготовку, не ожидалась Фридрихом в той форме, какую она приняла, и которая достигла своей полной зрелости лишь после ее выступления.

Первая мысль Фридриха - держаться оборонительного образа действий: пожертвовать Силезией, поскольку она не полностью прикрывалась прекрасно сооруженными крепостями, и стянуть главные силы своей армии в Саксонию, чтобы в зависимости от обстоятельств обрушиться на голову австрийцев или французов, когда и где бы они ни приблизились к нему. Итак, он предполагал предоставить, как и перед Гогенфридбергом, инициативу противникам. Но тут Винтерфельд предложил ему самому взять в свои руки инициативу, уже в апреле вторгуться в Богемию и разбить австрийцев раньше, чем успеют подойти французы. Король возражал. Ведь австрийцы, располагавшие приблизительно такими же силами, как и пруссаки, были, подобно последним, сосредоточены в четырех группах на границе Силезии и Саксонии.

Трудно было бы для пруссаков в это время года, когда ничего ни для людей, ни для лошадей еще нельзя было найти на полях, тащить за собою обозы с необходимым продовольствием и фуражом. Если же натолкнуться на одну из австрийских армий, в особенности на ту, которой командовал Броун и которая была расквартирована против Рудных гор по нижнему течению Эгера, заняв укрепленную позицию, и король, подойдя к ней из-под Дрездена, оказался бы вынужденным отойти за недостатком продовольствия, то и все остальные колонны подверглись бы серьезной опасности и все предприятие потерпело бы неудачу. Поэтому Фридрих внес некоторые улучшения в план Винтерфельда в том смысле, что Шверин, оттеснив своего противника в сторону, должен был так продвигаться из Силезии (через Юнг-Бунцлау), чтобы угрожать корпусу Броуна с тыла, заставить его маневрированием покинуть свои крепкие позиции и расчистить таким образом дорогу королю.

При этом открывались также перспективы захвата австрийских магазинов; можно было глубже проникнуть в страну и еще найти случай нанести поражение той или другой австрийской армии.

План этот увенчался блестящим успехом, однако не так, как он был задуман. Шверин достиг Юнг-Бунцлау, и ему посчастливилось поспеть вовремя, чтобы воспрепятствовать уничтожению австрийских магазинов в этом городе. Без этого счастливого случая он попал бы в крайне затруднительное положение. Тем не менее дальше продвинуться в указанном ему направлении, на Лейтмериц или на Мельник, он не мог, ибо австрийцы угрожали ему с другой стороны, а отказаться от захваченных в Юнг-Бунцлау магазинов он не мог.

Таким образом, план короля оказался невыполненным, да к тому же и ненужным, так как Броун, застигнутый совершенно врасплох внезапным наступлением неприятеля, очистил крепкие позиции на Пашкове Поле и за Эгером и отступил к Праге.

Таким образом, четыре продвигавшиеся с разных сторон прусские колонны могли соединиться под Прагой, не подвергаясь поодиночке атаке соединенных сил австрийцев. Наоборот, из четырех групп австрийских войск под Прагой оказались в сборе только три, в то время как пруссакам удалось сосредоточить здесь все свои силы.

Здесь австрийцы решили далее не отступать, а принять сражение восточнее Праги; они были атакованы, разбиты и окружены в Праге (6 мая). Но ранее чем их удалось принудить к сдаче, подошла на выручку другая армия, отрезала пруссакам подвоз продовольствия из Силезии и тем принудила их принять в невозможных условиях сражение под Колином (18 июня), окончившееся поражением пруссаков.

Если мы обратим внимание на ту решительность, с которой Фридрих Великий стремится в эту кампанию к сражению, и на его конечную идею — путем окружения совершенно уничтожить неприятельскую армию, то мы испытываем искушение признать, что в эту кампанию король перешел на начала стратегии сокрушения. Но какой бы грандиозной ни представлялась эта концепция, все же при более внимательном рассмотрении мы убеждаемся, что таким пониманием мы не возвеличиваем короля, а принижаем его и погрешаем как против его величия как полководца, так и против истины.

Если бы Фридрих преследовал идею сокрушения, его бы справедливо можно было упрекнуть в том, что он обратился к ней лишь тогда, когда было уже слишком поздно. В первый год войны, возможно, он достиг бы на этом пути намеченной цели, так как австрийцы еще не успели подготовиться; в 1757 г., как то подтвердил и сам исход, превосходство сил у пруссаков было уже недостаточным.

Далее нам пришлось бы признать, что король вовсе не отдавал себе отчета в существе и размахе собственного плана. Незадолго до того как приступить к операциям, он делится им со своим союзником, английским королем, и с фельдмаршалом Левальдом (10 и 16 апреля), командовавшим в Восточной Пруссии, и при этом он ни словом не упоминает о решительном сражении, но говорит лишь о магазинах, которые он хочет захватить у австрийцев; через это он надеется их чуть ли не вытеснить из Богемии, или, как он пишет в других письмах, прогнать их за Бераун, т. е. немного южнее Праги. Все это ему рисуется налетом (Coup), который он надеется завершить до 10 мая, чтобы затем обратиться против французов либо против русских.

В-третьих, если бы Фридрих мыслил иначе и мечтал сокрушить Австрию одним ударом, он совершил бы крупную ошибку в оценке сил той и другой стороны. Ибо даже если бы он одержал победу под Колином и взял в плен запертую в Праге армию, все же неизвестно, принудил ли бы он этим мужественную Марию Терезию к миру.

Следовательно, кампанию 1757 г. следует понимать точно так же, как и все прочие кампании Фридриха Великого, с точки зрения стратегии измора, но имея в виду, что в ней Фридрих ближе всего подошел к полюсу сражений, а следовательно, и к стратегии сокрушения. В его взглядах не произошло никакого принципиального переворота, и он отнюдь не кинулся вдруг из одной крайности в другую. Упрек, который ему делали, что его первоначальный план кампании был так «малодушен», что его трудно даже объяснить, столь же необоснован, как и противоположный, — которым после Колина высмеивал его брат Генрих: «Фаэтон упал». Как мы видели, первоначальный план Фридриха заключался в том, чтобы дать своим противникам приблизиться к нему, дабы атаковать их поочередно. Этот план был обострен тем, что на ближайшего противника, австрийцев, повели сами наступление, причем этот последний план получил новое обострение тем обстоятельством, что сражение под Прагой привело совершенно неожиданно к окружению главных австрийских сил в крепости, так что открылась возможность взять в плен всю эту армию.

Еще утром в день сражения Фридрих ни о чем подобном не помышлял, так как австрийцы, опираясь левым крылом на Прагу, стояли фронтом на север, так что в случае поражения им естественно было направить свой путь мимо Праги, на юг. При значительном превосходстве сил, коими располагал Фридрих, он оставил третью часть своей армии под командой Кейта на западной стороне Праги, чтобы отрезать путь отступления австрийцам в западном направлении через город, и, кроме того, он приказал принцу Морицу с 3 батальонами и 30 эскадронами переправиться через Молдову, чтобы еще атаковать австрийцев во время их отступления.

Это предприятие не увенчалось успехом, ибо не хватило понтонов для переправы, но сам Фридрих придавал ему так мало значения, что в своих мемуарах он даже вовсе и не упоминает об этом отданном им распоряжении. Так как предполагаемый путь отступления был удален от Молдовы еще на целую милю, то Мориц, вероятно, и не мог бы произвести со своими 4000 человек какого-либо решающего действия. Во всяком случае, такое распоряжение Фридриха служит доказательством тому, насколько он стремился усилить до высшей меры результаты ожидаемой победы; этим он приближается к стратегии сокрушения. Однако вся картина боя изменилась, так как фронт австрийцев оказался неуязвимым с севера, и пруссаки продвинулись мимо него, дабы атаковать их с востока.

Сообразно с этим, австрийцы заняли новый фронт и таким образом стали тылом к городу и в конце концов были в него отброшены. Лишь на следующий день пруссаки это заметили к великому своему удивлению, и только тогда поняли, какого огромного успеха они достигли своей победой. Тут только и возникла мысль взять в плен всю австрийскую армию посредством голодной блокады. Тем не менее король остается в рамках стратегии измора, ибо даже в случае удачи он не замышляет идти на Вену, добиться мира и обратиться со всеми силами против французов, но исходит из предположения, что войну против Австрии придется вести дальше, и намеревается отрядить против французов только 30 000 человек.

Но вся кажущаяся огромной удача окружения неприятельской армии на самом деле, как выражается Клаузевиц, была лишь коварной ловушкой судьбы. Позднее сам Фридрих в записке объяснял всю неудачу своего плана кампании тем, «что победа под Прагой, одержанная исключительно усилиями войска, отбросила всю армию принца Карла в Прагу, что сделало осаду города невозможною». Поэтому только при полном непонимании образа мышления Фридриха можно полагать, что он с самого начала намечал такое окружение и с этой именно целью оставил на западной стороне города корпус Кейта. Подлинное и первоначальное задание этого корпуса, напротив, вполне согласовалось с принципами короля остаться во время сражения при Кессельдорфе на северной стороне Эльбы. Подобно тому как он тогда хотел прикрывать дороги и сообщения с Берлином и Силезией, так теперь Кейт должен был прикрывать сообщения с Саксонией, а раз он уже стоял на том берегу, то ему и было поручено воспрепятствовать отходу австрийцев в этом направлении и отрядить принца Морица через Молдову на предполагаемый путь отступления австрийцев.

Следовательно, кампания не была проведена согласно заранее составленному плану. Основная идея, что Шверин должен маневрированием вытеснить Броунаиз его позиции на реке Эгер, угрожая его флангу, оказалась даже невыполнимой. Тем не менее в конечном счете успех был достигнут благодаря достоинствам плана и искусной стратегии, а не благодаря одной счастливой случайности. Смелое продвижение вперед и внезапность его оказались настолько действенными, что моральные силы неприятельских вождей не выдержали, и дорога пруссакам была открыта без сопротивления. Довольно непоследовательно австрийцы остановились затем под Прагой и предоставили противнику столь желанный случай нанести удар.

Начало Кампании 1757 года

Фридрих в течение зимы значительно усилил свои войска. К весне у него стояли под ружьем 200 тысяч человек, хорошо обученных, обмундированных, обеспеченных на год всеми жизненными и военными потребностями. Соединенные армии всех его неприятелей могли состоять не более как из 500 тысяч человек.

Несмотря на то что силы врагов превосходили его собственные в полтора раза, Фридрих не падал духом и даже надеялся на верный успех. Он решил предупреждать каждое их движение, не давать им действовать совокупными силами, но сразиться с каждым отдельно.

Франция, Россия, Швеция и имперская исполнительная армия пока были еще заняты военными приготовлениями. Одна Австрия стояла во всеоружии против Фридриха. Не давая подоспеть другим державам, он решил атаковать и уничтожить главного и сильнейшего своего врага, чтобы обеспечить себя хотя бы с одной стороны и потом свободнее действовать против остальных неприятелей.

Но австрийцы сами переняли у Фридриха его тактику. Фельдмаршал Браун составил план нападения на пруссаков в самой Саксонии с такой же быстротой, с какой Фридрих доселе нападал на австрийцев. Для этого он устроил на саксонской границе магазины и расположил свои войска корпусами в самой выгодной позиции, так что мог легко проникнуть в Саксонию и в то же время прикрыть ими Богемию. Общая численность австрийских войск на севере Богемии составляла к этому времени 132 тысячи человек против 175 тысяч у Фридриха.

К моменту начала кампании почти половина наличных прусских войск рассредоточилась вдоль богемской границы в трех группировках. Центральная и правофланговая группы находились под непосредственным командованием короля, левофланговая — под началом Курта фон Шверина и герцога Августа Вильгельма Брауншвейг-Бевернского. Кроме того, в Ганновере находился 50-тысячный прусский корпус и 10 тысяч союзных англо-ганноверских солдат под общим командованием еще одного ветерана войны за Австрийское наследство — герцога Уильяма Августа Камберлендского. Наконец, последняя группировка численностью до 50 тысяч человек прикрывала северные границы — со Шведской Померанией и Россией.

Фридрих делал вид, будто не замечает намерений неприятеля, укрепил наскоро Дрезден и распустил слухи, что будет выжидать нападения со стороны австрийцев. Между тем войска его четырьмя колоннами (примерно 65 000 человек) потихоньку продвигались уже к границам Богемии.

Австрийский двор доселе держался оборонительной системы и желал напасть на Фридриха только тогда, когда он будет стеснен со всех сторон союзными войсками; а потому Мария Терезия была весьма недовольна распоряжениями Брауна. Она немедленно передала главное командование над войсками принцу Карлу Лотарингскому, который, прибыв к сосредоточенной под Прагой 70-тысячной армии, тотчас изменил план и отменил все распоряжения Брауна. Но операционная система принца Карла была слишком недальновидна и открыла пруссакам множество выгод, которыми Фридрих поспешил воспользоваться.

Как четыре горных потока ринулись прусские войска в Богемию, по направлению к Праге, опрокидывая все, что им встречалось на пути. Первая прусская колонна в 16 тысяч человек под начальством герцога Бевернского вскоре встретила неприятельский корпус графа Кенигсека, окопавшийся близ Рейхенберга. Австрийцы были тут же атакованы и обращены в бегство. В то же время фельдмаршал Шверин со своей колонной при Кенигсхофе перешел через Эльбу и хотел обойти Кенигсека, но тот успел вовремя ретироваться к Праге, оставив богатый магазин в Юнг-Бунцлау в добычу Шверину. Сам Фридрих переправился через Влтаву на глазах у неприятеля, который, заботясь только о своем сосредоточении, не смел атаковать его. Принц Мориц Дессауский провел свою колонну беспрепятственно горными проходами, остановился за рекой и начал наводить мост.

6 мая рано утром все прусские войска соединились около Праги. Все корпуса вместе состояли более чем из ста тысяч человек. Фридрих решил немедленно начать дело, невзирая на возражения своих генералов, которые советовали узнать вперед получше местность и дать время принцу Морицу навести понтоны в тылу неприятеля. Фридрих не хотел ничего слушать: «Сегодня я решил разбить врага, — говорил он, — и мы должны драться непременно». Винтерфельд был послан с отрядом гусар на рекогносцировку местности, а между тем Фридрих распределял полки по местам и приводил их в боевой порядок. Всего в битве приняли участие 60 тысяч австрийцев и 64 тысячи пруссаков.

Австрийцы, которые совсем не ожидали незваных гостей, быстро приняли меры к их встрече и заняли превосходную позицию. Левое крыло их упиралось в гору Жишки и было защищено укреплениями Праги. Центр находился на крутой возвышенности, у подошвы которой расстилалось болото. Правое крыло занимало косогор, ограждаемый деревней Штербоголь. Винтерфельд донес королю, что только с этой стороны можно обойти неприятеля и напасть на него во фланг, потому что тут, между озерами и плотинами, есть засеянные овсом поляны, по которым войско легко может пробраться. В ту же минуту был отдан приказ начать дело.

Шверин повел левое прусское крыло в обход, по показанной Винтерфельдом дороге. Но тут встретились неожиданные затруднения: поляны, засеянные овсом, были не что иное, как спущенные тинистые пруды, заросшие травой. Солдаты принуждены были по узким плотинам и тропинкам пробираться поодиночке, а там, где их вели по трое в ряд, крайние вязли в болоте по колено. В иных местах целые полки едва не погрязли совершенно в топкой тине и с трудом могли выбраться. Большую часть пушек принуждены были бросить. Несмотря на такой трудный марш, прусские солдаты шли вперед с удивительной твердостью, ободряли друг друга и старались соблюсти возможный порядок, который при таких обстоятельствах неизбежно должен был расстроиться.

В час пополудни пруссаки преодолели все препятствия, выстроились в боевой порядок и бросились в атаку. Но австрийцы, которые следили за их движением, встретили их страшным огнем из пушек. Целые ряды мертвых тел покрыли поле; пруссаки с беспримерной неустрашимостью шли вперед по трупам убитых товарищей; австрийские батареи действовали так смертоносно, что должны были положить предел всякой человеческой храбрости: первая атака на правый фланг Карла была отбита, полки Шверина дрогнули и обратились в бегство. Тогда семидесятитрехлетний фельдмаршал решил испытать последнее средство и своей личной храбростью напомнить солдатам об их долге. Быстро подскакал он к бегущему штандарт-юнкеру, выхватил у него знамя и громовым голосом крикнул: «Пруссия и Фридрих! За мной, дети!» Вмиг все обратилось на знакомый голос: ряды сомкнулись, ружья наперевес… и солдаты с криком бросились за седовласым вождем. Но едва они прошли несколько шагов, как четыре картечных пули пробили грудь фельдмаршала, и он, покрытый знаменем, пал впереди своего храброго полка.

Смерть любимого полководца наполнила сердца пруссаков мщением. Как львы бросились они на австрийские колонны и сбили их с места. Командовавший правым крылом австрийцев Браун, ведя в атаку свою пехоту, был смертельно ранен и отнесен за фронт. Это еще более увеличило смятение, бой сделался рукопашным, и пруссаки, воодушевляемые генералом Фуке, принявшим команду над левым крылом по смерти Шверина, гнали и теснили австрийцев со всех сторон. Несущаяся на них конница была опрокинута храбрым Цитеном, который с двумя полками гусар осмелился даже атаковать тяжелую кавалерию австрийцев.

В то же время происходила массированная атака левого крыла австрийцев прусской конницей. Под Прагой Фридрих впервые применил принцип косого боевого порядка в коннице: в то время как кирасиры и драгуны на полном скаку атаковали австрийский фланг в развернутом строю, гусары внезапно вырвались из-за их линий и обошли противника с тыла. Эта атака была произведена с таким неистовством, что австрийская конница не могла устоять. Пруссаки врубились в ее ряды и после кровопролитной сечи принудили бежать. Беспорядок увеличился еще больше, когда сам принц Лотарингский «от сильной судороги в груди» упал с коня и был отнесен в Прагу.

Теперь пруссакам со всех сторон открылся доступ к вражеским линиям. Сражение сделалось всеобщим: дрались на всех пунктах, где только местность допускала битву. Несмотря на отчаянное сопротивление и отличную храбрость австрийцев, все усилия их пропадали, потому что они, без главнокомандующего, не были направлены к одной цели по общепринятому плану. И в это время, когда исход сражения был все еще неясен, австрийцы совершили роковую ошибку: продолжая отбивать неослабевающие атаки врага, они попытались перестроить свои войска, чтобы не допустить полного охвата своего левого фланга и неизбежного, как казалось, окружения. В эпоху громоздких линейных построений такая попытка граничила с самоубийством. Фридрих, заметив, что в середине австрийской армии открылся промежуток, ринулся в него со своим центром и разделил всю неприятельскую армию на две половины (впоследствии этот прием стал хрестоматийным в военном искусстве и был закреплен для изучения в военных академиях под названием «Пражского маневра»).

Пехота левого австрийского крыла пока не была еще в деле. Принц Фердинанд Брауншвейгский с шестью батальонами ударил на нее в тыл и во фланг, а принц Генрих Прусский в то же время пошел на приступ и овладел тремя батареями.

Таким образом, со всех сторон теснимый неприятель в величайшем беспорядке начал отступать. Пруссаки гнали его с горы на гору, топили в болотах, рубили в теснинах до тех пор, пока сумрак ночи не прекратил резню. Все австрийские войска обратились в бегство: часть их бросилась в Прагу, другая побежала полями.

Так кончился этот кровавый день, «достопамятный в истории новейших битв». Город Прага не смог вместить все отступающие войска, и часть австрийской армии ретировалась к югу, надеясь соединиться со сборным корпусом фельдмаршала Дауна, который был расположен неподалеку, у Куттенберга. Эта часть австрийской армии обязана своим спасением единственно тому обстоятельству, что принц Мориц Дессауский не успел окончить постройку своего моста через Влтаву, которая от предшествовавших дождей сильно поднялась. Иначе бы он со своими свежими войсками, еще не бывшими в деле, ударив в тыл бегущим австрийцам, непременно положил бы их на месте и тем, может быть, окончил бы совершенно кампанию.

Пруссаки (в основном офицеры) показали в Пражской битве удивительные примеры неустрашимости и героизма. Принц Генрих Прусский соскочил с лошади и сам повел свой батальон на батарею. У Фуке картечь раздробила кисть правой руки и вырвала шпагу. Он велел привязать тесак простого солдата к своей покалеченной руке и опять повел своих людей в огонь.

Поле битвы представляло ужасное зрелище: 23 тысячи мертвых тел покрывало его. Одна Пруссия потеряла 11 тысяч убитыми и 4,5 тысячи ранеными. Особенно пострадала пехота. Победа стоила Фридриху нескольких отличных генералов: кроме Шверина, пали принцы Гольштейнский и Ангальтский и генерал фон дер Гольц. Фуке и Винтерфельд были тяжело ранены. Австрийцы потеряли примерно 13,5 тысячи человек убитыми и ранеными и 9 тысяч пленными.

Тело Шверина с трудом смогли отыскать между убитыми. Его отнесли в Маргаритинский монастырь и положили перед престолом. С глубокой скорбью стоял перед ним Фридрих и долго смотрел в лицо мертвеца. Потом он сам отдал все приказания касательно необходимых приготовлений к похоронам. Фельдмаршала отвезли приличным погребальным конвоем и со всеми воинскими почестями в его поместье близ Вуссекена в Померании. Там он был помещен в свой фамильный склеп.

Шверин, ученик Мальборо и принца Евгения, был для великого Фридриха учителем в военном деле. Даже враги уважали и ценили замечательные воинские дарования и мужество Шверина. Вот что Фридрих пишет о нем в своих сочинениях: «Несмотря на глубокую старость, Шверин сохранил весь свой юношеский огонь. С глубоким огорчением увидел он, что пруссаки должны были отступить в Пражском деле, и с необычайным мужеством кинулся вперед и повел их на врага. Смерть его помрачила лавры победы, купленной столь драгоценной кровью». В память о знаменитом полководце и его геройской смерти Фридрих воздвиг в Берлине на Вильгельмплац мраморный монумент.

Когда впоследствии в 1776 году император Иосиф II производил маневры при Штербоголе, он приказал войскам построиться около места, на котором пал Шверин, и почтить его память троекратным ружейным и пушечным залпом, причем каждый раз обнажал голову. В 1824 году прусские офицеры на этом месте поставили фельдмаршалу Шверину памятник в виде пирамиды из красного мрамора.

На следующий день и австрийцы оплакали кончину умершего от ран фельдмаршала Брауна. Фридрих еще успел послать ему свое соболезнование и известить о смерти Шверина. 40 тысяч австрийцев заперлись в стенах Праги; город едва мог вместить такое значительное войско. Фридрих после самой битвы потребовал сдачи города, но эрцгерцог Карл Лотарингский не соглашался. Фридрих сначала хотел в ту же ночь штурмовать Прагу, но побоялся ослабить свое войско, и без того сильно пострадавшее в жестокой Пражской битве. Он только обложил город со всех сторон и послал к Силезской границе за осадными орудиями, надеясь скоро принудить принца Карла к сдаче посредством огня и голода.

1757 г. Действия в восточной Пруссии

Победа австрийцев при Коллине побудила петербургский кабинет ускорить приготовления к войне с Пруссией. В мае русская армия, силы которой простирались до 100 т. войск (80 т. регулярных и 20 т. иррегулярных), двинулась, под главным начальством генерал-фельдмаршала Апраксина, из Лифдяндии через Литву к Неману 4-мя колоннами. Одна из них, силою около 20 т. войск, под начальством генерал-аншефа Фермора, была направлена к Мемелю, который и осадила при содействии русского флота. Остальные три колонны были сосредоточены и расположены Апраксиным, для прикрытия осады Мемеля, на правом берегу р. Руссы, при впадении её в Куришгаф. 

Фельдмаршал Левальд, оставленный Фридрихом II в восточной Пруссии с 22 батальонами и 50 эскадронами (28-30 т. войск), узнав о движении русской армии к Неману и Мемелю, послал к последнему наблюдательный отряд, а сам с главными силами двинулся к Инстербургу, где и оставался все время, пока продолжалась осада Мемеля, в бездействии.

Вскоре Мемель был взят и Фермор, оставив, в нём часть войск, присоединился к главным силам русской армии. Вслед за тем Апраксин двинулся со всею армией к р. Прегель.

Взятие Мемеля было весьма важно и выгодно для русской армии тем, что доставило ей надёжный опорный пункт для дальнейших действий, складочное место, которое удобно было снабжать морем и в которое переведены были все магазины из Польши, и наконец, пристанище для русского флота который отсюда мог удобно принимать крейсерование вдоль берегов Пруссии. Не овладев Мемелем русская армия, при тогдашнем образе ведения войны, едва-ли могла бы вторгнуться в средину Пруссии.

Левальд, - во время осады Мемеля не предпринявши ничего ни к освобождению его, ни для воспрепятствования cоединению Фермора с Апраксиным - по взятии этого города отступил за р. Прегелъ и расположился на левом её берегу, выше Велау, близ дороги из Инстербурга в Кёнигсберг.

Получив от Фридриха приказание атаковать русскую армию и вытеснить ее из восточной Пруссии, храбрый, но неискусный Левальд двинулся против неё и расположился лагерем между сс. Ранглакеном и Бушдорфом, левым флангом к р. Прегель.

Между тем русская армия, при выступлении своем в поход имевшая продовольствия в изобилии, но по при движении вперед - все менее и менее, по приближении к р. Прегель уже терпела в нём большой недостаток. Надеясь далее за этою рекой найти более средств для продовольствования войск, Апраксин 14-го - 16-то (25-то - 27-го) августа, в одно время с наступлением Левальда, перешел на левый берег р. Прегель у с. Симонен, несколько выше лагеря Левальда и расположпл армию лагерем в таком месте, которое было окружено почти непроходимыми естественными препятствиями. Впереди лагеря, с двух сторон, был пустой, неудобопроходимый лес, а с третьей стороны - глубокий овраг, в котором текла в р. Преть речка Ауксина. Из лагеря было только три выхода: справа - по небольшой прогалине или поляне между лесом и сел. Вейнотен на берегу р. Прегель, елева - также по небольшой поляне между лесом и глубокою лощиной речки Ауксины, и по узкой дороге, по другой стороне этой лощины, из сел. Ухенуншена, где дорога эта переходила через речку Ауксину. Пехота русской армии была расположена на этой местности выгнутою линией, правый фланг – в сел. Вейнотен, центр – в сел. Таупелкен, а левый фланг примыкал к речке Ауксине, близ замка Шлосберг. Впереди флангов стояла конница, на право – вперед сел. Вейнотен, а налево – у сел. Зиттерфельд, по другую сторону Ауксины. Левый фланг армии был более всего доступен, между тем как центр был прикрыт почти непроходимым лесом, а на правом фланге местность была пересечена прудами и болотами и движение от нее и к ней могло производиться только через узкие проходы. В этом расположении Апраксин простоял 17-го - 18-го (28-го - 29-го) августа и, хотя имел до 16 т. иррегулярных войск, не разведал, как следовало, ни закрытой, лесистой местности впереди, ни того, где находился и что делал неприятель.

Левальд же, напротив после нескольких частных рекогносцировок передовой конницы, которые произвели в русском лагере тревоги, послал несколько сот гусаров по дороге близ р. Прегель, и генерала Шорлеммера с 2-мя батальнами и 40 эскадронами к Зиттерфельду и Ухенуншену. Шорлеммер, выйдя из леса, встревожил передовых казаков (что произвело новую тревогу в лагере русской армии), но не достигнул цели рекогносцировки, потому что расположение иррегулярных войск не дозволяло рассмотреть расположения русской армии и вероятно было принято за это последнее, т. е. левый фланга армии - за главные её силы. Сообразно с этими ошибочными сведениями, Левальд и составил план атаки, через Гутдорфский лес, между Зиттерфельдом н Гросс-Егерсдорфом, 19-го (30-го) августа утром.

Между тем Апраксин 18-го (29-го) августа выдвинул к Зиттерфельду авангард генерал-поручика Ливена и 2-ю дивизию генерал-аншефа Лопухина, так что это селение сделалось пунктом опоры всего левого крыла армии. А остальной армии положено было 19-го (30-го) августа идти вперед и принудить неприятеля к бою на отлогих холмах по другую сторону леса, за селениями Удербаллен, Таупелкен и Гросс-Егерсдоф. Но едва только 19-го (30-го) августа, при восходе солнца, полки и легкие обозы стали трогаться через узкую прогалину на краю оврага речки Ауrсины, как расположенный впереди её 2-й Московский полк внезапно увидел перед собой наступавших пруссаков и стоявшая перед ним батарея открыла по ним огонь.

По диспозиции Левальда, 19-го (30-го) августа с рассветом вся прусская пехота направилась 2-мя колоннами через Гутдорфский лес на сс. Таупелькен и Удербаллен, между Зиттерфельдом и Гросс-Егерсдорфом, часть конницы, под начальством принца голштинского – правее на Зиттерфедьд и Найдринен, а остальная конница – левее к Вейнотену. По выходе из леса прусская пехота развернулась, построилась в 2 линии и двинулась к Гросс-Егерсдорфу. 

Атака гусарского полка v. Ruesch (№5) в сражении при Грос-Егерсдорфе (30 августа 1757 г.)

Внезапное, совершенно неожиданное (к крайнему удивлению) наступление пруссаков произвело в столпившихся на прогалине войсках, артиллерии и обозах величайшее замешательство. Обозы так загородили дорогу, что войска едва и с трудом могли пробираться между ними рядами и, по выходе из теснины, рядами же вытягиваться на право вдоль опушки леса и выстраиваться тылом к ней, под огнем неприятеля. Последний наступал обеими линиями, с ружейным огнем залпами и уже совершенно притеснил к лису 11 русских полков, выстроившихся тылом к нему, между тем как остальные полки еще были позади леса. Но эти 11 полков держались чрезвычайно храбро и упорно, и хотя понесли большой урон, но и пруссакам нанесли не меньший, особенно русская артиллерия (с новыми шуваловскими гаубицами) производила в рядах их жестокое опустошение.

Между тем казаки на русском левом фланге атаковали прусскую фланговую конницу, последняя опрокинула их на пехоту между Зиттерфельдом и Удербалленом, но была отражена ею, артиллерией и конницей леваго русского фланга. Конница же на левом Прусском фланге опрокинула правую фланговую русскую конницу за Вейнотен, но этим и ограничились успехи пруссаков. При пламени сс. Таупелькен и Удербалден, при густых дыме и пыли и жестоком ружейном и пушечном огне, в 1-й линии прусской пехоты произошли сначала колебание, потом замешательство, беспорядок и наконец совершенное расстройство и бегство, сообщившееся и 2-й линии, вслед за ними отступила и. конница на обеих флангах. Русская армия. двинулась вслед за ними, но остановилась на том месте, где прежде стояла 2-я линия прусской пехоты, не преследовала далее прусской армии, расположилась тут лагерем и целую неделю Апраксин оставался в нем в совершенном бездействии

Таким образом прусская армии, едва не одержавшая победу, была побеждена, с уроном до 3 т. чел. убитыми, ранеными и пленными и 29 орудий, а русская армия, едва избегнувшая поражения, одержала победу, хотя и с уроном до 5 т. дед. убитыми и ранеными (в том числе генералы Лопухин, Зыбин и др. и множество штаб- и обер-офицеров) и вовсе не по искусству Апраксина, а единственно благодаря необывновенным стойкости, мужеству и храбрости русских войск и их генералов и офицеров.

Левальд отступил к Велау, а Апраксин, простояв неделю на поле сражения, потом, после тщетного покушения перейти в Фридланд, на правом флангеЛевальда, через р. Алле, внезапно, к крайнему удивлению и негодованию русской армии, - перешел 28-го августа (8-го сентября) обратно через р. Прегель и отступил за Неман с такою поспешностью и в таком беспорядке, как будто бъжал после претерпенного поражения. Причиной внезапного отступления его было то, что канцлер. граф Бестужев-Рюмин, во время тяжкой и опасной болезни императрицы Елисаветы Петровны, отозвал Апраксина с его армией в Россию, с тайными целями, которые объяснены двояко в приложениях (см. Апраксин). Прусские войска преследовали русскую армию до самого Немана.

По поводу сражения при Гросс-Егерсдорфе и всех обстоятельств, предшествовавших ему и последовавших за ним, можно заметить следующее:

Во 1-х ни та, ни другая армии не имели верных и положительных сведений об обоюдных расположении и движениях. Со стороны русской армии это тем более удивительно, что в составе её было в это время около 16 т. иррегулярных легких войск.

Во 2-х русская армия 18-го (29-го) августа была расположена, а 19-го (30-го) утром двигалась без надлежащих предосторожности и порядка, отчего была атакована почти врасплох и в ней во время боя был крайний безпорядок. Только 11 полков могли выстроиться и те были притеснены к лесу; большая же часть армии находилась позади леса и с трудом могла подкреплять передовых войска.

В 3-х план Левальда атаковать у Зиттерфельда лъвый фланг русской армии был бы весьма основателен, если бы только последняя была действительно так расположена. В таком случае этот фланг составлял бы слабейшую часть расположения русской армии, открытая при Зиттерфельде местность позволила бы атаковать его по инструкции Фридриха, в косвенном боевом порядке и отбросить русскую армию за Прегель. Но так как русская армия была расположена совершенно иначе, то и план Девальда был совершенно неоснователен.

В 4-х, при всем том, план этот мог бы иметь и вероятно имел бы успех, если бы распоряжения Левальда к наступлению и атаке были сообразнее с целью действий и местностью, а не до такой степени ошибочны.

В 5-х, вследствие этих ошибочных распоряжений, Левальд атаковал уже не левый фланг русской армии, а всю эту армию и на протяжении всей её походной колонны. Раздробив свои силы и свою атаку, Левальд на всех пунктах имел сначала успех, но нигде не поддержал атакующие войска - и повсюду был отражен и опрокинуть с уроном.

Наконец в 6-х, победа при Гросс-Егерсдорфе была совершенно случайная и, за исключением славы, не принесла победителям никакой пользы, а для побежденных, кроме потери в людях и орудиях, не имела никаких существенно невыгодных последствий.

1758 год. Ольмюц

приступил с совершенно такой же основной идеей, как и к кампании предыдущего года. Тогда он вторгся в Богемию для того, чтобы нанести австрийцам возможно более тяжелый удар, раньше чем появятся французы. Со стороны последних ему теперь непосредственно уже ничто не угрожало. Ободренные Росбахом, англичане теперь выставили армию в Германии, и можно было ожидать, что она будет парализовать действия французов. Зато русские в последнее время подошли на угрожающе близкое расстояние. Пока прусские войска занимались шведами, русские заняли в течение зимы без всякого сопротивления Восточную Пруссию, и надо было предполагать, что к середине лета они появятся где-нибудь на Одере. Поэтому идея Фридриха заключалась в том, чтобы так или иначе удержать австрийцев на таком расстоянии, чтобы они не могли соединиться с русскими, и он сохранил бы достаточный простор для того, чтобы, как только последние покажутся на лишенной укрытий равнине в досягаемой близости от него их разбить, при невозможности для австрийцев им прийти на помощь.

Снова, по примеру прошлого года, вторгнуться в Богемию было невозможно. В данное время главные силы пруссаков находились в Силезии, чтобы прежде всего снова отнять у неприятеля последний кусок его прошлогодней добычи - крепость Швейдниц. Непосредственно перед прусскими главными силами, позади горных проходов Скалицы, стояли австрийцы, занимая крепкую, заранее подготовленную позицию. Если бы Фридрих захотел перейти в Лузацию или даже в Саксонию, австрийцы бы это заметили и снова загородили бы ему дорогу, заняв хорошую позицию. Тогда Фридриху и пришла мысль вместо Богемии двинуться через Верхнюю Силезию и Моравию и осадить Ольмюц. Неоднократно король развивал ту мысль, что в войне с Австрией для него выгоднее вторгаться в Моравию, чем в Богемию. Но к кампании 1758 г. все эти соображения никакого отношения не имеют; менее всего можно приписать Фридриху желание пойти со своей слабой армией на Вену. Вместо 150 000 человек, которыми он располагал в предыдущем году, его полевая армия насчитывала теперь лишь 120 000. В прошлом году, если бы ему удалось взять Прагу, он пытался бы овладеть Северной Моравией; подобно этому, и теперь ему представлялось, что стоит ему только взять Ольмюц и оттянуть этим главные силы австрийцев из Богемии, как его брату Генриху, стоявшему в Саксонии во главе 22 000 человек, может быть, удастся овладеть Прагой.

Следовательно, как в том, так и в другом году стратегическая идея заключалась не в операции, направленной против неприятельской столицы, а в оккупации ближайших к границе прусских районов и крепостей. Теперь Богемия была слишком хорошо защищена. А потому пруссаки вторглись в такую австрийскую провинцию, границы которой были почти беззащитны и где они вначале вовсе не встретили неприятеля; последнему предоставлялось, таким образом, на выбор либо подойти и атаковать, либо иным каким способом принять сражение. Решающим в данном случае был не географический момент выбора между Богемией и Моравией, а момент внезапности. Вторжение Фридриха в Моравию являлось маневром, который заставлял противника покинуть свою прекрасно выбранную позицию у Скалицы; Фридрих рассчитывал, что ему представится случай - либо добиться сражения при выгодных для него условиях, либо и без него, взятием Ольмюца, связать (amuser) австрийцев на то время, пока он сам с главными своими силами не успеет обратиться против русских и не разобьет их.

В 1757 г. Прага была только блокирована, но не осаждена, так как крупные силы, находившиеся в городе, делами невозможным открытие траншейных работ; что же теперь касалось Ольмюца, то Фридрих рассчитывал овладеть им формальной осадой.

Этот план представлялся совершенно аналогичным прошлогоднему и лишь с глубокой продуманностью был приспособлен к изменившимся обстоятельствам; в соответствии с этим он, аналогично прошлогоднему плану, потерпел в конечном результате такое же крушение, только в несколько измененных обстоятельствами формах.

Так же, как и в прошлом году, первый акт, акт внезапности, увенчался успехом. Как у пруссаков, так и у австрийцев было много забот, чтобы исправить тот ущерб, который нанесло их армии сражение при Лейтене. Обе армии не успели еще закончить своих вооружений, когда Фридрих, овладев Швейдницем, внезапно выступил оттуда 19 апреля и 4 мая появился перед Ольмюцем, не встретив на пути ни малейшего сопротивления. Но чтобы достигнуть такой внезапности, прусская армия должна была отказаться от того, чтобы сразу захватить с собою тяжелый осадный парк, и даже не успела его полностью подготовить. Лишь по прошествии двух недель с лишком (22 мая), когда Фуке подвез тяжелые орудия и снаряды, можно было приступить к осаде, а тем временем армия оставалась совершенно праздной, ибо Даун, далекий от мысли броситься в бой для спасения Ольмюца, продвинулся из лагеря у Скалицы только до границы Моравии и там занял (5 мая) сильную позицию под Лейтомышлем. Хотя от Ольмюца до Лейтомьппля всего лишь 10 миль, следовательно только 2 - 3 перехода от первоначального расположения Фридриха, однако король и не помышлял, да и не мог двинуться на Лейтомышль, чтобы там атаковать и разбить австрийцев, что для современной армии являлось бы естественным и даже обязательным. Позиция Дауна для прусской тактики была, по-видимому, очень трудно уязвима, и к тому же Даун имел полную возможность, если бы позиция показалась ему недостаточно надежной, отступить и тем отвлечь пруссаков от их первоначальной цели - Ольмюца, где они должны были дожидаться прибытия своего осадного парка.

Таким образом, Фридрих был вынужден попытаться довести осаду до конца, хотя совсем под боком у него стояла неразбитая неприятельская армия.

Это предприятие потерпело неудачу. Утверждают, что при закладке осадных работ были допущены некоторые ошибки. Возможно, что это так и было, но слишком большого значения этому придавать не следует. Ведь не бывает ни одного крупного военного действия, при котором не случались бы подобные трения. Решающим моментом являлась австрийская армия. Фридрих не имел возможности сразу захватить с собою необходимые для проведения осады запасы продовольствия и снарядов. Темпельгоф сделал подсчет, согласно которому только для одного осадного парка с запасом снарядов, необходимым для поддержания огня в течение 30 дней, потребовалось бы 26 580 лошадей. К этому надо еще добавить конский состав, потребный для доставки продовольствия. Собрать такую массу лошадей не было никакой возможности, и подвоз должен был производиться последовательно; а австрийская армия стояла совсем близко, и ее отряды со всех сторон кишели около пруссаков. 

У самого Фридриха сложилось представление, что снять осаду (1 июля) его принудил захват австрийцами у Домштадля, в 3 милях севернее Ольмюца, большого транспорта с продовольствием и снарядами. В действительности же фельдмаршалу Дауну в то время уже удалось проделать другой маневр, о котором король еще ничего не знал, но который должен был воспрепятствовать взятию Ольмюца, даже если бы этот большой транспорт и прибыл благополучно. Дело в том, что как только началась действительная осада, Даун, смирно просидев 17 дней у Лейтомышля, продвинулся ближе и расположился в расстоянии одного перехода от Ольмюца, сперва восточное у Гевича, затем южнее у Добромилича и Вейшовица, на тщательно выбранных позициях, которых король не мог бы атаковать своими слабыми силами. В тот же день, когда прусский транспорт был уничтожен под Домштадлем, Даун, совершенно неожиданно, ночным форсированным маршем (больше 6 миль в 4 часа), перехватил у короля левый, восточный берег Марха, реки, на которой стоит город Ольмюц. На этом берегу крепость с самого начала была лишь слабо обложена пруссаками; в момент, когда появилась австрийская армия, пруссаки были принуждены совершенно очистить этот берег реки, и они даже сломали позади себя мосты. Даун стоял перед крепостью и в каждое мгновение мог настолько усилить ее гарнизон, что штурм был бы совершенно невозможен. Но раньше чем об этом узнал Фридрих, он уже отдал приказ об отступлении и уже начал отходить вследствие несчастья с транспортом под Домштадлем.

Согласно современным стратегическим воззрениям, ничто как будто не мешало Фридриху переправиться со всеми своими силами в каком-нибудь месте через Марх и атаковать Дауна. Ведь где-нибудь он мог бы его настигнуть на такой позиции, где ему было бы возможно двинуть в атаку свои батальоны и эскадроны. Но мы не встречаем указаний на то, чтобы такая мысль даже приходила в голову Фридриху. Выгода, какую при создавшемся положении могла ему принести победа, уже не находилась в соответствии ни с опасностью поражения, ни с размером потерь, которых при этом надо было ожидать. Ибо после утраты большого транспорта, даже в случае победы, нечего было и думать ни об осаде, ни вообще о продолжении кампании в Моравии.

Таким образом, надо отдать справедливость Дауну, что он почти без кровопролития, одним искусством своих маршей и выбором позиций нанес поражение Фридриху.

Он не дал прусскому королю ни удобного случая дать сражение, ни возможности продолжать осаду.

Но эти-то самые свойства, это искусство осторожного маневрирования, при помощи которых австриец одолел прусского короля, помешали ему извлечь теперь из своей победы все те выгоды, какие судьба ему словно протягивала щедрой рукой.

Фридрих направил свое отступление через Богемию на Кениггрэц. Он и не подозревал, на каком близком от него расстоянии уже находился Даун на другом берегу Марха, и решился разделить свою армию на две части с тем, чтобы самому идти с одной частью впереди, дабы отбрасывать подвернувшиеся австрийские отряда и расчищать дорогу фельдмаршалу Кейту, руководившему осадой и следовавшему теперь с огромным обозом.

Теперь, когда мы можем обозреть обстановку в целом, представляется почти необъяснимым, как Даун мог упустить подобный случай и не обрушился со всеми своими силами на этот прусский корпус, который за 7 дней прошел лишь 8 миль (расстояние по прямой линии до Цвитау) и для которого мелкие австрийские отряды являлись серьезной угрозой. В этом случае нельзя себе представить, как бы пруссаки могли избежать тяжелого поражения. Король опередил Кейта на целый переход и не, мог бы ему прийти на помощь.

Как велик был страх у пруссаков перед возможностью удара австрийцев в тыл, свидетельствует ходивший в прусской армии рассказ: комендант Ольмюца, генерал Маршал, когда ему предложили преследовать отступающих, будто бы сказал: «Они уже достаточно натерпелись несчастий; пусть себе уходят с миром».

Но война - дело риска, а Даун как раз стремился к искусству - выигрывать не рискуя. Только что это искусство принесло ему блестящий успех. Ведь и в предыдущем году, имея огромное превосходство сил, он не рискнул для снятия осады с Праги атаковать пруссаков, но лишь так близко к ним пододвинулся, что отрезал им подвоз продовольствия и тем соблазнил их атаковать и навлечь на себя жестокое поражение под Колином. На этот раз дело обошлось совершенно без сражения. Неужели же ему снова все ставить на карту, рискуя тем, что пруссаки, своевременно предуведомленные, пойдут к нему навстречу соединенными силами, или что король, от которого ведь можно было всего ожидать, как только заметит, что австрийцы продвигаются вперед, повернет назад и перейдет в наступление раньше, чем будет найдена столь желанная прекрасная позиция? Ведь Даун не знал точно, с какой не то смелостью - не то легкомыслием прусский король разделил свои войска. Ученику современной стратегии поведение Дауна кажется поведением «старого колпака»: если бы он хоть сколько-нибудь обладал качествами великого полководца, то и по принципам тогдашней стратегии он должен был бы понять, что настала, наконец, минута, когда нужно отважиться на нечто большее, когда, пожалуй, надо пойти ва-банк, чтобы нанести решительное поражение пруссакам. Но .ведь в этом и заключается сущность двухполюсной стратегии - в который раз мы это повторяем, - что она в зависимости от момента требует то маневрирования и осторожности, то сражения и отваги. Только действительно великий человек в состоянии внезапно переходить от одного принципа к другому, и горе Дауну, если бы, не владея в одинаковой мере обоими принципами, он имел склонность односторонне идти напролом! Здесь, при отступлении из-под Ольмюца, это привело бы его к блестящей победе, но 4 или 6 недель ранее он, без своей испытанной осторожности, перешел бы для спасения Ольмюца в наступление против пруссаков; другими словами, он сделал бы как раз то, чего желал Фридрих, и, по всей вероятности, накликал бы на себя поражение. Чтобы правильно судить о полководце, нельзя рассматривать то или другое его действие изолированным, но надо взглянуть, как отражается его характер во всей последовательной совокупности явлений, и ставить ему в плюс его качества, которые в одном случае сказались отрицательно, но в другом - дали желательные результаты.

Так как австрийцы не преследовали пруссаков, то последние прибыли беспрепятственно в Кениггрэц. и - странное совпадение - пруссаки расположились приблизительно на той же позиции, которую три месяца перед тем занимали австрийцы. Теперь, отправив свои обозы через горы в Силезию, Фридрих охотно втянул бы Дауна в сражение, но австрийцы все время устраивались на позициях, на, атаку которых Фридрих не мог отважиться. Мария Терезия писала своему фельдмаршалу, что он теперь может рискнуть вступить в сражение, хотя бы с опасностью поражения, ибо пруссаки теперь обратятся против русских, и надо попытаться их перед этим ослабить. Изумительные, в своем роде величественные слова: Мария Терезия готова понести, может быть, очень большой урон, лишь бы нанести некоторый ущерб своему противнику и тем облегчить задачу союзнику! Казалось, тут можно было бы ожидать столкновения, так как и Фридрих желал сражения и готов был рисковать серьезными потерями, чтобы иметь возможность снять с австрийского фронта возможно больше войск и повести их против русские. Но писать героические письма из Вены легче, чем перед лицом неприятеля принимать героические решения, я недаром императрица прославляла Дауна, как Фабия, который промедлением спасает отечество, и приказала отчеканить на медали в его честь: cunctando vincere perge («продолжай побеждать промедлением»). Правда, получив письмо своей повелительницы. Даун поспешил вперед и осмотрел позицию пруссаков, но в результате он нашел ее крепкою, а самому выйти в открытое поле и вызвать на бой пруссаков он не счел за благо. Точно так же и Фридриху случай не казался достаточно благоприятным, и после того - как обе армии проманеврировали вокруг друг друга еще в течение четырех недель между Кениггрэцом и Находом, Фридрих отступил и покинул Богемию, чтобы обратиться против русских.

Когда под Кениггрэцом стало туго с продовольствием (австрийцы при приближении пруссаков сожгли остатки своих запасов в магазине у Лейтомышля), король приказал самим солдатам приступить к уборке хлебов, обмолачивать и веять зерно и сдавать его в хлебопекарни. Каждый полк должен был поставлять известное количество мер.

Эта богемско-моравская кампания закончилась для Фридриха несомненным стратегическим поражением, и среди его собственных офицеров, пишет Архенгольц. на все Ольмюцское предприятие смотрели как на ошибку. Не правильнее ли поступил бы Фридрих, если бы он спокойно оставался с главными своими силами в Лузации или Нижней Силезии и выжидал бы, пока либо австрийцы либо русские не подошли к нему на открытую местность достаточно близко, чтобы он мог расправиться с ними? Не так ли он намечал себе первоначальный план действий весной 1757 г.?

Раз кампания закончилась неудачно, то не трудно было и раньше и теперь задним числом заявлять, что лучше, мол, было бы ее вовсе не предпринимать. Хотя бесполезные затраты и понесенные потери и не были уж так значительны, а моральный ущерб, понесенный пруссаками снятием осады с Ольмюца. был уравновешен впечатлением от столь блестяще проведенного отступления, все же можно было, бы не понести никаких потерь при оборонительном образе действий, а Фридрих располагал бы несколько большими силами под Цорндорфом. Поэтому правы те, кто говорит, что лучше было, если бы Фридрих не предпринимал моравской экспедиция.

Таковы объективные соображения, но стратегия никогда не может быть разгадана объективными расчетами. Субъективность полководца имеет свои права. Мы поставили Дауну плюс, когда он не использовал отступления пруссаков, что он бил именно Дауном; теперь мы должны то же самое сделать и дляФридриха, только наоборот. Фридрих не был бы Фридрихом, если бы после победы при Лейтене он смирно просидел до июля следующего года, выжидая, не подойдет ли к нему неприятель. Во вторжении в Моравию он усмотрел шанс одержать успех, а в таком случае для него было невозможно оставить этот шанс неиспользованным. В одном заключении венского Гофкригсрата ми читаем, что прусский король «в конце концов заставит Дауна, какие бы позиции тот ни занимал, принять баталию своим маневрированием, в котором, как известно, он всегда превосходит нас». Должен ли был Фридрих с самого начала признать, чтоДаун не даст себя вовлечь в сражение и что последнему удастся отрезать осаждающим подвоз продовольствия и снарядов, несмотря на то что Ольмюц отстоял от прусской границы всего на 8 миль? Ведь могло же выйти и по-другому, и представление о прусском короле как о человеке, который сумеет использовать всякую возможность, это представление в конце концов и было тем моментом, который удерживал неприятеля, как бы он ни превосходил его численно, от того, чтобы решительно на него надвинуться. Как раз в это время Лаудон писал своему приятелю, что для прусского короля нет почти ничего на свете невозможного. - Как о Дауне мы сказали, что это тот же самый Даун, оттеснивший, так удачно маневрируя, Фридриха от Ольмюца, который затем не сумел использовать почти отчаянное положение короля при его отступлении из-под Ольмюца, так и Фридрих был тем самым Фридрихом, который, несмотря на ничтожные шансы, предпринял моравскую кампанию и именно своей предприимчивостью и отвагой настолько импонировал противнику, что когда кампания закончилась неудачей, он вышел из нее, почтя не потерпев урона.

Сражение при Цорндорфе (25 августа 1758 г.) также не привело к тому решительному исходу, которого желал Фридрих. Русские удержались на своих позициях, а затем отступили вдоль прусского фронта, причем Фридрих не решился вновь их атаковать, хотя они и очистили территорию Новой Марки, но осадили Кольберг. Того же результата король мог бы достигнуть, следуя совету генерала Рюитса: вместо того чтобы атаковать русских, овладеть их обозом и запасами, которые были отделены от армии. После сражения соответственная попытка была им сделана; возражая против других предложений, Фридрих сказал: «Это лучше всякой баталии», но попытка эта не увенчалась успехом.

Выигрыш от Цорндорфского сражения опять-таки получился не материальный, а моральный: воля противников парализовалась постоянным страхом подвергнуться атаке.

Но когда Фридрих чересчур на это положился, то Даун наконец собрался с духом, внезапно напал на него в его легкомысленно выбранном лагере под Гохкирхом (14 октября 1758 г.) и нанес ему тяжелое поражение. В свою очередь, Фридрих загладил это поражение - но не новым победоносным боем, а рядом быстрых, искусных маршей, которые помешали австрийцам развить и упрочить достигнутые ими успехи путем захвата крепостей в Силезии и Саксонии.

1759 год

С четвертым годом войны устанавливается перемена в стратегии Фридриха, поскольку он теперь решается держаться принципа стратегической обороны в той форме, какую он наметил еще в 1757 г. Теперь он решил держаться в границах своих владений (включая сюда и Саксонию) и предоставить противникам приблизиться к нему. Ведь две крупные наступательные операции 1757 и 1758 гг. потерпели неудачу под Прагой и Ольмюцем; последовавшая же за ними оборона удалась. Сам он, объясняя это, указывает в памятной записке, составленной им в конце 1758 г., на усовершенствование искусства обороны у австрийцев. В области обороны они сделались мастерами в отношении искусного устройства лагерей, тактики маршей и артиллерийского огня. Прислонив оба крыла к опорным пунктам, окруженные и поддерживаемые бесконечным количеством пушек, они нормально располагались в три линии: первая - с пологим скатом впереди, так что огонь ее действует особенно настильно, вторая - на вершине, так укрепленная, что здесь и должен разыграться самый ожесточенный бой; на этой линии пехота перемешана с кавалерией; последняя при первых признаках колебания в рядах наступающего противника тотчас бросится вперед и врубится в его ряды; третья линия предназначена для усиления того участка, на который противник направляет свои главные силы. Фланги, как цитадель, уставлены пушками. Кавалерийские атаки, которыми еще недавно, как правило, начинались сражения, оказываются теперь против таких позиций и таких артиллерийских масс невыполнимыми; поэтому от пользования кавалерией при завязке боя приходится отказаться; вводить ее в бой можно лишь в последнюю решительную минуту для преследования.

Надежды Фридрихатеперь покоились на том, что австрийцы в своем стремлении отвоевать Силезию соблазнятся наконец спуститься на равнину и там доставят ему желанный случай к переходу в наступление. Но Даун для этого был слишком осторожен, и Фридрих наконец оставил его и попытался нанести русским удар в Новой Марке. Три раза возобновлял он эту попытку: под Цорндорфом (25 августа 1758 г.), под Кайем (Пальцигом) (23 июля 1759 г.) и под Кунерсдорфом (12 августа 1759 г.). Уже под Цорндорфом в 1758 г. успех оказался недостаточным; под Кайем и под Кунерсдорфом на следующий год пруссаки потерпели полное поражение.

Спасение Пруссии после поражения при Кунерсдорфе

Семилетнюю войну всегда рассматривают почти исключительно с точки зрения действий и стратегии короля Фридриха. Однако можно сказать как раз наоборот, что основная проблема этой войны заключается в следующем: как могло случиться, что Фридрих потерпел поражение при Кунерсдорфе? От этого вопроса не отделаешься ответом, что его спасли неспособность и несогласия - “divine anerie” (божественно ослиная глупость) - его противников. Столь неспособными людьми ни Салтыков, ни Даун отнюдь не были; они должны были иметь основания для своего поведения, и задача в том-то и заключается, чтобы понять эти основания. 

Король Фридрих ожидал - а по нашим современным понятиям это бы само собой разумелось, - что противники, соединившись, будут его преследовать после победы, атакуют и уничтожат его армию, возьмут Берлин и тем положат конец войне. Этого требовал и венский Гофкригсрат. Дауну было предписано, чтобы он пристально следил за разбитой армией и не выпускал ее из рук, “а со всей энергией устремился на нее и полностью ее уничтожил”.

Несмотря на тяжелое поражение, понесенное пруссаками, выполнить это задание все же было совсем не так уж легко и просто. В этом случае свидетельствоФридриха не является безусловно решающим. Хотя он действительно и думал, что все пропало, хотел отказаться от престола и передал верховное командование генералу Финку, но из этого следует лишь, что он обладал гораздо более впечатлительным характером, чем, например, Наполеон; субъективные впечатления оглушенного страшным ударом человека не могут служить объективным масштабом для суждения об обстановке и о мероприятиях противников.

На поле сражения под Кунерсдорфом прусская армия насчитывала около 50 000 человек, и если к вечеру этого дня у короля оставалось всего лишь 10 000 человек, то все же спаслась большая половина войска, и действительные потери ограничивались 19 000 человек и артиллерией. Кроме этих войск, у короля имелись еще две армии под начальством принца Генриха и Фуке, а также рассеянные кое-где мелкие отряды: всего около 70 000 человек. Следовательно, несмотря на понесенное им страшное поражение и тяжелые потери, у него было под ружьем еще очень сильное войско, вполне способное сражаться и маневрировать. Непосредственное преследование после сражения не имело места, и рассеявшиеся войска снова собрались в ближайшие дни в шести милях от поля сражения у Фюрстенвальде. В этом нет ничего удивительного, так как мы знаем, что преследование во все времена было делом очень трудным, в те времена мало практиковалось и пруссаками, а русские и австрийцы сами понесли очень тяжелые потери под Кунерсдорфом (17 000 человек).

Если бы по прошествии известного времени военные действия возобновились, то пришлось бы атаковать короля в занятых им позициях за рекой Шпрее, причем в тылу у себя союзники имели бы армию принца Генриха в Лузации. Несомненно, что это было вполне выполнимо при значительном превосходстве сил русско-австрийских армий, но лишь при условии, чтобы главнокомандующие действовали единодушно и решительно. Такое сотрудничество в союзных армиях, как показывает опыт, достигается с трудом: не только полководцы имеют разные взгляды, но за этими взглядами кроются и различные, весьма крупные интересы. Для русских война с прусским королем являлась исключительно кабинетной войной; форсировать ее ценою безграничных опасностей и потерь их не побуждало никакое внутреннее влечение. Им не хотелось жертвовать собою ради австрийцев. А наступательное сражение против короля Фридриха всегда было сопряжено с крупным риском.

Салтыков высказал курьезную мысль - он ничем больше рисковать не намерен (Труд Ген. штаба, XI, 82) или даже - он больше не хочет иметь никакого дела с неприятелем (там же, X, 305). Русские были так истощены своими двумя победами при Кайе (при Пальциге) и при Кунерсдорфе, что у них уже не оставалось моральных сил на крупные действия, а без их сотрудничества, хотя австрийцы и одни имели численный перевес, но все же они были недостаточно сильны, чтобы немедленный переход к наступательным операциям им не казался крайне опасным начинанием. Даун остался верен своему характеру и своим принципам, когда он сразу же отверг идею завершить войну несколькими быстрыми, мощными ударами. Правда, неоднократно обсуждался вопрос, атаковать ли принца Генриха либо короля, или же идти на Берлин, но от всех подобных дерзаний в конце концов отказались. Даже занятие Берлина, заявил австрийский полководец, не принесет существенной выгоды, так как в истощенной Марке нельзя будет расположиться на зимних квартирах. Таким образом, оба полководца сошлись на том, чтобы сперва подождать, пока имперская армия не займет очищенную пруссаками Саксонию и возьмет Дрезден (что и удалось выполнить), и потом пожать плоды великой победы, расположившись на зимних квартирах в Силезии.

Идея использовать победу под Кунерсдорфом до полного сокрушения Пруссии представляет известный параллелизм с идеей, что король Фридрих должен был бы привлечь для атаки русских армию принца Генриха. Ни та ни другая идея не укладывались в рамки условий и мышления той эпохи. Тот, кто не ставит последнего требования Фридриху, не вправе требовать первого от Дауна. Тот и другой не совершили какой-либо бессмыслицы, но действовали в полном согласии со своими принципами, с которыми мы уже могли познакомиться. Под Кунерсдорфом потерпела поражение не вся прусская армия, а лишь половина ее. Если теперь удалось бы использовать победу в том направлении, что союзники удержали бы в своих руках Саксонию и Силезию, то они этим самым уже достигали бы огромных результатов и могли предполагать, что следующая кампания поставит Пруссию на колени.

Этот план не удалось выполнить потому, что между союзниками не было согласия, а король Фридрих так смело и энергично использовал оставшиеся у него силы, что его противники должны были вернуться на старые зимние квартиры, которые они занимали и в предыдущем году, за исключением Дрездена, который они удержали в своих руках. Современные теоретики, совершенно не понимающие сущности двухполюсной стратегии, обычно с глубоким пренебрежением говорят о маневрировании. Пусть они внимательно познакомятся с тем, как Пруссия была спасена при помощи маневрирования, один раз - после поражения при Гохкирхе и другой - после поражения при Кунерсдорфе. Когда через три недели после сражения дело действительно зашло так далеко, что австрийцы и русские решили пойти на остатки армии Фридриха и на Берлин, то принц Генрих не атаковал их с юга в тыл, а наоборот, еще более удалился от неприятеля, направившись дальше на юг, дабы броситься на его коммуникационную линию и захватить его магазины. Даун тотчас повернул вспять, отказавшись от задуманного похода на Берлин, и снова русские и австрийцы разошлись, отойдя далеко друг от друга.

Когда же приступили к выполнению плана относительно Силезии, главная австрийская армия была в Саксонии. Для того чтобы оставаться в Силезии, русским необходимо было по крайней мере овладеть Глогау; но раньше чем они успели появиться перед этой крепостью, король их опередил форсированными маршами и занял такую позицию, что им понадобилось бы его атаковать и отбросить, прежде чем приступить к осаде. Несмотря на значительное превосходство своих сил (Лаудон все еще оставался с ними), русские не склонны были дать наступательное сражение, тем более что на сам план занятия Силезии они согласились неохотно. Силезия была, по их мнению, слишком отдалена от их базы на нижнем течении Вислы и в Восточной Пруссии.

1760 год. Лигниц. Торгау.

Под давлением венского правительства и по приказу своей императрицы Даун теперь действительно решился атаковать прусскую армию. Австрийцы вступили в Нижнюю Силезию с одной стороны, русские - с другой, и их отделял только Одер. 

У Фридриха имелось уже только 30 000 человек; у австрийцев - 90 000; 74 000 русских сдерживал своими 37 000 принц Генрих. Фридрих считал, что он слишком слаб, чтобы дать сражение; он хотел ограничиться одним маневрированием, прикрывая Бреславль и Швейдниц от осады, чтобы таким образом протянуть время до конца лета. Наступательный план австрийцев принес ему избавление. Подгоняемый из Вены, Даун составил план не только наступательного сражения, но сражения на полное уничтожение неприятеля.

Австрийские корпуса должны были двинуться одновременно с трех сторон, ночным переходом окружить армию короля и ее раздавить. Но так как прусские войска со своей стороны совершали ночной марш, то они повстречались с одним из этих корпусов в 24 000 человек, которым командовал Лаудон, опрокинули его еще на заре, раньше чем главные силы австрийцев успели подойти, а последние, прибыв на место, уже не решились продолжить и довести до конца задуманное предприятие. Из этого мы видим, насколько неправилен взгляд, будто Дауну мысль о сражении на полное сокрушение противника была вообще чужда. Принять такое решение было не трудно, но Дауну лучше, чем его насмешливым критикам, было известно, как трудно было его выполнить, имея своим противником прусского короля.

Успех, достигнутый Фридрихом под Лигницем, спас его из того крайне тяжелого положения, в котором он находился в данную минуту, и вот к концу года он снова сделал попытку бросить вызов судьбе могучим ударом и атаковал Дауна на его позиции под Торгау (3 ноября 1760 г.). Ему во что бы то ни стало было необходимо снова вырвать из рук противника Саксонию. Как бы извиняясь, говорит он в своих мемуарах, что ему снова пришлось вверить судьбу Пруссии боевому счастью потому, что ему не удалось маневрированием заставить Дауна бросить его позицию под Торгау. Дорого обошлась ему эта победа, а достигнутый ею результат оказался весьма умеренным: австрийцы отошли на расстояние лишь трех переходов и удержали за собою Дрезден.

1761 - 1762 годы.

Несмотря на свои победы под Лигницем и Торгау, Фридрих в 1761 г. находился в худшем положении, чем после Кунерсдорфа и Максена.

Он уже не может давать сражений, укрывает свою армию за полевыми укреплениями (Бунцельвиц) и одну за другой теряет свои крепости - Глац, Швейдниц, Кольберг.

Правда, и австрийцы настолько истощили свои силы, что Мария Терезия решается сократить численность своей армии (в декабре 1761 г.), которую она уже дольше не в состоянии ни содержать, ни оплачивать. Каждый полк должен был распустить по две роты; офицеры увольнялись с половинным окладом, поскольку они не находили свободных вакансий в других ротах. Несмотря на это, все еще рассчитывали выиграть войну, когда смерть царицы Елизаветы (5 января 1762 г.) коренным образом изменила обстановку. Русские не только порвали союз с австрийцами, но перешли на сторону пруссаков.

Благодаря переходу русских на сторону Фридриха численный перевес оказался на его стороне. Однако решительного сражения он уже не стал добиваться, а с самого начала направил кампанию на маневренные успехи. Но к концу 1761 г. австрийцам еще удалось овладеть крепостью Швейдниц и, опираясь на нее, занять зимние квартиры в Силезии. Пруссаки же были оттеснены до самого Бреславля. Вместо того чтобы сосредоточиться на том, чтобы всеми силами атаковать австрийцев, по возможности еще по ту сторону гор, король ослабил себя, отправив крупный отряд (16 000 человек) в Верхнюю Силезию, и оттеснил Дауна при помощи обходных движений за Швейдниц. 

Из этой-то позиции Фридрих старался его выдворить, сперва при помощи атаки отряда на левом фланге австрийцев, но здесь он был отражен; затем он с той же целью несколько севернее, через Траутенау, вторгся в Богемию, где велел произвести сбор контрибуции. Но Даун не дал себя сбить с толку: он своевременно прикрыл свои магазины у Браунау и остался у Швейдница. Вторжение в Богемию легко могло закончиться неудачей вроде Максенской.

Поэтому Фридрих снова отступил из Богемии и показал, что, ограничиваясь маневрированием, он это вовсе не делает из слабости или нерешительности.

Он приказал войскам под командой Вида, дотоле маневрировавшим против левого крыла австрийцев, сделать три ночных перехода подряд; он провел их вокруг Швейдница против правого крыла австрийцев и внезапно атаковал здесь их отряды у Буркерсдорфа и Лейтмансдорфа, выделенные на расстоянии полумили от главных сил, чтобы прикрывать фланг. Неожиданное нападение увенчалось успехом, хотя его пришлось осуществлять на крайне пересеченной местности; теперь уже Даун оказался вынужденным отойти в горы настолько, что пруссаки могли, наконец, приступить к осаде Швейдница. Так как осада затянулась до 9 октября, то на этом и закончилась кампания. Фридрих в этом случае отнюдь не изменил себе, но, по условиям данного момента, он считал возможным отказаться от опасного и дорогого средства - сражения. Цель, ради которой он шесть лет тому назад предпринял войну, - приобретение Саксонии - была теперь недостижима ни при каких обстоятельствах. Разговор шел о том, чтобы добиться status quo ante (довоенного положения), а на это можно было рассчитывать и без новых сражений. Правда, победа ускорила бы развязку, но, опираясь на полученный опыт, Фридрих теперь уже настолько приблизился к маневренному полюсу своей стратегии, что при сложившихся обстоятельствах он предпочел уклоняться от сражений. Теперь он уже отказался от своей формулы, что войны Пруссии “должны быть короткими, энергичными”.

ИСТОРИЯ РУССКОЙ АРМИИ. ЕЛИЗАВЕТИНСКАЯ ЭПОХА

Воцарение дочери Петра Великого встречено было общим ликованием в армии и во всей стране, как избавление от немецких порядков и засилья немецких временщиков.

Гренадерская рота Преображенского полка, способствовавшая перевороту 25-го ноября, была названа "лейб-кампанией", служившие в ней офицеры пожалованы генеральским чином, сержанты и капралы - штаб-офицерами и капитанами, все рядовые не дворяне возведены в дворянское достоинство. Императрица Елизавета приняла на себя звание полковника всех гвардейских полков. Значительное количество старших начальников из немцев было уволено, Миних сослан в Сибирь, где оставался все царствование Елизаветы. Из ссылки Миних (стараясь все время быть на виду) присылал всевозможные "прожекты", так что ведено, наконец, отобрать от него бумагу. Возник вопрос, как быть с кирасирским полком опального фельдмаршала, носившим его имя согласно указу Императрицы Анны "во веки". Выход был найден, и полк назван "бывшим Миниховым кирасирским", но уже в 1756 году получил № 3 (ныне 13 драгунский Военнаго Ордена).

Первое время петербургскому населению много приходилось терпеть от самоуправства гвардейских солдат, особенно лейб-кампанцев, не признававших над собой никакой власти. Весною 1742 года Гвардия отправлена в поход в Финляндию, где не без труда удалось ее взять в руки.

Войска подвергались ряду важных преобразований. В 1741 году - еще в правление Брауншвейгской фамилии, в полках восстановлены гренадерские роты, упраздненные было за десять лет до того. В 1747 году, по представлению Ласси, все полки переформированы из 2-х батальонного в 3-х батальонный состав с 1 полковой гренадерской ротой, а в 1753 году гренадерские роты образованы (сверх 4-х фузилерных) в каждом батальоне. В 1756 году, накануне Семилетней войны, из третьих гренадерских рот различных полков сформировано 4 номерных гренадерских полка и в полках осталось по 12 фузилерных и 2 гренадерские роты.

Вообще гренадеры были любимым родом войск Императрицы Елизаветы и при том не только в пехоте. В кавалерии было образовано 9 конно-гренадерских полков (некоторые из них вскоре опять обращены в драгунские).

Когда по Белградскому миру 1739 года Австрия отдала Сербию туркам, сербы десятками тысяч устремились в Россию. Императрица Елизавета отвела им места на поселение вдоль южных границ на усилие ландмилиции (начало сербской колонизации было положено еще в царствование Анны Иоанновны). Сербы поселены частью на правом берегу Днепра - в Новой Сербии (Елизаветграде), частью на левом - в Славяно-Сербии (Славянок). Из поселенцев этих, стараниями Депрерадовича и Шевича, к концу царствования сформировано 12 гусарских полков, именовавшихся частью по национальностям (Сербский, Венгерский...), частью по цветам (Черный, Желтый и т. п.).

В 1748 году учреждено Оренбургское казачье войско (из Исетского войска и части Закамской ландмилиции), а в 1752 году учреждением в низовьях Волги Астраханского казачьего полка положено начало Астраханскому войску.

Важнейшим военным событием первой половины этого царствования, по окончанию Шведской войны, был поход 30-тысячного корпуса князя Василия Репнина (сына князя Аникиты Ивановича) весной 1748 года из Лифляндии через Богемию и Баварию на Рейн для помощи союзнице Елизаветы, австрийской императрице Марии-Терезии. Поход удался вполне. Пруссия склонилась на мир, русской же крови за чужие интересы на этот раз проливать не пришлось. Своим видом, порядком, дисциплиной русские войска, подобно корпусу Ласси за 13 лет до того, и теперь вызвали удивление и зависть иностранцев, начиная с императрицы, смотревшей корпус в Кремзире. В донесении Репнина военной коллегии: "Императрица объявила удовольствие о добром порядке войск, тако же, что люди хорошие... Еще же удивляются учтивости солдатской. Мы де вчера ездили гулять и заехали нечаянно в деревню. Солдат побежал дать знать без всякаго крику и дал знать; до того часу как офицеры, так и солдаты из своих квартир выступили и отдали шляпами честь..." Императрица выразила сожаление, что не обратилась раньше за помощью к русским: "Тогда бы мы того не терпели, что ныне терпим". Француз Лопиталь, смотревший корпус Репнина в Риге, записал: "Русская армия хороша, что касается состава. Солдаты не дезертируют и не боятся смерти".

Особенное влияние на дела армии приобрел в 50-х годах президент военной коллегии - генерал-фельдцехмейстер граф Петр Иванович Шувалов.

Обладая универсальными способностями (при полном неумении однако их согласовать), Шувалов брался за все, напоминая в этом отношении Миниха. Он упорядочил систему рекрутских наборов, до того времени производившихся неравномерно. В 1757 году вся страна была разделена на 5 полос. Ежегодно производился набор в одной из них по очереди - так что в каждой полосе набор бывал раз в пять лет. Порядок сдачи рекрут был настоящей язвой нашей военной системы. Люди отправлялись в полки, зачастую за тысячу верст, обычно осенью и зимой. В рекруты сдавали многих заведомо негодных по здоровью и бесполезных общине. Смертность среди рекрут в пути и по прибытии была громадна, побеги были тоже часты и до полков доходила едва половина. Например, в набор 1756 года приговорено к отдаче 43088 рекрут, сдано приемщикам 41 374, отправлено теми в полки 37 675, прибыло 23 571...

Убежденный сторонник огневой тактики, Шувалов считал главным родом оружия артиллерию. Пехота и конница должны были лишь обслуживать этот главный род оружия. Главным же видом артиллерии, по его мнению, являлся единорог (гаубица). Шуваловдаже проектировал вооружить всю артиллерию исключительно единорогами.

Свои теории фельдцехмейстер стал проводить в жизнь в середине 50-х годов - перед самым началом Семилетней войны. Он сформировал особый "Обсервационный корпус" из 11 000 человек, составивших 5 "мушкетерских" (номерных) полков особого устройства. Полки эти должны были являть сочетание пехоты с артиллерией, и на вооружении их состояло 36 единорогов особенной "шуваловской" конструкции - так называемых "секретных" (орудия эти окружены были большой таинственностью, их возили всегда закрытыми, прислуга особою присягою обязывалась никому не сообщать их устройства, хотя, по правде, эти единороги ничего особенного собой не представляли). Единорог - геральдический зверь герба Шуваловых. В честь него в русской армии всю вторую половину XVIII и начало XIX века гаубицы звались единорогами. "Секретные" гаубицы отличались тем, что в одном теле было высверлено два канала - для стрельбы ядром (3-фунтового калибра) и специально для стрельбы картечью (в форме эллипса для лучшего рассеяния). По общему отзыву эти универсальные орудия стреляли одинаково плохо как ядрами, так и картечью. По уходе Шувалова (1762) единороги его в армии не удержались. Их пробовали продать французам, но те забраковали их по причине чрезмерного отката при выстреле. На составление "Обсервационного корпуса" из полков отбирали лучших людей, что влекло за собой всеобщее неудовольствие. Корпус этот сборного состава, громоздкий и тяжеловесный на походе, неповоротливый в бою (несмотря на то, что число орудий в полках было убавлено наполовину - с 36 на 18), не имевший ни сколько-нибудь продуманной организации, ни полковых традиций - не выдержал боевого испытания: он был наголову разгромлен под Цорндорфом, остатки его расформированы, а "секретные" единороги Шувалова, попав в руки пруссаков, перестали быть секретными... "Обсервационным" корпус этот был назван в смысле "опытнаго" ("обсервации" подвергались здесь знаменитые единороги).

Артиллерия была в общем значительно усилена. Полковая была еще в 1745 году усилена (4 пушки на пехотный полк), а с переходом пехотных полков на 3-х батальонное положение, даже удвоена против прежней нормы (6 3-фунтовых пушек на полк, по 2 на батальон). Полевая артиллерия была сведена в 2 полка, общей численностью 140 орудий в строю и 92 в резерве при фурштадских (обозных) ротах. Сверх того имелось 73 осадных орудия и 105 "секретных" гаубиц "Обсервационнаго корпуса". Число орудий действующей армии было доведено в общем до 800. Для подготовки офицеров артиллерии был в 1758 году основан Артиллерийский и Инженерный кадетский корпус (ныне 2-й Кадетский).

Идеи Шувалова в сильной степени отразились на составлении Устава 1755 года, заменившего старый петровский Устав 1716 года, во всем касавшемся обучения и тактики войск. Придерживаясь оборонительных начал и строго огневой тактики, устав этот особенно важное значение отводил артиллерии. От пехоты требовалось главным образом - ив первую очередь - производство огня.

Пехота строилась в четыре шеренги, первые две стреляли с колена. Для стрельбы батальон (гренадеры и фузилеры вместе) рассчитывался на 4 плутонга, так что стрелковые подразделения не совпадали с административными. В развернутом строю гренадерские роты шли полуротно на обоих флангах батальона.

Наиболее употребительные "карей" были: полковой, употреблявшийся при неподвижной обороне, преимущественно, отражении конницы: три первые фузилерные роты образовывали передний фас, три последние - задний; из оставшихся средних - три четные (4-я, 6-я, 8-я) образовывали правый, три нечетные - левый фасы. Гренадеры распределялись по фузилерным ротам и все вместе рассчитывались на плутонги, по 3 плутонга на фас. Полковая артиллерия становилась на углах, обычно по две пушки на передних, по одной на задних. При наступлении "сочинялся карей" иного рода - длинный, или "долгий" - о трех сторонах: 8 рот в переднем фасе, по 2 в каждом из боковых, заднего фаса нет. Этот трехсторонний "карей" был излюбленным построением нашей армии в блестящий период второй половины XVIII века.

Строевая часть усложнялась до чрезвычайности введением в каждодневный обиход громадного количества ненужных команд, приемов и построений, рабского копирования пруссачины. Петр Великий учил войска лишь тому, что им сможет пригодиться на войне. В середине XVIII века (в эпоху Шувалова и Чернышева), плацпарадные требования начинают заслонять собственно боевые. Команды были лихие "с замиранием сердца", но многословные и часто походили на монологи. Для заряжания, приклада и выстрела требовалось, например, по разделениям подача тридцати особых команд - "темпов" ("пли!" лишь на двадцать восьмом темпе, а на тридцатом ружье бралось "на погребение"). Введен был прусский журавлиный шаг и прусское наказание - палки - за плохой строй. Особенное внимание обращалось на быстроту заряжания и отчетливость приемов при этом. Если солдат ронял патрон, то тут же перед фронтом его нещадно били палками либо фухтелем.

Уставу 1755 года суждено было остаться мертвой буквой для большей части русской армии. Год спустя был объявлен поход и на полях Пруссии было не до выстрелов "в тридцать темпов". А вскоре, по окончании Семилетней войны, вся эта плацпарадная премудрость сошла на нет в славное царствование Екатерины II, чтобы с новой силой воскреснуть при Императоре Павле и его двух сыновьях.

Надо заметить, что отношения России к Пруссии были при Елизавете самые холодные. Вводя в армию пруссачину, Шувалов отдавал лишь дань общему для всей тогдашней Европы преклонению перед Фридрихом II, доведшим автоматическую выучку своих солдат до крайней степени совершенства и превратившим свои батальоны в "машины для стрельбы".

С этой армией-машиной нам и пришлось помериться силами два года спустя.

СЕМИЛЕНЯЯ ВОЙНА

Быстрое усиление Пруссии вызвало общую зависть и тревогу среди европейских держав. Австрия, потеряв в 1734 году Силезию, жаждала реванша. Францию тревожило сближение Фридриха II с Англией. Русский канцлер Бестужев считал Пруссию злейшим и опаснейшим врагом России. Еще в 1755 году Бестужев хлопотал о заключении так называемого субсидного договора с Англией. Англии надлежало дать золото, а России - выставить 30-40 тысяч войска. "Прожекту" этому так и суждено было остаться "прожектом". Бестужев, правильно учитывая значение для России "прусской опасности", обнаруживает в то же время полное отсутствие зрелости суждения. Он полагает сокрушить Пруссию Фридриха II "корпусом в 30-40 тысяч", а за деньгами обращается ни к кому иному, как к союзнице Пруссии - Англии. При таких обстоятельствах в январе 1756 года Пруссия заключила союз с Англией, ответом на что явилось образование тройственной коалиции из Австрии, Франции и России, к которым присоединились Швеция и Саксония. Австрия требовала возвращения Силезии, России была обещана Восточная Пруссия (с правом обмена ее у Польши на Курляндию), Швеция и Саксония соблазнены другими прусскими землями: первая - Померанией, вторая - Лузацией. Вскоре к этой коалиции примкнули почти все немецкие княжества (государства имперского союза). Душой всей коалиции явилась Австрия, выставлявшая наибольшую армию и располагавшая лучшей дипломатией. Австрия очень ловко сумела заставить всех своих союзников и, главным образом Россию, обслуживать ее интересы.

Пока союзники делили шкуру неубитого медведя, Фридрих, окруженный врагами, решил не дожидаться их ударов, а начать самому. В августе 1756 года он первый открыл военные действия, пользуясь неготовностью союзников, вторгся в Саксонию, окружил саксонскую армию в лагере у Пирны и заставил ее положить оружие. Саксония сразу же выбыла из строя, а плененная ее армия почти целиком перешла на прусскую службу.

Русской армии поход был объявлен в октябре 1756 года и в течение зимы она должна была сосредоточиться в Литве. Главнокомандующим назначен был фельдмаршал граф Апраксин, поставленный в самую тесную зависимость от Конференции - учреждения заимствованного от австрийцев и представлявшего собою в русских условиях ухудшенное издание пресловутого "гофкригсрата". Членами Конференции были: канцлер Бестужев, князь Трубецкой, фельдмаршалБутурлин, братья Шуваловы. Впрочем одним этим наше "австрофильство" не ограничивалось, а шло гораздо далее - Конференция сразу попала всецело под австрийское влияние и, командуя армией за тысячу верст от Петербурга, руководилась, казалось, в первую очередь соблюдением интересов венского кабинета.

В 1757 году определилось три главных театра, существовавших затем в продолжении всей Семилетней войны - франко-имперский (Западная Германия), главный или Австрийский (Богемия и Силезия) и Русский (Восточная Пруссия).

Кампанию открыл Фридрих, двинувшись в конце апреля с разных сторон - концентрически - в Богемию. Он разбил под Прагойавстрийскую армию принца Карла Лотарингского и запер ее в Праге. Однако на выручку ей двинулась вторая австрийская армияДауна, разбившая Фридриха при Колине (июнь). Фридрих отступил в Саксонию, и к концу лета его положение сделалось критическим. Пруссия была окружена 300000 врагов. Король поручил оборону против Австрии герцогу Бевернскому, а сам поспешил на Запад. Подкупив главнокомандующего северной французской армией герцога Ришелье и заручившись его бездействием, он после некоторых колебаний (вызванных дурными известиями с Востока) обратился на южную франко-имперскую армию. Фридрих II не был бы пруссаком и германцем, если бы действовал одними честными способами. Он заключил сделку с Ришелье, подобно тому, как Бисмарк провоцировал войну с Францией подделкой омской депеши" и как Вильгельм II, провоцировавший русскую мобилизацию подложным декретом (эпизод с "Локаль Анцейгером"), послал затем в Россию Ленина.

Германцы не изменились со времен Тацита. С 21 000 армией он наголову разгромил 64 000 франко-имперцев Субиза под Росбахом, а затем двинулся в Силезию, где Бевернский был тем временем разбит под Бреславлем. 5-го декабря Фридрих обрушился на австрийцев и буквально испепелил их армию в знаменитом сражении при Лейтене. Это - самая блестящая из всех кампаний Фридриха (по словам Наполеона, за один Лейтен он достоин именоваться великим полководцем).

Русская армия, оперировавшая на второстепенном восточно-прусском театре войны, оставалась в стороне от главных событий кампании 1757 года. Сосредоточение ее в Литве заняло всю зиму и весну. В войсках был большой некомплект, особенно чувствовавшийся в офицерах (в Бутырском полку, например, не хватало трех штаб-офицеров из пяти, 38 обер-офицеров,- свыше половины, и 557 нижних чинов - свыше четверти. Административная и хозяйственная часть не была устроена).

В поход шли отнюдь не с легким сердцем. Пруссаков у нас побаивались. Со времен Петра I и особенно Анны, немец являлся для нас существом заповедным - иного, высшего порядка, учителем и начальником. Пруссак же был прямо всем немцам немец.- "Фредерик, сказывают, самого француза бивал, а цесарцев и паче - где уж нам многогрешным супротив него устоять!"... Так рассуждали, меся своими башмаками литовскую грязь, будущие победители под Пальцигом иКунерсдорфом. Скверная русская привычка всегда умалять себя в сравнении с иностранцем... После первой стычки на границе, где три наших драгунских полка были опрокинуты прусскими гусарами, всей армией овладела "превеликая робость, трусость и боязнь" (чистосердечно признается Болотов) - сказывавшиеся, впрочем, на верхах гораздо сильнее, чем на низах.

К маю месяцу сосредоточение нашей армии на Немане окончилось. В ней считалось 89 000 человек, из коих годных к бою - "действительно сражающих" не более 50- 55 тысяч, (остальные нестроевые всякого рода, либо неорганизованные, вооруженные луками и стрелами калмыки).

Пруссию обороняла армия фельдмаршала Левальда (30 500 регулярных и до 10 000 вооруженных жителей). Фридрих, занятый борьбой с Австрией и Францией, относился к русским пренебрежительно ("русские же варвары не заслуживают того, чтобы о них здесь упоминать", заметил он как-то в одном из своих писем).

Русский главнокомандующий, как мы знаем, зависел всецело от петербургской Конференции. Он не имел права распоряжаться войсками без формальной каждый раз на то "апробации" кабинета, не имел права проявлять инициативу в случае изменения обстановки и должен был сноситься по всяким мелочам с Петербургом. В кампанию 1757 года Конференция предписала ему маневрировать так, чтобы для него "все равно было прямо на Пруссию или влево через всю Польшу в Силезию маршировать". Целью похода ставилось овладение Восточной Пруссией, но Апраксин до июня не был уверен, что часть его армии не будет послана в Силезию для усиления австрийцев.

25-го июня авангард Фермора овладел Мемелем, что послужило сигналом к открытию кампании. Апраксин шел с главными силами на Вержболово и Гумбинен, выслав авангард генерала Сибильского - 6000 коней, к Фридланду для действия в тыл пруссакам. Движение нашей армии отличалось медлительностью, что объясняется административными неурядицами, обилием артиллерии и опасением прусских войск, о коих ходили целые легенды, 10-го июля главные силы перешли границу, 15-го прошли Гумбинен и 18-го заняли Инстербург. Конница Сибильского не оправдала возлагавшихся на нее надежд, как полтораста лет спустя - на этих же местах, не оправдает их отряд Хана Нахичеванского...

Левальд поджидал русских на сильной позиции за рекой Алле, у Велау. Соединившись с авангардом - Фермором и Сибильским, Апраксин 12-го августа двинулся на Алленбург, в глубокий обход позиции пруссаков. Узнав об этом движении, Левальд поспешил навстречу русским и 19-го августа атаковал их при Гросс-Егерсдорфе, но был отбит. У Левальда в этом сражении было 22000, Апраксин имел до 57000, из коих, однако, половина не приняла участия в деле. Участь боя решил Румянцев, схвативший пехоту авангарда и пошедший с ней через лес напролом в штыки. Пруссаки этой атаки не выдержали. Трофеями победы было 29 орудий и 600 пленных. Урон пруссаков до 4000, наш свыше 6000. Эта первая победа имела самое благотворное влияние на войска, показав им, что пруссак не хуже шведа и турка бежит от русского штыка. Заставила она призадуматься и пруссаков. 

После егерсдорфского сражения пруссаки отошли к Веслау. Апраксин двинулся за ними и 25-го августа стал обходить их правый фланг. Левальд не принял боя и отступил. Собранный Апраксиным военный совет постановил, ввиду затруднительности продовольствия армии, отступить к Тильзиту, где привести в порядок хозяйственную часть, 27-го августа началось отступление, произведенное весьма скрытно (пруссаки узнали о том лишь 4-го сентября). На марше выяснилось, что вследствие полного неустройства невозможно перейти в наступление этой же осенью и решено отступить в Курляндию. 13-го сентября покинут Тильзит, причем русский военный совет постановил уклониться от боя с авангардом Левальда, несмотря на все наше превосходство в силе ("трусости и боязни", конечно уже и помину не было, но пресловутая "робость" видно не успела окончательно покинуть наших старших начальников), 16-го сентября вся армия отведена за Неман. Кампания 1757 года окончилась безрезультатно вследствие необычайного стеснения действий главнокомандующего кабинетными стратегами и расстройства хозяйственной части (в те времена не зависевшей от строевой, а имевшей, как мы то знаем, свою особенную иерархию).

Конференция требовала немедленного перехода в наступление (как то обещала союзникам наша дипломатия). Апраксин ответил отказом, был отрешен от должности и предан суду (умер от удара, не дождавшись суда). С ним поступили несправедливо, Апраксин сделал все, что мог бы сделать на его месте любой начальник средних дарований и способностей, поставленный действительно в невозможное положение и связанный по рукам и ногам Конференцией.

Вместо Апраксина главнокомандующим был назначен генерал Фермор - отличный администратор, заботливый начальник (Суворов вспоминал о нем как о "втором отце"), но вместе с тем суетливый и нерешительный, прототип Куропаткина. Фермор занялся устройством войск и налаживанием хозяйственной части.

Фридрих II, пренебрежительно относясь к русским (с ними дела он лично еще не имел) не допускал и мысли, что русская армия будет в состоянии проделать зимний поход. Он направил всю армию Левальда в Номерацию против шведов, оставив в Восточной Пруссии всего 6 гарнизонных рот. Фермор знал это, но не получая приказаний, не двигался с места.

Тем временем Конференция, чтобы опровергнуть ходившие в Европе, стараниями прусских "газетиров", предосудительные мнения о боевых качествах российских войск, приказала Фермору по первому снегу двинуться в Восточную Пруссию. Вот один образчик из тысячи (показания некоего "безпристрастнаго"иностранца, видевшего русскую армию): "Сколько-нибудь боеспособными - и то в очень невысокой степени - могут считаться лишь гренадерские полки, пехотные полки никакого сопротивления оказать не в состоянии... Самая посредственная немецкая городская милиция качеством бесспорно выше российских войск... Солдаты худо обучены, еще хуже снаряжены, офицеры никуда не годятся, особенно в кавалерии: у русских даже поговорка сложилась: плох, как драгунский офицер". В лице казаков Краснощекова, занявших Берлин, "газетиры" нашли оппонентов весьма... "хлестких".

1758

В первый день января 1758 года колонны Салтыкова и Румянцева (30000) перешли границу, 11-го января занят Кенигсберг, а вслед затем и вся Восточная Пруссия, обращенная в русское генерал-губернаторство. Мы приобретали ценную базу для дальнейших операций и, собственно говоря, достигли поставленной нами цели войны. Прусское население, приведенное к присяге на русское подданство еще Апраксиным, не противилось нашим войскам (местные же власти настроены были благожелательно к России). Овладев Восточной Пруссией, Фермор хотел было двинуться на Данциг, но был остановлен Конференцией, предписавшей ему - обождать прибытия "Обсервационного корпуса", демонстрировать совместно со шведами на Кюстрин, а затем идти с армией на Франкфурт. В ожидании летнего времени Фермор расположил большую часть армии у Торна и Познани, не особенно заботясь о соблюдении нейтралитета Речи Посполитой.

2 июля армия тронулась к "Франфору", как ей указано. Она насчитывала 55 000 бойцов. Расстройство Обсервационного корпуса ("шуваловцев"), незнание местности, затруднения с продовольствием и постоянные вмешательства Конференции привели к напрасной трате времени, продолжительным остановкам и контрмаршам. Все маневры производились под прикрытием конницы Румянцева (4000 сабель), действия которой можно назвать образцовыми. Военный совет постановил не ввязываться в бой с корпусом Дона (20 000 пруссаков), предупредившим нас во Франкфурте, и идти на Кюстрин для связи со шведами. 3-го августа наша армия подошла к Кюстрину и 4-го приступила к его бомбардированию.

На выручку угрожаемому Бранденбургу поспешил сам Фридрих II. Оставив против австрийцев 40000, он с 15000 двинулся на Одер, соединился с корпусомДона и пошел вниз по Одеру на русских. Фермор снял осаду Кюстрина и 11-го августа отступил к Цорндорфу, где занял крепкую позицию. За высылкой на переправы через Одер дивизии Румянцева (12 000), в строю русской армии было 42 000 человек при 240 орудиях.. У пруссаков было 33000 и 116 орудий.

Фридрих обошел русскую позицию с тыла и вынудил нашу армию дать ему сражение с перевернутым фронтом. Кровопролитное цорндорфское побоище 14-го августа не имело тактических последствий. Обе армии "разбились одна о другую". В моральном отношении Цорндорф является русской победой и жестоким ударом для Фридриха. Тут, что называется, "нашла коса на камень" - и прусский король увидел, что "этих людей можно скорее перебить, чем победить". Здесь же он испытал и первое свое разочарование: хваленая прусская пехота, изведав русского штыка, отказалась атаковать вторично. Честь этого кровавого дня принадлежит латникам Зейдлица и тем старым полкам железной русской пехоты, о которых разбился порыв их лавин... Русской армии пришлось перестраивать фронт уже под огнем. Правый и левый ее фланги разделялись оврагом. Обходной маневрФридриха припирал нашу армию к реке Митчель и превратил главную выгоду цорндорфской нашей позиции (наличие естественной преграды перед фронтом) в чрезвычайную невыгоду (река очутилась в тылу). Со стороны Фермора, совершенно не управлявшего боем, не было сделано ни малейшей попытки согласовать действия двух разобщенных масс, и это позволилоФридриху обрушиться сперва на правый наш фланг, затем на левый. В обоих случаях прусская пехота была отражена и опрокинута, но, преследуя ее, русские расстроились (особенно "шуваловцы") и попали под удар прусских конных масс. У нас кавалерии почти не было (всего 2700, остальные при Румянцеве). К концу сражения фронт армий составил прямой угол с первоначальным фронтом, поле битвы и трофеи на нем были как бы поделены пополам. Наш урон - 19 500 убитыми и ранеными, 3000 пленными (все переранены), 11 знамен 85 орудий, 54 процента всей армии. В строю "Обсервационного корпуса" из 9143 осталось всего 1687. У пруссаков - 10000 убитыми и ранеными, 1500 пленными, 10 знамен и 26 орудий - до 35 процентов всего состава. Стойкость русских Фридрих II поставил в пример собственным войскам, особенно пехоте ("... мое жалкое левое крыло бросило меня, бежало, как старые б...").

Притянув к себе Румянцева, Фермор мог бы возобновить сражение с большими шансами на успех, но он упустил эту возможность. Фридрих отступил в Силезию - Фермор же задался целью овладеть сильно укрепленным Кольбергом в Померании. Он действовал нерешительно и в конце октября отвел армию на зимние квартиры по нижней Висле. Кампания 1758 года - успешный зимний и безрезультатный летний походы, была для русского оружия в общем благоприятной.

На остальных фронтах Фридрих продолжал активную оборону, действуя по внутренним операционным линиям. При Гохкирхе он потерпел поражение (Дауннапал на него ночью), но нерешительность Дауна, не посмевшего воспользоваться своей победой, несмотря на двойное превосходство в силах, выручила пруссаков.

1759

К открытию кампании 1759 года качество прусской армии было уже не то, что в предыдущие годы. Много погибло боевых генералов и офицеров, старых и испытанных солдат. В ряды приходилось ставить пленных и перебежчиков наравне с необученными рекрутами. Не имея уже тех сил, Фридрих решил отказаться от обычной своей инициативы в открытии кампании и выждать сперва действий союзников, чтобы потом маневрировать на их сообщения. Будучи заинтересован в кратковременности кампании ввиду скудости своих средств, прусский король стремился замедлить начало операций союзников, и с этой целью предпринял конницей набеги по тылам их для уничтожения магазинов. В ту эпоху магазинного довольствия армий и "пяти переходной системы" уничтожение магазинов влекло за собой срыв плана кампании. Первый налет, произведенный на русский тыл в Познани небольшими силами в феврале, сошел пруссакам в общем благополучно, хотя и не причинил особенного вреда русской армии. Румянцев тщетно указывал Фермору при занятии квартир на всю невыгоду и опасность кордонного расположения. Это послужило даже причиной их размолвки. На 1759 год Румянцев не получил должности в действующей армии, а назначен инспектором тыла, откуда вытребован в армию уже Салтыковым. Другой набег в тыл австрийцев в апреле был гораздо успешнее и австрийская главная квартира до того была им напугана, что отказалась от всяких активных действий в течение весны и начала лета.

Тем временем петербургская Конференция, окончательно подпав под влияние Австрии, выработала на 1759 год план операций, по которому русская армия становилась вспомогательной для австрийской. Ее предполагалось довести до 120 000, из коих 90 000 двинуть на соединение с цесарцами, а 30 000 оставить на нижней Висле. При этом главнокомандующему совершенно не указывалось, где именно соединиться с австрийцами и чем руководствоваться при совершении операций "вверх либо вниз по течению Одера".

Укомплектовать армию не удалось и до половины предположенного - ввиду настойчивых требований австрийцев пришлось выступить в поход до прибытия пополнений. В конце мая армия выступила от Бромберга на Познань и, двигаясь медленно, прибыла туда лишь в 20-х числах июня. Здесь был получен рескрипт Конференции, назначавший главнокомандующим графа Салтыкова (Фермор получал одну из 3-х дивизий). Салтыкову предписывалось соединиться с австрийцами в пункте, где эти последние того пожелают ("буде Даун не согласится у Каролата, то у Кроссена"), засим ему приказывалось "не подчиняясь Дауну, слушать его советов" (1) - отнюдь не жертвуя армией ради австрийских интересов - и, в довершении всего, не вступать в бой с превосходными силами. Типичная кабинетная проза!..

Фридрих II, уверенный в пассивности Дауна, перебросил с "австрийского" фронта на "русский" 30 000 и решил разбить русских до соединения их с австрийцами. Пруссаки (сперва Мантейфель, после Дона, наконец, Ведель) действовали вяло и пропустили удобный случай разбить русскую армию по частям.

Не смущаясь присутствием этой сильной неприятельской массы на своем левом фланге, Салтыков двинулся 6-го июля от Познани в южном направлении - на Каролат и Кроссен для соединения там с австрийцами. У него было до 40 000 строевых. Русская армия блистательно совершила чрезвычайно рискованный и отважный фланговый марш, причем Салтыков принял меры на случай, если армия будет отрезана от своей базы - Познани.

Пруссаки поспешили за Салтыковым, чтобы предупредить его у Кроссена. 12-го июля в сражении под Пальцигом они были разбиты и отброшены за Одер - под стены кроссенской крепости. В пальцигскую баталию 40 000 русских при 186 орудиях сражалось с 28000 пруссаков. Против линейного боевого порядка последних Салтыков применил эшелонирование в глубину и игру резервами, что и дало нам победу, к сожалению, не доведенную достаточно энергичным преследованием противника до полного уничтожения пруссаков. Наш урон - 894 убитых, 3897 раненых. Пруссаки показали свои потери в 9000: 7500 выбывших в бою и 1500 дезертировавших. На самом деле их урон был гораздо значительнее и его можно полагать не меньшим 12000, одних убитых пруссаков погребено русскими 4228 тел. Взято 600 пленных, 7 знамен и штандартов, 14 орудий.

Все это время Даун бездействовал. Свои планы австрийский главнокомандующий основывал на русской крови.

Опасаясь вступить в сражение с Фридрихом, несмотря на двойное превосходство свое в силах, Даун стремился подвести русских под первый огонь и притянуть их к себе - в глубь Силезии. Но Салтыков, успевший "раскусить" своего австрийского коллегу, не поддался на эту "стратажему", а решил послепальцигской победы двинуться на Франкфурт и угрожать Берлину.

Это движение Салтыкова одинаково встревожило и Фридриха, и Дауна. Прусский король опасался за свою столицу, австрийский главнокомандующий не желал победы, одержанной одними русскими без участия австрийцев (что могло бы иметь важные политические последствия). Поэтому, пока Фридрих сосредоточивал свою армию в берлинском районе, Даун, "заботливо охраняя" оставленный против него слабый прусский заслон, двинул к Франкфурту корпус Лаудона, приказав ему предупредить там русских и поживиться контрибуцией. Хитроумный этот расчет не оправдался: "Франфор" был уже 19-го июля занят русскими.

Овладев Франкфуртом, Салтыков намеревался двинуть Румянцева с конницей на Берлин, но появление там Фридриха заставило его отказаться от этого плана. По соединении с Лаудоном он располагал 58 000 (40 000 русских и 18 000 австрийцев), с которыми занял крепкую позицию у Кунерсдорфа.

Против 50 000 пруссаков Фридриха в берлинском районе сосредоточилось таким образом три массы союзников: с востока 58 000 Салтыкова, в 80 верстах от Берлина; с юга 65 000 Дауна, в 150 верстах и с запада 30 000 имперцев, в 100 верстах. Фридрих решил выйти из этого несносного положения, атаковав всеми своими силами наиболее опасного врага, врага наиболее выдвинувшегося вперед, наиболее храброго и искусного, притом не имевшего обычаем уклоняться от боя, короче говоря, русских.

1-го августа он обрушился на Салтыкова и в происшедшем на кунерсдорфской позиции жестоком сражении - знаменитой "Франфорской баталии" - был наголову разбит, потеряв две трети своей армии и всю артиллерию. Фридрих намеревался было обойти русскую армию с тыла, как при Цорндорфе, но Салтыков не был Фермором: он немедленно повернул фронт кругом. Русская армия была сильно эшелонирована в глубину на узком сравнительно фронте. Фридрих сбил первые две линии (захватив было до 70 орудий), но атака его захлебнулась, причем погибла кавалерия Зейдлица, несвоевременно ринувшаяся на нерасстроенную русскую пехоту. Перейдя в сокрушительное контрнаступление во фронт и фланг, русские опрокинули армиюФридриха, а кавалерия Румянцева совершенно доконала пруссаков, бежавших кто куда мог. Из 48 000 королю не удалось собрать непосредственно после боя и десятой части! Окончательный свой урон пруссаки показывают в 20 000 в самом бою и свыше 2000 дезертиров при бегстве. На самом деле их потеря должна быть не менее 30 000. Нами погребено на месте 7627 прусских трупов, взято свыше 4500 пленных, 29 знамен и штандартов и все 172 бывших в прусской армии орудия. Русский урон - до 13 500 человек (третья часть войска):

2614 убитыми, 10863 ранеными. В австрийском корпусе Лаудона убыло около 2500 (седьмая часть). Всего союзники лишились 16 000 человек. Отчаяние Фридриха II лучше всего сказывается в письме его к одному из друзей детства, написанном на следующий день: "От армии в 48 000 у меня в эту минуту не остается и 3000. Все бежит и у меня нет больше власти над войском... В Берлине хорошо сделают, если подумают о своей безопасности. Жестокое несчастье, я его не переживу. Последствия битвы будут еще хуже самой битвы: у меня нет больше никаких средств и, сказать правду, считаю все потерянным. Я не переживу потери моего отечества. Прощай навсегда". Преследование велось накоротке; у Салтыкова после сражения оставалось не свыше 22-23 000 человек (австрийцы Лаудона в счет не могли идти: их подчинение было условное), и он не мог пожать плодов своей блистательной победы.

Даун, снедаемый завистью к Салтыкову, ничего не сделал со своей стороны для его облегчения, праздными же "советами" лишь досаждал русскому главнокомандующему. Фридрих II пришел в себя после Кунерсдорфа, бросил мысли о самоубийстве и вновь принял звание главнокомандующего (которое сложил с себя вечером "франфорской баталии"), 18-го августа под Берлином у Фридриха было уже 33 000, и он мог спокойно взирать на будущее. БездействиеДауна спасло Пруссию.

Австрийский главнокомандующий склонил Салтыкова двинуться в Силезию для совместного наступления на Берлин, но одного рейда прусских гусар в тыл было достаточно для поспешной ретирады Дауна в исходное положение... Обещанного для русских довольствия он не заготовил.

Возмущенный Салтыков решил действовать самостоятельно и направился к крепости Глогау, но Фридрих, предугадав его намерение, двинулся параллельно Салтыкову с целью его предупредить. У обоих было по 24 000, и Салтыков решил на этот раз в бой не ввязываться: рисковать и этими войсками за 500 верст от своей базы он считал нецелесообразным. Фридрих, помня Кунерсдорф, не настаивал на сражении, 14-го сентября противники разошлись, а 19-го Салтыковотошел на зимние квартиры к реке Варте. У победителя при Кунерсдорфе (получившего фельдмаршальский жезл) хватило гражданского мужества предпочесть интересы России интересам Австрии и отвергнуть требование Конференции, настаивавшей на зимовке в Силезии совместно с австрийцами и наряде 20-30 тысяч русской пехоты в корпус Лаудона. Уже прибыв на Варту, Салтыков по настоянию австрийцев показал вид, что возвращается в Пруссию. Этим он спас доблестного Дауна и его 80-тысячную армию от померещившегося цесарскому полководцу наступления пруссаков ("целых 40 тысяч!").

Кампания 1759 года могла решить участь Семилетней войны, а вместе с ней и участь Пруссии. По счастью для Фридриха, противниками он имел, кроме русских, еще и австрийцев. 
И Фридрих II, и его победитель Салтыков, и ангел-хранитель Даун - все трое выявили себя в этой кампании в полной мере...

1760

В кампанию 1760 года Салтыков полагал овладеть Данцигом, Кольбергом и Померанией, а оттуда действовать на Берлин. Но "доморощенные австрийцы" на своей Конференции решили иначе и снова посылали русскую армию "на побегушки" к австрийцам в Силезию - победителей при Кунерсдорфе все равняли по побежденным при Лейтене! Вместе с тем Салтыкову было указано и "сделать попытку" овладения Кольбергом - т. е. действовать по двум диаметрально противоположным операционным направлениям. Положение Салтыкова осложнялось еще тем, что австрийцы не осведомляли его ни о движениях Фридриха, ни о своих собственных.

В конце июня Салтыков с 60 000 и запасом провианта на 2 месяца выступил из Познани и медленно двинулся к Бреславлю, куда тем временем направились и австрийцы Лаудона. Однако пруссаки заставили Лаудона отступить от Бреславля, а прибывший в Силезию Фридрих II разбил его (4-го августа) при Лигнице.Фридрих II с 30 000 прибыл из Саксонии форсированным маршем, пройдя 280 верст в 5 дней (армейский переход - 56 верст). Австрийцы требовали перевода корпуса Чернышева (русский авангард) на левый берег Одера - в пасть врагу, но Салтыков воспротивился этому и отошел к Гернштадту, где армия и простояла до 2-го сентября. В конце августа Салтыков опасно заболел и сдал начальство Фермору, который сперва пытался осаждать Глогау, а затем, 10-го сентября, отвел армию под Кроссен, решив действовать по обстоятельствам. Следующий факт отлично характеризует Фермора. Лаудон просил его помощи при предположенной им осаде Глогау. Фермор, шагу не ступавший без разрешения Конференции, уведомил об этом Петербург. Пока за 1500 верст писались туда и обратно сношения и отношения, Лаудон передумал и решил осадить не Глогау, а Кемпен, о чем и поставил в известность Фермора. Тем временем получился рескрипт Конференции, разрешавший движение на Глогау, Фермор, слишком уж хорошо дисциплинированный полководец, двинулся на Глогау, несмотря на то, что движение это, в связи с изменившейся обстановкой, теряло всякий смысл. Пройдя к крепости, Фермор увидел, что взять ее без осадной артиллерии невозможно. Корпус Чернышева с кавалерией Тотлебена и казаками Краснощекова (всего 23 000, наполовину конницы) отправлен в набег на Берлин.

23-го сентября Тотлебен атаковал Берлин, но был отбит, а 28-го Берлин сдался. В набеге на Берлин, кроме 23 000 русских, участвовало 14 000 австрийцев Ласси. Столицу защищало 14000 пруссаков, из коих 4000 взято в плен. Разрушены монетный двор, арсенал и взята контрибуция. Прусские "газетиры", писавшие, как мы видели, всякие пасквили и небылицы про Россию и русскую армию, надлежаще перепороты. Мероприятие это навряд ли их сделало особенными русофилами, но является одним из самых утешительных эпизодов нашей истории. Пробыв в неприятельской столице четыре дня, Чернышев и Тотлебен удалились оттуда при приближении. Важных результатов налет не имел.

Когда выяснилась невозможность сколько-нибудь продуктивного сотрудничества с австрийцами. Конференция вернулась к первоначальному плану Салтыкова и предписала Фермору овладеть Кольбергом в Померании. Занятый организацией набега на Берлин, Фермор двинул под Кольберг дивизию Олица. Прибывший в армию новый главнокомандующий фельдмаршал Бутурлин(Салтыков всё болел) снял, ввиду позднего времени года, осаду Кольберга и в октябре отвел всю армию на зимние квартиры по нижней Висле. Кампания 1760 года не принесла результатов...

1761

В 1761 году - по примеру ряда прошлых кампаний, русская армия была двинута в Силезию к австрийцам. От Торна она пошла обычной своей дорогой на Познань и к Бреславлю, но в этом последнем пункте была упреждена Фридрихом. Пройдя мимо Бреславля, Бутурлин связался сЛаудоном. Вся кампания прошла в маршах и маневрах. В ночь на 29-е августа Бутурлин решил атаковать Фридриха под Гохкирхеном, но прусский король, не надеясь на свои силы, уклонился от боя. В сентябре Фридрих II двинулся было на сообщения австрийцев, но русские, быстро соединившись с этими последними, помешали тому и заставили Фридриха отступить в укрепленный лагерь при Бунцельвице. Затем Бутурлин, усилив Лаудона корпусом Чернышева (20000), отошел в Померанию. 21-го сентября Лаудон штурмом взял Швейдниц, причем особенно отличились русские (Бутырский полк), а вскоре после того обе стороны стали на зимние квартиры. При штурме Швейдница русские 2 батальона первыми взошли на валы, открыли затем ворота австрийцам и стали в полном порядке с ружьем у ноги на валах, в то время, как у их ног австрийцы предавались разгулу и грабежу. Спартанцы и илоты! Союзники лишились 1400 человек. Пруссаков сдалось 2600 при 240 орудиях (1400 перебито).

Действовавший отдельно от главной армии корпус Румянцева (18 000) 5-го августа подошел к Кольбергу и осадил его. Крепость оказалась сильной и осада, веденная при помощи флота, длилась четыре месяца, сопровождаясь в то же время действиями против прусских партизан в тылу осадного корпуса. Лишь непреклонная энергия Румянцева позволила довести осаду до конца - три раза созванный военный совет высказывался за отступление. Наконец, 5-го декабря Кольберг сдался (в нем взято 5000 пленных, 20 знамен, 173 орудия) и это было последним подвигом русской армии в Семилетнюю войну.

Донесение о сдаче Кольберга застало Императрицу Елизавету на смертном одре... Вступивший на престол Император Петр III - горячий поклонник Фридриха - немедленно прекратил военные действия с Пруссией, вернул ей все завоеванные области (Восточная Пруссия 4 года находилась в русском подданстве) и приказал корпусу Чернышева состоять при прусской армии. В кампанию 1762 года весною корпус Чернышева (преимущественно конница) совершал набеги на Богемию и исправно рубил вчерашних союзников-австрийцев, к которым русские во все времена _ а тогда в особенности - питали презрение. Когда в начале июля Чернышев получил повеление вернуться в Россию (где в то время произошел переворот), Фридрих упросил его остаться еще "денька на три" - до сражения, которое он дал 10-го июля при Буркерсдорфе. В этом сражении русские не участвовали, но одним своим присутствием (в качестве "фигурантов") сильно напугали австрийцев, ничего еще не знавших о петербургских событиях.

Так печально и неожиданно закончилась для нас прославившая русское оружие Семилетняя война.

БОЕВАЯ РАБОТА РУССКОЙ АРМИИ В СЕМИЛЕТНЮЮ ВОЙНУ

Составляя едва лишь пятую часть общих сил коалиции, русская армия в качественном отношении занимала в ряду их первое место - и ее боевая работа превышает таковую же всех остальных союзных армий взятых вместе. Работа эта в конечном итоге оказалась безрезультатной. Виноват в этом не только Петр III - моральный вассал Фридриха - а также (и главным образом) наш австрийский союзник.

Войну можно было бы кончить еще в 1759 году, после Кунерсдорфа, прояви австрийцы известный минимум лояльности, более того - понимай они правильно свои же интересы. Бездарный и нерешительный Даун пропустил тогда исключительно благоприятный момент. Эгоизм Австрии был настолько велик, что шел ей же во вред.

Жалкую роль некоего "унтергофкригсрата" играла петербургская Конференция, заботившаяся лишь о соблюдении австрийских интересов и упускавшая из виду свои собственные. Здесь, бесспорно, сказалось влияние нашей дипломатии, являвшейся во все времена защитницей интересов чужих государств в ущерб таковым же своего собственного. В те времена она подпала под влияние графа Кауница - знаменитого канцлера Марии-Терезии. В последующие эпохи Штейн, Меттерних, Бисмарк и Бьюкенен будут иметь в критические для России моменты преданных приказчиков в лице Нессельроде, Горчакова сШуваловым, Сазонова...

Одна лишь кампания 1757 года и зимний поход 1758 года были нами ведены в наших собственных интересах. В 1758, 1759, 1760, 1761 годах соблюдались интересы Австрии, в 1762 - интересы Пруссии.

В 1762 году участь нашего векового врага была в наших руках. Одна Россия, без всякого участия союзников, могла добить погибавшую Пруссию. Наследство Ордена Меченосцев - Кенигсберг и Марйенбург, было уже в наших руках. Но дочери Петра не суждено было завершить дела, начатого за пять столетий до того Александром Невским. Герцог голштинский спас короля прусского - спас ценою жизни Императора Всероссийского...

Действия русских войск в Семилетнюю войну - выше всякой человеческой похвалы. Ужас и восхищение объяли фридриховских ветеранов в кровавый вечер Цорндорфа при виде перебитых, но не разбитых батальонов, окровавленных, но грозных карре, стоявших несмотря ни на что, принимавших в штыки и приклады налетавшие лавины зейдлицких центавров и добившись того, что последнее слово в тот памятный день осталось за ними.

Один из участников цорндорфской битвы, Болотов, так описывает последние ее моменты: "Группами, маленькими кучками, расстреляв свои последние патроны, они оставались тверды, как скала. Многие, насквозь пронзенные, продолжали держаться на ногах и сражаться, другие, потеряв ногу или руку, уже лежа на земле, пытались убить врага уцелевшей рукой" ...

Другой участник - прусский ротмистр фон Кате, видел атаку Зейдлица и видел, как "русские лежали рядами, целовали свои пушки - в то время как их самих рубили саблями - и не покидали их" ...

Отличалась не одна пехота. В течение всей войны наша конница оказывала армии неоценимые услуги под командой Румянцева, Чернышева, Краснощекова. В "цорндорфскую" и "кунерсдорфскую" кампанию 1758 и 1759 годов - это было действительно всевидящее око армии. Ни одно движение неприятеля не ускользало от ее зорких глаз, ни один шаг прусских войск не оставался незамеченным и не доложенным своевременно. В Семилетнюю войну русская конница являлась единственной, способной решать задачи стратегического характера. Ее выучка оказалась превосходной - как в конном строю (Кунерсдорф), так и в пешем. При отходе Фермора после Цорндорфа в Померанию, 20 спешенных драгунских и конно-гренадерских эскадронов отряда Румянцева задержали на целый день 20-тысячный прусский корпус у Пасс Круга. "Драгунская" выучка и наличие конной артиллерии делали русскую конницу способной на такие дела, которые были не под силу никакой иностранной кавалерии.

Артиллерия была многочисленна и стреляла превосходно. Сказались результаты отдаваемого ей Шуваловым в мирное время предпочтения. Правда, многочисленность артиллерии несколько стесняла маневрирование. Под Цорндорфом, например, у нас приходилось 6 орудий на тысячу бойцов, вдвое больше, чем у пруссаков, в последующих же операциях примерно 5, т. е. все же больше, чем в других армиях (3-4). Со всем этим надо заметить, что артиллерия Шувалова с честью выдержала испытание Семилетней войны и долгое время еще победно гремела на полях сражений екатерининской эпохи, пока не уступила место артиллерии Аракчеева, со славою крещенной "в лучах наполеоновской звезды".

Обозы были громоздки (но не в такой степени, как при Минихе). Русские полководцы все отдавали дань эпохе и применяли исключительно магазинную систему довольствия. К насильственным реквизициям у населения "русские варвары" не прибегали, хотя прусские газетиры (которым, как мы уже знаем, это даром не прошло) и писали о людоедстве казаков и калмыков и всевозможных русских зверствах. В последние две кампании русские главнокомандующие заготовляли довольствие на два месяца вперед, отправляясь на соединение с австрийцами, ибо по опыту Салтыкова после Кунерсдорфа знали, чего стоят их обещания заготовить провиант.

В эту войну русские войска получили и коллективные награды за боевые отличия: полкам Чернышевского корпуса пожалованы серебряные трубы "за взятие Берлина сентября 28-го 1760 года". Их получили полки- гренадерские № 1-й (ныне Лейб-Гвардии Гренадерский) и № 4-й (ныне 10 гренадерский Малороссийский); пехотные - Кексгольмский (ныне Лейб-Гвардии Кексгольмский) Невский, Муромский. Суздальский, Апшеронский, Выборгский, Киевский (ныне 5 гренадерский Киевский); кавалерийские - Санкт-Петербургский карабинерный (ныне 1-й уланский Санкт-Петербургский) и № 3-й Кирасирский ("бывший Минихов", ныне 13-й драгунский Военного Ордена). Эти два кавалерийские полка за отличие в Семилетнюю войну получили кроме того серебряные литавры - и до сих пор являются единственными полками в русской коннице, имеющими это боевое отличие. Первой коллективной наградой был нагрудный знак, пожалованный в 1700 году Петром Великим за Нарву офицерам Преображенского и Семеновского полков. В 1737 году Императрица Анна пожаловала своему Измайловскому полку серебряные трубы за взятие Очакова. По преданию за Кунерсдорф, где он своим порывом увлек другие полки и дрался "по колена в крови", Апшеронский полк был награжден красными чулками.

Перейдем теперь к русской стратегии. О кабинетных стратегах петербургской Конференции упоминать больше не будем (скажем "по фридриховски", что эти варвары не стоят того, чтобы о них упоминать). Рассмотрим исключительно "полевую" стратегию. Всю войну она была скована стратегией кабинетной. Выдающиеся начальники, как Салтыков, ослабляли эти узы - посредственные, как Фермор, следовали указке слепо.

Остановимся на полководчестве Салтыкова и Румянцева. Первый из них блестяще кончил, а второй блестяще начал свое боевое поприще.

Победитель Фридриха Салтыков - "старичок седенький, маленький, простенький, в белом ландмилицком кафтане, без всяких украшений и без пышностей...- вспоминает про него Болотов,- имел счастье с самого уже начала своего полюбиться солдатам". Его любили за простоту и доступность и уважали за необычайную невозмутимость в огне. Салтыков обладал в большой степени здравым смыслом и (что делает из него вождя в истинном значении слова) сочетал с воинской храбростью большое гражданское мужество. Он умел разговаривать с наглыми австрийцами и наотрез отказывался выполнять требования Конференции, шедшие вразрез с интересами русской армии и несовместимые с достоинством России. Отдельные операции Салтыкова весьма поучительны: гольцин-пальцигский маневр (фланговый марш к Кроссену); пальцигское сражение, где Салтыков, опережая свою эпоху, эшелонирует войска в глубину (игра резервами); Кунерсдорф - и перемена фронта на 180 градусов, как только замечен маневр Фридриха; наконец, действия после Кунерсдорфа (фланговый марш на Глогау). Кампания 1759 года ставит Салтыкова головою выше всех союзных полководцев Семилетней войны.

Для Румянцева эта война была несравненной боевой школой. Впервые он проявил себя под Гросс-Егернсдорфом, когда, схватив пехоту авангарда, продрался с ней сквозь непроходимую чащу и принял в штыки хваленую прусскую пехоту, внушавшую тогда еще "робость, трусость и боязнь". Он показал нашему солдату, что пруссак не так уж страшен и русского штыка, во всяком случае, не любит. Эта атака Румянцева решила участь дня. В последующие кампании Румянцев зарекомендовал себя замечательным кавалерийским начальником, не уступая Зейдлицу в атаках и значительно превосходя Цитена в аванпостной службе. Самостоятельным начальником ему довелось быть впервые лишь в последнюю кампанию, под Кольбергом.

В общем, с русской стороны мы можем отметить следующие элементы: 1) Политика - слаба и несамостоятельна. 2) Стратегия "кабинетная" - несостоятельная и антинациональная, "полевая" - всякий раз, когда ей удается освободиться от пут "кабинетной",- хороша. 3) Тактика - хороша, а иногда - отлична. 4) Качество войск - при всех обстоятельствах превосходно.

Лучшим судьей действий русской армии был сам Фридрих II. Вначале он считал нас варварами, невеждами в военном деле. Уже Цорндорф заставил его изменить мнение ("этих людей легче перебить, чем победить"). А много лет спустя, когда Румянцеву пришлось быть в Берлине, весь прусский генеральный штаб по приказанию монарха явился к нему на квартиру со шляпами в руках - "с почтением и поздравлением" - и старый король лично командовал на потсдамском полигоне в честь русского фельдмаршала экзерцицией, представлявшей кагульскую баталию...

ПЕТР III

Вся трагедия Императора Петра III заключалась в том, что, вступив на престол своего великого деда, он продолжал чувствовать себя прежде всего герцогом голштинским, а потом уже императором всероссийским. Интересы его маленькой родины были ему ближе и понятнее интересов громадной вотчины, доставшейся ему от нелюбимой тетки и предназначавшейся им играть роль "хинтерланда" для голштинской политики.

Император Петр Федорович обещал быть правителем справедливым и гуманным, судя по его кратковременному царствованию. Он подтвердил обещание Елизаветы: никого не казнить смертью и упразднил Тайную Канцелярию. Дана широкая терпимость раскольникам, прощение беглым крепостным, наконец, издан знаменитый "указ о вольности дворянской", по которому дворянство окончательно освобождалось от обязательной государственной службы. Кто знает, быть может со временем он упразднил бы рабство, заменив его барщиной на голштинско-прусский образец.

Однако все его благие намерения уничтожались полным непониманием государственных интересов России и подчинением их частным интересам голштинского герцогства. Из-за тяжбы голштинцев с датчанами император всероссийский решил вовлечь Россию в войну с Данией - ее естественной союзницей на Балтийском море.

Государь окончательно восстановил против себя Гвардию подчеркнутым к ней пренебрежением и предпочтением выписанным из Голштинии "образцовым"немецким войскам, с которых эти птенцы гнезда Петрова должны были брать пример. Введены прусские экзерциции, ежедневные вахтпарады с непременным участием шефов. Вместо прежнего удобного "петровского" обмундирования дана новая форма тесная, неудобная, точный сколок с прусской. Командирам полков предоставлена свобода в выборе цвета обмундирования, как то имело место в Пруссии: появились белые, красные, оранжевые мундиры. Войска, бывшие в заграничном походе, так и не успели их получить... Вельможам, числившимся шефами полков, батальонов и рот указано присутствовать ежедневно на вахтпарадах и проделывать все экзерциции. Для людей в большинстве весьма пожилых и давно отвыкших от строя нововведение это было не из приятных. В апреле упразднены прославленные в боях наименования полков - им ведено впредь именоваться по шефам, как в прусской армии. Полки из 3-х батальонного состава сведены в 2-х батальонный - по I гренадерской и 5 "мушкетерских" рот (наименование "мушкетер", взятое опять-таки из прусского обихода, заменило "фузилера"). Этим узаконен порядок, сложившийся сам собою в последней кампании Семилетней войны, когда полки брали в поход два батальона, а один оставляли в тылу. Фридрих II любил кирасир, почему и в русской армии большинство драгунских полков обращено в кирасирские...

Перспектива непопулярной войны с Данией, а еще больше безобразное окончание славной для нашего оружия Семилетней войны и фактическое подчинение России Фридриху восстановило против Петра III все тогдашнее общественное мнение. Выразителем общего негодования явился Ломоносов:

"Слыхал ли кто из в свет рожденных, Чтоб торжествующий народ Предался в руки побежденных? О, стыд! О, странный оборот!"...

Недовольство выразилось в последних числах июня в открытом мятеже, 28-го июня 1762 года Петр III был низложен и на престол вступила Императрица Екатерина Алексеевна.

Организационно-административиые реформы в царствование императрицы Елизаветы

С вступлением на престол Елизаветы Миних, стоявший 10 лет безраздельно во главе армии, должен был уступить свое место другому; сначала на его место выдвигается Ласси.

В середине 50-хгг. при дворе возвышаются Шуваловы, среди которых особенное значение вскоре возымел граф Петр Иванович Шувалов, весьма умный, образованный и способный человек. По его инициативе в 1754 г. была образована Воинская комиссия “для рассуждения по делам, касающимся военной коллегии, а также о всех нерегулярных войсках”. Результаты ее деятельности в 1754 г. были нижеследующими:

В пехоте сформировались гренадерские полки, причем главным мотивом такого возрождения отдельных гренадерских полков послужило то, что в иностранных армиях их не было; затем был сформирован так называемый Обсервационный корпус в составе одного гренадерского и пяти мушкетерских полков. Наконец, для увеличения армии все пехотные полки из 2-батальонных были переформированы в 3-х батальонные, причем в каждом полку было 12 мушкетерских и две гренадерские роты. 

Исключением являлись полки Обсервационного корпуса, которые были 4-батальонными, в составе 12 мушкетерских и четырех гренадерских рот. Впрочем, нужно заметить, что в поход все полки выступали в 2-батальонном составе.

В коннице было несколько уменьшено число полков. Это было сделано для того, чтобы за счет полученной таким образом экономии улучшить их содержание. Наряду с этим в драгунских полках вновь появились гренадерские роты, что преследовало цель усилить оборонительные и наступательные средства этих полков при действии их в спешенном строю. Но организацию конницы не успели провести до Семилетней войны, а потому конница в поход вступила расстроенной.

Количество полковой артиллерии было уменьшено таким образом, что на каждый батальон пехоты и на каждый полк конницы приходилось теперь по одной пушке. Боевые действия в Семилетнюю войну показали, что такого количества артиллерии недостаточно. Ввиду этого, а также вследствие непригодности Обсервационного корпуса он был обращен в отдельный бомбардирский корпус, в состав которого было назначено 46 гаубиц, составивших 18 парков по 2 - 3 орудия в каждом.

Крупной реформой в артиллерии в эту эпоху было появление новых орудий. В 1756 г. появились новые полковые орудия - гаубицы, отличавшиеся большей подвижностью, что достигалось уменьшением массы и принятием разборного лафета.

В 1757 г. было введено новое орудие в полевой артиллерии - единорог трех видов: двухпудовый, пудовый и полпудовый (вдвое легче пушек; стреляли более метко и разрывным снарядом).

Артиллерия, входившая в состав армии, делилась на бригады (примерно, по 20 орудий в каждой); бригады, приданные дивизиям и корпусам – на батареи. Все же, однако, указанные бригады и батареи еще не представляли собой отдельных строевых частей в нынешнем смысле этого слова.

В 1757 г. была учреждена первая у нас чисто строевая инженерная часть - инженерный полк, состоявший из двух рот пионеров, двух рот инженеров и двух мастеровых рот.

В военное время инженерные офицеры назначались весьма часто для несения службы в Генеральном штабе.

Это являлось следствием того, что инженеры пользовались особым покровительством графа П. И. Шувалова.

Общий состав армии к началу Семилетней войны был следующий: полевых войск - около 185 тысяч, гарнизонных - около 75 тысяч, ландмилиции - около 28 тысяч и нерегулярных войск тех же категорий, что и в предшествующую эпоху - около 44 тысяч.

Организация высших тактических соединений была прежней, но дивизии приобрели значение территориальных округов; их было всего пять: Московская, Петербургская, Лифляндская, Украинская и Новгородская. В состав дивизии входили все войска, кроме расположенных в Оренбурге и в Сибири.

Управление в военное время получило совершенно новое направление: в 1756 г. была образована Конференция, которая, по мысли ее создателей, должна была направлять и стратегические операции. Наши главнокомандующие признавали такое положение вещей ненормальным, и все с Конференцией, в состав которой к тому же входило много лиц, не имеющих понятия о военном деле, были в натянутых отношениях, что еще более ухудшало положение дел.

Квартирмейстерская часть в эту эпоху приходит в расстройство. Причиной этого является, во-первых, несоответствующее выдвижение инженерных офицеров на эту службу, во-вторых, сильное развитие адъюнктуры, которая заполнялась обыкновенно родственниками и знакомыми и приобрела несоответствующее ей влияние даже на ход военных действий.

Комплектование офицерами производилось как и раньше, теперь было больше офицеров из Кадетского корпуса. вообще в царствование Елизаветы было обращено внимание на поднятие образовательного уровня офицеров, Совершенствуются артиллерийская и инженерная школы которые соединяются в одну.

Существенных изменений в обмундировании и в вооружении в царствование Елизаветы не последовало. Следует со отметить, что боевой комплект патронов для каждого нижнего чина был увеличен до 100 штук.

Довольствие в военное время ориентировалось на условия, в которых приходилось вести военные действия, и основывалось на организованном подвозе его с хорошо оборудованных баз и на эксплуатации местных средств. В связи с этим количество обозов уменьшилось.

До 1755 г. единственным руководством для подготовки войск к строевой и полевой службе был устав 1716 г. Это зависело от двух причин: 1) другого не было, и 2) этого требовало направление, которое создавалось в зависимости от повеления государыни: “Экзерциции к барабанному бою быть как при Петре”. Воинская комиссия 1754 г. создала новые уставы.

Пехотный устав 1754 г. имел три главные особенности:

во-первых, в нем не заключалось положений о полевой” гарнизонной службе. Последствием этого был произвол в несении этих отраслей службы, умаление их значения и упадок, что крайне тяжело отражалось на войсках в военное время. Во-вторых, одиночное обучение в уставе не было отделено от совокупного, что влекло за собой потерю значения одиночной подготовки, а значит, и ее понижения. В-третьих, устав 1754 г. давая массу форм и видов строя, сложные правила для их построения, массу мелочей, не поддающихся разучиванию, - вообще дух устава противоречил высказанной в нем же истине, что “всякий тот способ (построения и стрельбы), которым неприятеля победить можно, за наилучший дочитается”. Причиной такого противоречия является недоверие вдохновителей и составителей устава к тем, кто должен был его применять.

Основным строем пехоты, по уставу, является строй развернутый, 4-шеревожиый. В ружейные приемы было введено “метание артикулов по флигельману”, “прихлопывание по суме” и “пристукивание крепко” по ружью. Кроме того, ружейные приемы были крайне сложны; например, заряжание производилось в 12 темпов, составлявшихся из 17 приемов.

В перестроение развернутого строя была введена новинка - колонны:

1) ротная - для отбития атаки кавалерии, в сущности ротные каре;

2) взводная - для походных движений;

3) батальонные колонны для прорыва тонких линий неприятеля; эти колонны не строились из частей больших батальона; если же это нужно было, то батальон становился за батальоном на 12 шагов дистанции;

4) кроме того, устав предусматривал четыре каре: одно батальонное и три полковых. Такие каре разнились между собой формой. Правила построения каре были крайне сложны и мелочны. Стрельбы одиночной по-прежнему нет.

В общем, все виды строев, все правила стрельбы указывали на увлечение стрельбой и на малое уважение к штыку. Таким образом, пехотный устав 1755 г. уклонился от идей Петра. Он является поворотным пунктом в сторону западных увлечений от наших самобытных петровских начал.

Конница в 1755 г. также получила новый устав, причем нельзя не сказать, что он правильно определяет главные боевые свойства конницы: быстроту и силу удара холодным оружием; отсюда вытекали и требования устава - обучение совершенной верховой езде я владению холодным оружием. Требования относительно верховой езды были весьма разумны: крепко сидеть и искусно управлять лошадью, а средством для этого рекомендовались полевые поездки; для обучения действию холодным оружием устав указывал на рубку чучел.

В общем, устав конницы 1755 г. делает громадный шаг вперед по сравнению с уставом 1733 г. и в этом отношении с отвечает идеям Петра.

Изменения в материальной части артиллерии, ее составе организации и, что самое главное, в условиях ведения боя делали устав артиллерии 1730 г.несоответствующим. Требовался новый, но его разработать не успели, а потому появилось как бы дополнение к старому - “Наставление для действия артиллерии в бою”. Это “Наставление” было издано в 1759 г., и таким образом при его составлении использован опыт кампании 1757 и 1758 г.

Основные положения “Наставления” следующие:

а) подавляющее количество артиллерии должно назначаться в боевую часть и небольшое число орудий - в резерв;

б) дистанция для стрельбы: для орудия большого калибра – с 750 саженей, малого калибрам полковых пушек – с 400 саженей.

По приближении противника на 250 саженей орудия большого калибра переходили на картечный огонь; по мере дальнейшего приближения противника и другие орудия переходили постепенно на этот огонь (полковые пушки с 70 саженей):

Орудия второй линии располагались между линиями и стреляли или через головы, чтобы своих не повредить и обстреливать противника, или вдоль линии против неприятеля, ворвавшегося между линиями с флангов.

Устава полевой службы не было, а потому она неслась лишь по традициям; значения ей не придавали, а потому, очевидно, выполнялась она неудовлетворительно.

В частности, походные движения в начале Семилетней войны производились в боевом порядке и лишь потом - отдельными колоннами, между которыми поддерживалась тесная связь. Впереди походного порядка шла легкая конница, потом - сильный общий авангард и независимо от него перед каждой колонной частные авангарды. Неподвижное сторожевое охранение дополняется подвижным посредством легкой конницы. Вдали от неприятеля сторожевую службу несла исключительно конница.

Разведку требовалось выдвигать возможно дальше вперед. Важнейшей задачей разведки являлся сбор верных сведений о неприятеле; отсюда вытекали и способы действия, а именно: “отнюдь не скоро ретироваться”.

Располагались на месте войска преимущественно биваком; при расположении на квартирах требовалось обеспечивать их естественными преградами и принятие мер для быстрого сбора.

Боевой порядок - в три линии, причем третья - резерв; между 1-й и 2-й линиями тоже ставились небольшие резервы. Дистанция между линиями, в зависимости от местности, была установлена в 300-500 шагов.

Полки строились в боевом порядке на назначенном им месте в развернутом строю.

Полковая артиллерия располагалась впереди своих полков, полевая - впереди фронта и на флангах, причем окончательно места выбирают для нее бригадные генералы пехотных дивизий.

Конница в боевом порядке ставилась на флангах и между ними. Иногда конница образовывала сильный маневренный уступ за флангом для парирования обхода.

Войска в боевом порядке располагались не равномерно, а в зависимости от значения различных участков и вероятных действий противника; все применялись к местности.

Боевой порядок допускал возможность оказать поддержку не атакованными войсками, а это обстоятельство и резервы устраняли недостаток гибкости и невозможность взаимной выручки в линейном боевом порядке.

В общем, в эпоху императрицы Елизаветы мы в вопросах военного дела ничего не потеряли, но зато и мало приобрели. Таким образом, действия в Семилетнюю войну - это результаты подготовки в предшествовавшую эпоху.

де Варнери. Заметки об армии и флоте русских

Об авторе

Шарль Эммануэль де Варнери / Charles-Emmanuel de Warnery (1720 – 1786) – видный военный теоретик и историк второй половины XVIII века, генерал кавалерии. По происхождению франкоязычный швейцарец, родом из кантона Во.

Поступил четырнадцатилетним на военную службу в Сардинии, участник Войны за польское наследство (сражения при Парме и Гуасталла в 1734 году).

1737 год – недолгое пребывание на австрийской службе. С 1738 года по 1742 год на службе в России. Участник русско-шведской войны в качестве капитана гренадеров, ранен в сражении при Вильманстранде (1741).

В 1742 году перешел на службу в Пруссию, сделав в качестве гусара быструю карьеру, отмеченную присвоением прусского дворянства, орденом pour le mérite и чином полковника (командовал гусарским полком N3).

Участник Второй Силезской войны и Семилетней войны (сражения при Праге и Колине).

Попал в 1757 году в австрийский плен с частью своего полка в результате капитуляции гарнизона крепости Швайдниц.

Вернувшись из плена, добровольно предстал перед военным судом и был оправдан. Потребовал военно-полевого суда для всех офицеров, бывших с ним в плену. Дело завершилось конфликтом с королем и вынужденной отставкой в разгар войны.

С 1776 года генерал на польской службе, личный адьютант короля Станислава Понятовского. Продолжал, однако, проживать на прусской территории, в силезском поместье или в Бреслау (Бреславль, ныне Вроцлав), где и помер.

Автор истории Семилетней войны и ряда военных и военно-исторических трудов, наибольшей известностью пользуются «Заметки о кавалерии»(написаны в 1776, впервые опубликованы в 1781). Варнери писал на родном ему французском языке, однако, зная немецкий, участвовал в переводах своих книг на этот язык, в частности, при подготовке собрания сочинений в немецком переводе (Ганновер, 1785 – 1791). Отсюда, немецкие тексты можно, с небольшой натяжкой, считать авторскими.

О переводе

Оригинальное название книги: «Remarques sur le militaire et le marine des Turcs et des Russes...», первое издание относится к 1766году, в 1771 оду книга была переработана и дополнена автором.

Перевод сделан по изданию собрания сочинений «Des Herrn Generalmajor von Warnery sämtliche Schriften. Aus dem Französischen übersetzt, und mit Planen und Erläuterungen vermehrt, Sechster Theil» (Hannover, im Verlage der Helwingschen Buchhandlung, 1787).

Книга делится на четыре главы. В первой автор характеризует турецкую, во второй – российскую армию, в третьей – речь идет об экспедициях на Кавказ (Тотлебен) и в Грецию, заключительная глава посвящена вопросам тактики в войне против турок.

В предисловии к изданию собрания сочинений Варнери рассказывает о полученном им письме от вице-канцлера князя Голицына. Голицин направил книгу фельдмаршалу Румянцеву в действующую армию и тот, ознакомившись с ней, просил прислать дополнительные экземпляры для офицеров.

Мною переведена только вторая глава. 

Неудобочитаемые для современного читателя длинные предложения, по моде того века состоящие из бесчисленных придаточных, а, также, абзацы, протяженностью в несколько страниц, разбиты на более короткие при сохранении смысла сказанного.

Владимир Кузнецов

Вторая глава

Об армии, флоте и национальной душе русских

Поскольку турецкая армия мною обстоятельно разобрана, уместно поговорить теперь о ее врагах. Их страну и форму правления я обхожу молчанием, оставляя их обсуждение Бюшингу и другим. В прежние времена российское войско с турецким имело много сходства. Стрельцы были ничем иным, как настоящими янычарами. Остаток войска состоял почти целиком из легкой иррегулярной кавалерии. Какой конец ожидал первых, хорошо известно.

Во время войны со шведами Петр Великий создал армию, были построены Петербург и крепость Кронштадт. Тогда же в море вышли первые российские суда. Для всех этих преобразований требовалось участие иноземцев и, стало быть, большие средства. Преодолев несметные трудности, великий государь пожал плоды своего труда еще при жизни.

В правление Екатерины I и Петра II армия и флот, вместо того, чтобы продолжать расти, казалось, находились в полном небрежении. Придворная челядь, при Петре Великом не слишком влиятельная, приобрела решительное превосходство над военными. Отсюда неудивительно, что русские из лучших семей, за исключением трех-четырех (Репнины, Румянцевы, Голицыны и Чернышевы), славнейшим воинским отличиям предпочитали камергерский ключ. Да и немалая разница, в каком месте пребывать – при блестящем дворе или в глухой российской провинции, где недостает многих приятностей, скрашивающих человеческую жизнь.

Сверх того, гражданская служба открывает перспективы быстрой карьеры. Тайный советник имеет ранг генерал-аншефа, также обстоит дело и с иными придворными званиями, самое незначительное соответствует роте. Камергеры состоят в ранге генерал-майоров, камерюнкеры – бригадиров, невзирая на то, что это, как правило, совсем молодые люди. Довольно странно, что во время штурма Бендер, одним деташементом командовал соответственно своему придворному чину некий камерюнкер. Если он прежде не служил, то войско, отданное под его начало, подвергалось серьезным опасностям. Не стоит поэтому удивляться, что высокородный русский стремился к придворной карьере, избегая военной службы.

В правление Анны армию возглавлял Миних, славных деяний, в которых он пытался уверить весь мир, отнюдь не совершивший. Миних ввел прусский пехотный строевой устав. Рассказывают, он уговорил свою повелительницу учредить три кавалерийских полка. В то же правление был основан кадетский корпус, ныне насчитывающий 600 человек. Однако, драгуны, составлявшие большую часть кавалерии, пребывали в таком состоянии, что регулярным войском их едва ли можно было признать. Они, скорее, уподоблялись бранденбургским ямщикам и это сравнение, полагаю, им еще льстит.

Предпочтение, оказываемое этим маршалом немцам; высокомерие в обращении с офицерами коренной национальности, пусть даже и высокого происхождения; скверный прием, которого они удостаивались, не были средствами приохотить их к военной службе. Никогда не забуду, как несправедливо обходился он с генералом Лопухиным, павшим в битве при Егерсдорфе смертью героя. Таким образом, любой дворянин, имевший средства к существованию, был прав, не поступая, коль скоро мог от нее уклониться, на военную службу. Возможно, не все знают, что дворян старше 13 лет брали на службу простыми солдатами и потому они больше, чем крестьяне, заслуживали сожаления. По принуждению все исполняется с неохотой, в особенности, если при этом не раззадорено наше самолюбие – такова человеческая природа. Из-за этого порядка многие русские, особенно пожилые, хотели вернуть старые времена, когда в чужие дела не лезли. Флот оставался при этом правлении в прежнем состоянии. Регенства курляндского герцога Бирона и брауншвейгской принцессы Анны были слишком короткими, чтобы способствовать заметным преобразованиям.

Первое время по воцарении Елизаветы казалось, что все, в особенности, армия, пришло в упадок. Она находилась где-то шесть месяцев на троне, когда маршал Левендаль – я как раз заказал новое платье – заметил по этому поводу, мне следовало бы лучше купить тулуп или халат на меху, так как вскоре, вероятно, таково будет придворное убранство. Лейб-гвардия бесчинствовала, почти не уступая левантинцам. Разложение проникло в гвардейские полки, под Выборгом своему генералу в повиновении отказавшие. В военном совете председательствовали етхие русские генералы, кое-кто из них провел большее время жизни вСибири. Они верили, ничто не может сравниться с установлениями Петра Великого и дальше идти невозможно.

Итак, прусский строевой устав был отставлен, вновь откопали древний, времен генерала Лефорта – лишь только выучить слова команд оттуда составляло целую науку. Хотели упразднить и кирасиров, поскольку Петр Великий их не имел. Офицеры гвадии опять носили мундиры, бывшие у них при сформировании их полков, и преобразования распространились даже на барабанщиков, поскольку генерал-марш, как нововведение, отменили. Каждую минуту поступали приказы о переменах в строевой подготовке ввиду того, что в архивах отыскались сведения еще о каком-то прежде принятом движении руки или о положении пальцев и т.п.

Счастье для России, что это тотальное разрушение не продлилось и что нашлись в составе нации генералы, не столь приверженные старине, и указали на его изъяны. Графы Румянцев и Чернышев, в то время молодые полковники, находили удовольствие в том, чтобы содержать свои полки исправными и хорошо обученными, их замечали и награждали одобрением: тогда же пришло осознание, что армия, содержащаяся в опрятности и хорошо дисциплинированная, обходится ничуть не дороже, чем грязная и распущенная. Такова эпоха, в которую русская армия начала прогрессировать.

Случившаяся в это время война с прусским королем обернулась к большой выгоде для нации и всегда будет оказывать на нее влияние. Младшие офицеры и солдаты, верившие, что вне России ни хлеба и счастья, ни благоденствия не найти, и лишь себя за людей признававшие, смогли убедиться, что таковые имеются и за границей. Во время пребывания в Пруссии они научились гуманности, прежде им совершенно несвойственной. Я мог бы привести немало примеров в подтверждение сказанного. Хочу лишь отметить, что в битве при Егерсдорфе они не брали пленных, невзирая на то, что большинство пруссаков, попавших им в руки, были тяжелоранеными, и офицеры, опасаясь для себя неприятных последствий, не могли остановить резни. Но затем, как они перезимовали несколько зим в прусских землях, ненависть к врагам обратилась в удивление и расправы над пленными прекратились.

В 1761 году я слышал у себя в доме русских солдат, беседовававших между собой о различных вещах, не зная, что я понимал их язык. Среди прочего, они говорили о Федор Федорыче (так они прозывают прусского короля, бывшего в то время их врагом) и закончили словами: «Дай ему бог здоровья, он великий воин! Что бы мы ни сделали, чтоб он нами командовал!» – Странно, что тогда пруссаки были им милее, чем союзники их государыни.

Русские многое взяли от пруссаков и, как я покажу в дальнейшем, их нынешнему решительному превосходству над турками это немало содействовало. Одним словом, можно утверждать, что последняя война сделала их теми, кем они сейчас являются.

Уже Петр III начал улучшать кавалерию. В славное правление ныне правящей императрицы она достигла теперешней степени совершенства – я нахожу ее прекрасной и по-настоящему боеспособной. Кирасиры также хороши, как и лучшая кавалерия в мире, но, однако, между кирасирскими полками еще много несходства. Кадетский корпус безупречно устроен. В него принимают детей не старше шести лет и там они находятся еще какое-то время на попечении женщин. Эти женщины- иностранки, тем самым, облегчается изучение языков. Стараются, и с большим успехом, привить молодым дворянам благородный образ мыслей. Мне было суждено узнать русских тридцать лет назад, ныне я нахожу их сильно переменившимися в лучшую сторону. Бесспорно, этому счастливому преображению немало способствовала вольность, дарованная благородному сословию Петром III и подтвержденная Екатериной II: холоп способен лишь на подлые мыслишки. Когда их принуждали к военной службе, они шли в нее с большой неохотой. Поскольку теперь они свободны, для них – это дело чести и они ищут возможности отличиться.

Русские имеют своих генералов, которые прославились бы в любой армии мира, таковых они имели уже в начале этого столетия. Старый князь Голицын, завоевавший при Петре Первом Финляндию, был Евгением России. Жаль, что никто не сподобился выпустить его жизнеописание, оно должно быть в высшей степени достопримечательным и поучительным. Верно, что русские обладают пытливым умом; за что они берутся, им удается. Не знаю другой нации, которой овладение французским обходилось бы так легко, и которая так же хорошо говорила бы на нем, как они; немецкий достается им тяжелее.

Русские солдаты несравненны. Их переполняет любовь к Отечеству; они воодушевляют офицеров, призывая положиться на их мужество; в то время, как в других армиях офицеру приходится говорить без конца, чтобы побудить людей к исполнению долга. Даже в самом бедственном положении они неизменно сохраняют бодрость, воспевая своих героев и победы. Их запевалы – у русских, обычно, дети пастухов – также споро складывают стихотворную строфу, как и запевалы французских гренадеров. Одним словом, можно утверждать, что в отношении простых солдат Россия все иные державы превосходит. Русский устраивает себе печь в земле, сам печет свой хлеб, он и каретник, и каменщик, и плотник, и столяр, и брадобрей, и портной, и сапожник, короче, может все, никогда этому не учившись. Сверх того, он упорен и не обделен честолюбием. Среди пехотных полков, находившихся с графом Чернышевым при прусской армии, были такие, где солдаты дали зарок не пить спиртного – сие многое скажет о солдате любой нации, в особенности же, о русском, который в пьянстве порока не видит. По-моему, никакие войска в мире не идут так охотно в штыковую атаку,как они. Они были первыми, кто потягался с турецкими саблями, пойдя на них в штыки – доказательство тому, что машиною они не являются. Они понятливы, неприхотливы и, как утверждается, легче других наций переносят лишения – я в это, однако, не верю. Признаю, что лишения страшат их меньше, чем иных солдат, а также, что они подвергают себя большим тяготам.

Хочу разъяснить свою точку зрения. В предыдущей войне с турками маршал Миних потерял половину армии от одних только болезней. Очаков обошелся в три тысячи русских, не считая погибших при штурме. Их высокопоставленные генералы заверили меня, что прусская война стоила им свыше 150 000 человек, из этого числа безвозвратных потерь от руки врага погибло меньше десятой части. И это при том, что им не пришлось претерпеть таких лишений, как пруссакам. Они вели свои кампании, так сказать, развалясь в кресле: казаки облегчали обычную службу, также и климат от привычного не слишком разнился. Сам видел, как в Финляндии и в Кронштадте полки ежегодно теряли почти половину солдат из-за одной только цынги.

Возможно, виной тому мизерное солдатское жалование. В России солдат, находясь на постое и питаясь вместе с хозяином, может им обойтись. На марше и в действующей армии он должен сам себе готовить. Жалование выдается раз в четыре месяца и никогда авансом. Как только простой солдат покидает гарнизон, ему приходится довольствоваться хлебом и водой. Отсюда приходит соблазн поедать всевозможные негодные сырые продукты и те приводят его в лазарет, у них – все равно, что в могилу. Солдат, зачастую получающий лишь скверную муку, какую-то малость ячменной крупы и 14 грошей на немецкие деньги, не может ни выпить стакан пива или водки, ни каждую неделю хоть раз поесть мяса. Короче, русский солдат редко может заглушить голод и, едва оставив гарнизон, испытывает нужду во всем, что делает жизнь приятной. По этой причине он, так сказать, и презирает ее.

Сверх того, у русских недостает фельдшеров, большинство из них немцы, им платят недостаточно и потому не имеют добрых, к ним идут лишь наши посредственные костоправы. Имей они в пять раз больше лекарей – все равно не хватало бы. Нынче они выписали из Германии нескольких для лазаретов, им платят хорошо, однакож их очень мало. Также неясно, позаботились ли об остальном. На русский полк приходятся лишь один обер- и один унтер-хирург, с недавнего времени к ним должен добавиться третий лекарь.

Русские не заботятся должным образом о рекрутах, многие помирают еще до поступления в полк. Убытка от этого не происходит, так как жалование начисляется лишь по истечении четырехмесячной службы. Такой вот бедный парень, взятый из родительского дома, проделывает двести или триста миль марша, получая на содержание лишь отсыревшую муку или ячменную крупу, и это еще нередко приходится продавать или тащить на себе двухнедельный запас.

В прусскую войну русские создали новый пехотный корпус из шести полков, всего 30 000 человек. Корпус, носивший имя Шувалова, обладал несомненными достоинствами: материалы для него были хорошо подобраны. Однако, он потерял половину состава еще прежде, чем присоединился к действующей армии – бравые солдаты заслуживают лучшей участи.

Русским не хватает исправной организации снабжения (комиссариата), припасы магазинов сгнивают и, все же, войскам приходится употреблять их в пищу. Интенданты (комиссары) – сплошь офицеры, их производят в звании также, как и военных казначеев и армейских кассиров. Кстати, русский солдат хорошо одет, у него добротные шинель и сапоги, в этом отношении все в порядке. Однако, он не может тащить на себе всю экипировку и, в придачу, хлеб из расчета на несколько дней. Двенадцати или двадцати товарищам приходится покупать в складчину лошадь и телегу и содержать их. Отсюда они вынуждены во многих местах обходиться хлебом и водой, часто, в особенности в Варшаве, на содержание обозной лошади уходит все жалование.

Еще одним злоупотреблением в российской армии, заслуживающим устранения, является чудовищная писанина, всякая мелочь излагается письменно. Генерал, командующий корпусом, тратит большую часть своего времени на чтение и подпись таких пустяков, на которые в другом месте пожалели бы и клочка бумаги. Я ничуть не преувеличиваю, утверждая, что один русский батальон изводит больше чернил, чем вся прусская армия. Сие требует массу писарей, самый малый деташемент их иметь обязан. Бумага и сургуч причиняют непомерные затраты. Через канцелярщину российская армия теряет, верно, от двух до трех тысяч бойцов, если посчитать с писарями людей для их охраны, обслуживания и т.п., и у генералов отнимается время, кое они могли бы с большей пользой употребить.

Петр III уничтожил противное субординации злоупотребление, отдававшее офицера в жертву злобы любого презренного негодяя. Прежде солдат мог подавать жалобу на командира – того немедленно сажали под арест и, пока разбиралось дело, обращались с ним, как с арестантом. На моих глазах такое случалось не раз. К счастью для нации, ныне правящая императрица этот указ утвердила, ровно, как и отмену бесчеловечного тайного сыска.

Внешностью русские уступают немцам, полякам и шведам: приземисты, стройные попадаются редко. Ростом, цветом и чертами лица напоминают испанцев.

Религиозная терпимость бесспорно способствовала искоренению суеверий, коим русские издавна до крайности предавались. Еще в правление Елизаветы искателю высокого покровительства дозволялось исповедовать лишь господствующую религию. Ныне высокие церковные чины не стремятся к обращению христиан иных конфессий, похоже, ярмо предрассудков сброшено даже ими. Добропорядочного подданного никто и не спросит, к какой секте он себя причисляет. Некий магометанин дослужился до генерал-майора, их много и среди простых солдат. Среди солдат встречаются даже язычники из различных мест. Немалая часть подданных этой огромной империи состоит из таких и, пока они находятся во власти невежества или ослепления, их поведение лучше, чем после крещения. Доказано, большинство из них, переходя в христианство, не имеют другой цели, кроме как получить свободу пить вино и есть свинину. В особенности, это относится к магометанам или членам других сект, запрещающих подобные удовольствия.

Русские могли бы лучше проводить учения в составе больших корпусов. Хотя каждый отдельный полк хорошо обучен, однако, на взаимодействие с другими внимания обращается недостаточно. Они затрачивают слишком много времени на ружейные приемы, делая на них основной упор в подготовке. Сейчас, правда, число приемов уменьшили.

Еще один обычай представляется идущим во вред службе: полковники, сразу по присвоении звания генерал-майора, теряют вверенные им полки, те получают новых шефов. Если бы каждый полковник знал, что полк закреплен за ним пожизненно, как это принято в других странах, то, несомненно, он был бы сильней заинтересован в исправном состоянии родного подразделения, рассматривая его как бы как собственность. Кроме того, люди мыслят по-разному, нередко преемник отменяет хорошие вещи, введенные предшественником – такое, увы, происходит повсюду.

Обычная строевая подготовка у русских и состав их полков – почти, как в Пруссии. Кавалерийский полк состоит из десяти рот, сведенных в пять эскадронов, и насчитывает примерно 800 лошадей. Пехотные полки – из двух батальонов, каждый имеет в своем составе пять рот фузилеров и гренадерскую роту, всего – 800 человек, не считая роты легких пехотинцев, облаченных в венгерское платье. Последних называют егерями, хотя у них и нет на вооружении длинноствольных ружей. Они обучаются стрельбе по мишеням и каждый, видевший их, расточает им похвалы.

В России три полка пехотной гвардии, состоящих из десяти батальонов, не считая роты лейбгвардейцев. Последние являются гренадерами Преображенского полка, способствовавшего императрице Екатерине взойти на престол. Простые солдаты в гвардии имеют – или имели – ранг лейтенантов и пользуются многочисленными привилегиями, из этого корпуса набираются кавалергарды. Конная гвардия насчитывает пять эскадронов. Дисциплина в ней несколько строже, чем в гвардейской пехоте, где недостает муштры и службу несут спустя рукава. Гвардейцы славы России не приносят: с 1742 года никто из них, за исключением 500 добровольцев, доставленных последней эскадрой в Грецию, в войне не участвовал. Их офицеры – в высоком ранге и принадлежат к придворной клике. У гвардейского капитана патент генерал-лейтенанта – не получив полк, он в армию не перейдет. Такой порядок, естественно, обижает армейских офицеров, не принося ни малейшей пользы: в военном ремесле, безусловно, лучше разбирается человек, приобретший боевой опыт, а не тот, кто лишь щеголял при дворе. Решено привести гвардейские корпуса в порядок, придав им офицеров, служивших в армии, однако, зло пустило чересчур глубокие корни и между ними и иными корпусами господствует слишком большая вражда.

В России 50 пехотных полков, не считая десяти украинских, бывших прежде ландмилицией – в целом, следовательно, 60, четыре полка из них являются гренадерскими. Все они названы по городам или провинциям. В совокупности это дает приблизительно 100 000 солдат, однако, в силу вышеназванных причин, полки редко полностью укомплектованы. Даже при начале военных действий позволительно брать в расчет лишь по 500 бойцов на батальон.

В России свыше 30 гарнизонных батальонов, по 1 100 человек в каждом. В них служат инвалиды, ремесленники и, большей частью, семейные солдаты. Жалование здесь еще меньше, чем в армейских полках. Гарнизоны в отдаленных частях империи и в Сибири являются, по сути, колониями.

Артиллерийский и инженерный корпуса очень представительны, офицеры здесь выше рангом, нежели армейские, капитаны имеют звание премьер-майоров и т.д. – такого нет ни в одной европейской армии. Русская артиллерия многочисленна и хороша. Шуваловские гаубицы нынче, правда, не столь ценятся, единороги же на вооружении до сих пор.

Хотя многие русские солдаты и офицеры обзаводятся семьями, жены не сопровождают их на войне. Они остаются с детьми на полковой стоянке.

Императрица дает им не только хлеб, ею учреждены и школы для воспитания юношества – здесь подрастают добрые воины. Зимой солдаты находятся на крестьянских квартирах, но летом все в лагерях. Среди русских солдат много таких, кто совсем не видит в темноте. Стоит солнцу зайти – их приходится водить, как слепых. Возможно, виной слепоте их жилища, там всегда стоит чад.

В России шесть кирасирских и двадцать карабинерных полков – карабинеры отличаются от кирасиров лишь тем, что не носят кирасы и колета и несколько легче первых. Лошади у них русские, выносливые и неприхотливые, в любом отношении для войны отлично приспособленные. Кажется, русские недостаточно пекутся о кавалерии: их лошади, хотя и несравненно лучшие, не так бросаются в глаза, как нижненемецкие. Кроме того, имеются 17 драгунских полков – красотой не блещут, но могут быть очень хороши.

Они стоят обычно на границе Великой Татарии, сдерживая набеги тамошних народов, многие из которых несколько беспокойны.

Насчитывают 8 000 гусаров. Гусарские полки неодинаковы по количеству личного состава. Некоторые набираются из иноземцев, другие сформированы на Украине. Однако, все они хороши и, в наше время, безупречно обучены, в особенности, украинские – из весьма скверных казаков вышли лучшие гусары на свете. Эта нация вообще пользуется большим уважением и венгерская одежда ей очень идет. Сверх того имеется еще и прекрасный регулярный казачий полк, названный Чугуевским по колонии Чугуев.

С начала нынешней войны были созданы три легиона. В них соединены различные пехотные и кавалерийские части, каждый из легионов должен иметь по пять тысяч бойцов. Первый легион, носящий название Греческого, состоит из молдован и валахов. Второй дислоцирован в Смоленске и Литве и третий – в Астрахани. Астраханский легион присоединился к графу Тотлебену в Колхиде. Имеются также небольшие отряды пикинеров на границе Малой Татарии, о их существовании мне, однако, известно лишь из публичных источников. Таков, приблизительно, состав регулярного войска, что в России под ружьем находится.

Вся пехота одета в зеленые кафтаны с красными обшлагами, кавалерия – в голубые с красными обшлагами. Лишь кирасирам положены желтые колеты с зелеными обшлагами. Гусарская форма представлена в различных цветах.

В России больше, чем где бы то ни было искушения, вслед за Вольтерами, поверить, что люди не ведут происхождения от единого прародителя. В этой обширной империи встречается множество различных типов; подобно породам домашних животных, что не выродятся, если их не случать с другими, они несходны между собой, даже появившись на свет и проживая в одном и том же месте. Казаки похожи на калмыков и самоедов не более, чем борзая на мопса или большая индийская обезьяна на карликовую африканскую из Сеуты. Армяне и татары, поселившиеся в Польше три – четыре столетия тому назад, никак не напоминают коренных жителей: каждая нация сохраняет внешность, присущую обитателям стран, откуда они ведут происхождение.

Рассуждение на эту тему может завести слишком далеко. Замечу лишь следующее: я, подобно Вольтеру, полагаю, что калмыки и их соседи, казаки, общего происхождения не имеют. Достоверно известно, существуют татары, рождающиеся на свет слепыми, как собаки и иные звери; у башкир, населяющих северное побережье Каспийского моря и состоящих в российском подданнстве, уши внутри шершавые, совсем, как у лошадей. Башкиры относятся к татарам, исповедующим магометанство. Я говорю здесь о нациях, являющихся частью российского войска и известных нам в Европе.

Существует много разновидностей казаков, называемых по тем местам, где они проживают. Я уже упоминал украинцев и чугуевцев, в настоящее время представляющих собой регулярную кавалерию. Поселение запорожских казаков находится в низине Днепра, за днепровскими порогами. Они живут как мальтийские рыцари, не допуская к себе женщин. Отсюда можно заключить, что их образ жизни не является ни желательным, ни добропорядочным. Их число увеличивается или уменьшается соответственно приращению авантюристов, стекающихся к ним со всех сторон и от всех соседних наций. Полагаю, что с тех пор, как они ведут такое житье, войско не получило от них больше 4 000 человек. О запорожских, как и других казаков, происхождении я говорить не стану. Внешне это красивые люди, довольно похожие на поляков.

Донские казаки пользуются большим уважением. Думаю, что 40 000 от них можно поставить под ружье. Их вооружение – длинные пики, сабли, карабины, на поясе – пистолет. Исключительно способные к малой (партизанской) войне, они легко ориентируются в стране, где прежде никогда не бывали. Также их отличает предприимчивость, пьянству и грабежу предаются с охотой. Их кони малы, тощи, неприглядны на вид, однако, великолепно годятся для скорого бега, крепкие и выносливые. Подобно калмыкам, они ездят на них лишь на трензеле. Казаки пользуются привилегиями, никем не оспариваемыми, отношение к ним – как к свободному народу. Они проживают в благодатном краю.

Калмыки происходят от древних гуннов. Поскольку большая часть этой нации населяет Китайскую Татарию, то в российском подданстве состоят, вероятно, потомки воинов, последовавших за Аттилой. В описаниях путешествий им дается прозвище «Eliuds», что означает «вонючие», и, действительно, они являются таковыми в высшей степени. Те, о которых я здесь говорю, обитают в степи или пустыне. Ими правит вице-хан и им по силам выставить войско в три тысячи всадников. Земледелием они не занимаются, живут в шатрах. Павшая лошадь для них – драгоценное лакомство, любимейший напиток – кобылье молоко. Внешность калмыков очень отталкивающая, ее описание можно встретить у многих авторов – сосредоточусь, поэтому, на их характере.

В ноябре месяце 1742 года мы с маршалом Румянцевым, бывшим тогда еще, как и я, капитаном, путешествовали по Финляндии в качестве курьеров. Поскольку жители разбежались по лесам, была заведена перемена лошадей казаками и калмыками – те имели их каждый по нескольку.

Как-то ночью, прибыв на почтовую станцию, мы нашли десять или двенадцать гуннов, сгрудившихся за большим столом перед разложенной шашечной доской. Двое играли, внимание остальных было настолько поглощено их игрой, что никто и не удосужился поворотиться в нашу сторону. Комната была завешана кусками конины, отделенными от костей. Стоял такой смрад, что лишь калмыки могли в нём выдерживать. Приданный нам в качестве сопровождающего, взяв кусок мяса, положил его под седло. Оседлав предназначенных для нас лошадей, он подал знак к отправлению. По дороге он рассказывал, что ему, как священнослужителю, нельзя касаться женщин. Другие также называли его «маншек», то есть, «идоложрец» – калмыки придерживаются идолослужения тибетских лам.

Их лошади дурны собой, однако, очень способные, надежные. Калмыки отважны и жестоки; вооружены почти также, как казаки; в то время они еще пользовались луком и стрелами. Наивысший знак благоволения, который их хан, тогда называвшийся Дондукамбе, мог оказать одному из многочисленных придворных, состоял в следующем: он плевал на тарелку и сей конфект передавался облагодетельствованному. Тот, хватая тарелку с жадностью голодного пса, слизывал плевок. Такое происходило в Крыму, за столом у старого маршала Ласси, и я располагаю живыми свидетелями, готовыми подтвердить сказанное. Их способ заниматься любовью отвечает целиком прозвищу «Eliud» («вонючка»), данному им китайцами. Они не употребляют соли, так как, при приеме в пищу, она причиняет им оспу – болезнь, для них очень опасную. Маршал Кейт поведал мне, что ирокезы, если судить по глазам, чертам лица, всей наружности – настоящие калмыки, и что потребление соли вызывало у них такие же последствия.

Шатры калмыков замечательны, их называют кибитками. Сделанные из некоего рода войлока или грубого сукна, они имеют форму пирамиды. В полевых условиях – это отличное убежище, так как зимой они теплы, а летом в них наслаждаешься приятной прохладой. Казаки и калмыки имеют обыкновенно по нескольку лошадей, их не требуется вести на поводу, так как они все время держатся вместе. В прусскую войну, из-большого расхода фуража в ущерб армии, разрешалось иметь лишь одну лошадь. С сипахами они, не имея надежной поддержки, связываться не рискуют. Татар они, напротив, превосходят. Их ненависть к татарам необычайно сильна, совсем, как ненависть английской черни к французам.

Рассказав все, что можно было, о российской армии, хочу теперь поговорить о их флоте. Россия не обладает преимуществами, имевшимися у Порты для создания и оснащения боеспособных военно-морских сил. Когда государство располагает торговыми судами, а, следовательно, матросами, стапелями, портами, построить флот несложно. У Петра Великого все это, однако, отсутствовало, да и в казне в то время не хватало денег.

Архангельск на Белом море, между Лапландией и Самоготией, был единственной гаванью, посещаемой иностранными судами. Иного судоходства, кроме речного, русские не знали. Отсюда их флот, хотя и уступающий английскому и флотам иных морских держав, можно считать мастерским творением этого государя. Прежде ему в деле бывать не приходилось и, хотя он и не уклонялся от столкновения со шведским флотом, лишь несколько галер и галеотов имели небольшие стычки. В одной из них участвовал сам государь, в другой, у Корпострема в Финляндии, маршал Кейт, командовавший 22 галерами и двумя баржами, имел в 1743 году дистанционную артиллерийскую дуэль со шведской эскадройвице-адмирала Фалькенгрюна.

Российские верфи находятся в Петербурге и Архангельске, стоянка флота – в гавани Кронштадта. Являясь памятником неутомимого усердия великого государя, Кронштадт расположен все же неудачно, при истоке Невы. Вода там слишком пресная, отчего суда не позднее, чем через десять – двенадцать лет в ветхость приходят. Материалом для постройки российских кораблей служит еловая древесина. Как и солдат, матросов рекрутируют из внутренних областей империи. Поскольку они обыковенно меньшего роста, нежели собственно русские, то набираются во флот также и татары и иные варвары из тех, кого считают способными на большее, чем носить мушкет.

Флот содержится как в военное, так и в мирное время. Каждое лето в море выходит эскадра на учения: в России нет торгового флота, где офицеры и матросы могли бы освоить морское дело; в холодном климате судоходство немногими месяцами ограничено. Петр Великий намеревался построить тридцать линейных кораблей – однако их число, без учета фрегатов и т.п., никогда не превышало двадцати. У них много галер, те годятся лишь в войне против шведов для плавания в шхерах – так называют архипелаг малых островов и скал, покрывающих, в особенности в Финляндии, побережье этого государства. На галерах нет иного экипажа, кроме пехоты и четырех – шести матросов с рулевым, чтобы маневрировать судном. Недалек тот день, когда их, как и везде, позабудут, хотя они и стоят в чудесной гавани ниже Петербурга.

Уже Петр Великий стремился иметь флот на Черном море. Его посланник прибыл из Азова в Константинополь, к великому изумлению турок, на фрегате. Корабельная верфь находилась в Воронеже, оттуда суда спускались по Дону. Там флот сделал бы больше, чем на Балтийском море, однако, из-за злополучного Прутского мирного договора, он был вынужден, по крайней мере, на время отказаться от своего замысла. Уверяют, проживи он еще несколько лет, он вновь взялся бы за него и осуществил бы то, что ныне сделано Екатериной Второй. Я должен здесь заметить, что для российской армии почти невозможна переправа через Дунай в том случае, если возведенные ею мосты не прикрываются фрегатами. Из-за ширины реки их невозможно оборонять с помощью батарей, установленных по обоим берегам – вскоре их уничтожат ночью турецкие чайки. Если русские задумают пойти на Константинополь, то иной дороги, как вдоль побережья Черного моря нет. И так как турки все опустошат, то снабжение продовольствием будет лишь по морю возможно. Кроме того, на пути там лежат горы, совершенно бесплодные и труднопроходимые. Таким образом, не имея флота, господствующего на море , и, так сказать, пребывающего все время у них на глазах, они не смогут осуществить завоеваний на правобережье Дуная.

В последующем приведу несколько замечаний относительно экспедиции в Грецию. Я никогда не сомневался в том, что русские также отважны на море, как и на суше. У людей, презирающих смерть, это в природе: мы видим, что англичане одинаково хорошо сражаются и там и там. Кроме того, российский флот каждое лето проводит учения, многие офицеры обучаются морскому делу в Англии – с какой стати русские должны быть невежествены в больших маневрах на море? Флот обходится им намного дешевле, чем иным державам: если не считать продовольствия для снабжения моряков, то жалование корабельных экипажей также умеренно, как и солдатское.

БРАНДЕНБУРГ. ПРУССИЯ

Основу прусского управления составляло деление страны на округа (Kreise) с ландратами во главе. Ландрат — поместный дворянин, назначенный на эту должность государем по представлению крупных землевладельцев данного округа, съезжавшихся на окружное собрание; он регулировал отношения местного населения к расквартированным или проходящим по территории округа войскам, производил раскладку поставок на их содержание, распределял их по квартирам, наряжал подводы, собирал подати для выплаты жалования войскам или для уплаты контрибуции.

Следующей инстанцией над ландратами являлась военная палата, происшедшая из Верховного военного комиссариата; на ее обязанности лежало расписывать постоянные налоги и натуральные сборы и управлять ими, распоряжаться возведением военных построек, магазинов и крепостей, выплачивать деньги войскам, поддерживать дороги и мосты. Фридрих-Вильгельм I соединил военные палаты с палатами, управлявшими королевскими доменами (1723 г.), и тем самым организовал доныне существующие областные управления (Bezirks-Regierungen).

Высшей инстанцией в военной организации, объединявшей в своем лице командные и административные функции, первоначально был фельдмаршал. Позднее административные функции были отделены и поручены сначала одному лицу, а затем (в 1712 г.) коллегии — Генеральному комиссариату. Объединением последнего с управлением доменами, как то было сделано для средних инстанций, Фридрих-Вильгельм создал (в 1723 г.) Генеральную директорию. Из нее образовались не только военное министерство, но и большинство ныне существующих министерств, особенно же министерства финансов и внутренних дел. Таким образом, прусское центральное управление исторически — прямой потомок Интендантского управления армии.

Однажды созданная, постоянная армия стала быстро расти, сперва под давлением потребности, вызванной войнами с Людовиком XIV, затем — осложнениями, сопряженными с Великой Северной войной, а в дальнейшем, по окончании последней, — под влиянием великодержавных устремлений Фридриха-Вильгельма I и, наконец, завоевательной политики Фридриха Великого. Для этой цели приходилось добывать как людей, так и деньги.

Деньги притекали благодаря все более строго разработанной налоговой системе, более рациональному и интенсивному использованию доменов, хорошо поставленному контролю и, наконец, субсидиям, которые с 1688 г. морские державы охотно выплачивали немецким государям, поставлявшим войска в войнах с Людовиком XIV. Бранденбург с 1688 по 1697 гг. получил не менее б 545 000 талеров субсидий — одну третью часть всех его военных расходов.

Больше забот, чем добывание денег, причинял теперь вопрос о добывании людей. Добровольной вербовки оказывалось уже недостаточно. Уже во время Тридцатилетней войны мы слышим о принудительном заборе на военную службу. Монтекукули (Сочинения, т. II, стр. 469) предлагал, чтобы “сирот, незаконнорожденных, нищих и бедных, воспитывавшихся в приютах, отдавали в военно-воспитательные установления для подготовки их в солдаты "наподобие янычар”. На практике этого опыта, пожалуй, ни разу не проделали; такие кадетские корпуса для рядовых обошлись бы слишком дорого и дали слишком ничтожные результаты. Не нашлось поэтому другого пути, как ввести в систему насильственную вербовку.

Офицеры хватали подходящих людей где попало и принуждали их побоями записываться в рекруты. Или же поручалось местным властям поставлять в полки известное число людей из своего округа. Произвол оскорблял всякое чувство справедливости и наносил страшный вред стране. Естественными последствиями являлись злоупотребления и взяточничество. Офицеры и полковники пользовались своим правом набирать рекрутов для вымогательства и снова отпускали набранных за взятку. Еще хуже стало положение при Фридрихе-Вильгельме I. Правда, вступление на престол приблизительно совпало с окончанием войны с Францией, а сам король, кроме его кратковременного участия в Северной войне, не вел войн, сопряженных с крупными потерями, но потребность в людях, тем не менее, при нем возросла, так как он удвоил состав армии. Изо всех провинций сыпались жалобы на то, что вербовка гонит население из края и угрожает полным разрушением хозяйственной жизни. Хотя король и издавал один за другим указы, долженствовавшие урегулировать эти насилия, но так как сам же он рекомендовал захват и вербовку непослушных горожан и крестьян и таких слуг, “которые плохо исполняют свое дело”, и толковал добровольность вербовки в том смысле, “чтобы при этом не допускались эксцессы либо чрезмерные насилия, которые возбуждали бы жалобы”, то казалось, “небольшие насилия” дозволены, и на практике оставалось все по-старому. От вольной вербовки под давлением необходимости перешли к насильственному набору, не сумев его обосновать ни этически, ни государственно-юридически. Теперь Фридрих-Вильгельм I в эдикте от 9 мая 1714 г. провозгласил, что молодые люди от рождения и по устроению и велению Господа Бога повинны и обязаны служить своим достоянием и кровью; “вечное блаженство — в руке Божьей, все же остальное в моих руках”. На его взгляд, солдатская служба была профессией, как всякая другая профессия, иметь которую может лишь тот, кто ей обучен людьми, технически в ней воспитанными. Тот, кто был солдатом, должен был им оставаться по возможности всю жизнь. Если бы можно было получить в достаточном числе добровольно завербованных, то Фридрих-Вильгельм I был бы совершенно удовлетворен. То, что он приказывал производить наборы и обязывал к службе своих подданных, было лишь сгущением того принципа, с которым мы встречаемся во Франции при Людовике XIV.

После того как уже раньше неоднократно издавались распоряжения, согласно которым каждому полку отводилась для вербовки определенная область, король издал в 1733 г. общий приказ в этом смысле, который под названием “Кантон-регламента” получил несколько легендарную известность. Мысль, положенная в основание этого акта, так проста и как бы сама собою напрашивается, что можно удивляться тому, что с осуществлением ее мы встречаемся лишь на двадцатом году правления этого короля.

Основным принципом оставалась добровольная вербовка. Сам термин — вербовка — был сохранен даже тогда, когда позднее речь шла о производстве совершенно правильных наборов; однако ограничение вербовочной деятельности капитанов определенным районом — не только полковым, но ротным участком, придало этой деятельности совершенно иной характер. Капитаны чаще всего были помещиками или родственниками помещиков и охотнее всего “вербовали” рекрутов в этих поместьях. Теперь эти не лишенные ценности патриархальные отношения были порваны, и область личного усердия в вербовке была сильно сужена. Толчком к этой важной по своим последствиям реформе послужило то, что опыт показал, что при свободной конкуренции в вербовке капитаны охотились за рекрутами на чужих участках и, стараясь перебить друг у друга рекрутов, вступали между собою в постоянные конфликты.

Главное преимущество нового порядка заключалось в том, что им был положен предел произволу каждого отдельного капитана — брать или не брать в солдаты годного человека. Далее, высшие классы и те слои населения, которые представлялись особенно полезными для хозяйственной жизни страны, были ограждены этим указом от вербовки. Дворянство, сыновья чиновников, сыновья бюргеров, обладавших состоянием, превышающим 10 000 талеров, сыновья купцов, фабрикантов, управляющих, крестьяне, хозяйничавшие на собственных дворах, и их единственные сыновья, сыновья священников, если они, в свою очередь, изучали богословие, рабочие промышленных предприятий, поощряемых королем, сторонником меркантилизма, — все эти лица были освобождены от кантональной повинности. Эти льготы со временем были еще более расширены. Однако границы, которые они ставили, были во многом неопределенны или же оказывались шире, чем можно было предполагать; например, сыновья священников были освобождены лишь при условии, что они изучают богословие, следовательно, не студенты богословия вообще и не сыновья священников вообще. Город Берлин не составлял “вербовочного участка”, тем не менее офицерам было разрешено и здесь “вербовать время от времени холостых людей низкого происхождения, например сыновей портных, сапожников и тому подобных простолюдинов”. Таким образом, все еще оставался достаточный простор для произвола, если бы известный внешний момент не поставил ему весьма определенных границ: это — увлечение людей того времени и особенно Фридриха-Вильгельма I “рослыми детинами”. Ни один солдат не должен был быть ниже 5 фунтов 6 дюймов. Через это значительное большинство молодых людей было наперед застраховано от вербовки. С другой стороны, при 10—11 дюймах роста человек, даже если он принадлежал к числу изъятых, с трудом мог спастись от вербовщиков. “Не расти, а то вербовщики тебя поймают”, — говорили матери своим сыновьям, сильно тянувшимся кверху.

Так как высокий рост не представляет никакой гарантии, что человек окажется особенно храбрым, выносливым, здоровым или даже сильным, то на это надо смотреть как на простую причуду монарха. Исходным мотивом является не что иное, как любовь к видному, представительному; с тем же явлением мы уже встречались в легионах (т. II, стр. 168). Положительная сторона заключалась в том, что этим устанавливался объективный масштаб для набора, и произвол, возмущающий моральное чувство, был отодвинут на задний план. Человек требует, чтобы жизненные вопросы решала судьба, а не другой человек. По той же причине в XIX столетии введена была жеребьевка.

Капитаны вербовали мальчиков даже в 10-летнем возрасте, если они “обещали высокий рост” и казались им подходящими. Им было позволено носить на шляпе особый султан, и они получали паспорт, ограждавший их от завербования другими капитанами. После Семилетней войны король издал новые приказы относительно набора, расширившие льготы и устранившие капитанов от вербовки, которая была передана комиссии, в которой участвовали представители гражданских властей вместе с представителями полков. Постановление, что брать можно только рослых людей, осталось в силе и даже привело к изданию особого законодательного распоряжения, чтобы двор крестьянина, у которого несколько сыновей, переходил к самому малорослому.

Наемные войска пополнялись подданными всевозможных государей, где только представлялся случай. Теперешняя вербовка, при помощи которой стали пополнять войска, не исключала приема иностранцев, наоборот, кантональное устройство было лишь вспомогательным средством, ибо заграничная вербовка и качественно и количественно не могла обойтись без этого дополнения. Чем больше удавалось заполучить иностранцев, тем, казалось, лучше обстояло дело, так как таким путем сберегали для страны рабочую силу. Подданный приносил больше пользы, когда он приобретал и платил подати, чем когда он служил.Фридрих Великий как-то (в 1742 г.) дал задание, чтобы 1/3 роты состояли из иностранцев и только 2/3 — из пруссаков.

Вербовали в немецких странах, совсем не державших войск или державших их очень мало, в особенности в имперских городах; усиленно производили вербовку в Польше и Швейцарии. Прусские вербовщики не брезговали никаким обманом, никакой хитростью, при случае прибегали и к силе, чтобы добыть для войска своего короля годных, рослых людей. Даже гвардейцы маленьких немецких князьков не были застрахованы от “вербовки” их для прусского короля. Значительный контингент составляли и дезертиры, которые покинули свои знамена по какой-либо причине, особенно же из страха предстоявшего им наказания, и не хотели либо не могли взяться за гражданскую работу. Из случайно сохранившегося списка за 1744 г. можно видеть, что в одной из рот полка Реттберг из 111 иностранцев 65, а в другой из 119—92 человека, “уже раньше служили другим государям”, т. е. дезертировали. В течение своих войн Фридрих Великий постоянно производил вербовку для своей армии в соседних, даже вражеских странах, — в Мекленбурге, Саксонии, Ангальте, Тюрингии, Богемии — и часто насильно заставлял вступать к себе на службу военнопленных. После капитуляции Пирны он ведь пытался перевести на прусскую службу рядовых всей саксонской армии, отпустив предварительно офицеров. Он даже оставил их в составе прежних батальонов и только дал им прусских офицеров. Правда, это кончилось плохо; некоторые из этих батальонов взбунтовались, перестреляли своих командиров и перешли на сторону австрийцев.

В 1780 г. король повелел, чтобы лица, осужденные за подпольную литературу и за подстрекательство подданных к мятежу, присуждались по отбытии наложенного на них наказания к службе в войсках.

При таком составе рекрутов немудрено, что число дезертиров было огромно. Мы почти не встречаем ни одного писания короля, касающегося военного дела, в котором он не касался бы вопроса о мерах против дезертирства. В мирное время последнее было облегчено тем, что в Пруссии, “этой стране границ”, по выражению Вольтера, немного было городов, которые находились бы от границы на расстоянии более чем двух дней пути. Солдаты должны были караулить друг друга, а также крестьяне были обязаны под страхом тяжких наказаний преграждать дорогу дезертирам, ловить их и доставлять по назначению.

В инструкции короля Фридриха от 11 мая 1763 г. предписывается также офицерам изучать местность — можно подумать, с боевыми целями; но если сравнить это предположение с действительным содержанием инструкции, то сразу обнаруживается все различие не только в способе подготовки, но и в самом духе армий XVIII и XIX столетий.

Инструкция эта гласит:

“Поколику Его Королевское Величество изволили также усмотреть, что большинство офицеров в их гарнизонах предаются толикой лености и даже не ознакомились с окружающей их гарнизон местностью, что, однако, знать каждому офицеру весьма полезно на случай его пошлют в розыск за дезертиром, Его Королевское Величество повелеть соизволили командирам полков разрешать отпуска офицерам, примерно на один день, дабы они ознакомились с пересеченной местностью и точно изучали все теснины и узкие, пролегающие в выемках дороги и т. п., что должно иметь место во всех гарнизонах всякий раз, как полки меняют свои квартиры”.

На войне, во время переходов и на лагерных стоянках всегда должно было помнить о мерах предотвращения дезертирства, ночные переходы воспрещались; биваки не должны были располагаться вблизи леса; во время переходов по лесам гусары должны конвоировать пехоту. Французский посол Валори, сопровождавший Фридриха во время похода 1745 г., доносил, что из опасения дезертирства не решались высылать патрули на удаление свыше двух-трех сотен шагов. Это опасение оказывало влияние даже на стратегические движения; в 1735 г. Фридрих-Вильгельм I отказался, по совету Леопольда фон Дессау, вести свои войска через весьма закрытый район близ реки Мозель потому, что она представляла удобные случаи для дезертирства.

Можно ли вообще давать и выигрывать сражения с набранными таким путем и так настроенными солдатами? Уже в Тридцатилетнюю войну военнопленные неоднократно примешивались к войскам. Этим наемникам было безразлично, за кого они дерутся; война была их профессией, их ремеслом, и они без какого-либо внутреннего сопротивления переходили с одной службы на другую. С насильно забранными солдатами XVIII века дело отчасти обстояло так же; значительное и все возрастающее вместе с размером армий, число их вступало в ряды войск с таким глубоким внутренним отвращением, что в формах старых наемных банд они не могли бы явиться пригодным для армии материалом. Создание боеспособных воинских частей из насильственно завербованных людей стало возможным и может быть понято, лишь имея в виду эволюцию прежних банд наемников в формы постоянной армии с ее дисциплиной.

Фридрих-Вильгельм I предписывает в своем регламенте 1726 г.: “Новобранец раньше двух недель не должен нести ни караульной службы, ни какой-либо другой; за это время его надо обучать, дабы он мог служить; и чтобы новобранец с самого начала не впал в уныние и страх, но приобрел любовь и охоту к службе, его следует учить добрым, ласковым словом, без брани и ругани; не следует также сразу налегать на новобранца с учением, а тем более — бить его или подвергать какому-либо дурному обращению, в особенности если он непонятлив или иностранец”. Фридрих Великий однажды категорически писал: “... во время учения никого нельзя ни бить, ни толкать, ни ругать... солдат обучается терпением и методичностью, но не побоями”. Но дальше он продолжает: “... когда же солдат пускается в резонерство или не хочет делать что ему велят, или лукавит, тогда ему следует всыпать фухтелей, но в меру”. Но в действительности, как явствует по всем данным, во время учения били жестоко. Однако нет более ошибочного представления, чем утверждение, будто такая муштра была лишь бесполезной забавой. Капитан, который довел свою роту до того, что она была готова в каждый миг реагировать на его приказания движениями каждого своего члена, мог рассчитывать и на то, что по его команде она пойдет и в неприятельский огонь; при этом на точности движений рот построены были те тактические эволюции, которые давали победу полкам Фридриха.

В тактические единицы, крепко скованные дисциплиной и муштрой, можно было вливать и людей, не особенно отличающихся своей доброй волей; им приходилось слушаться команды офицера и проделывать все вместе с другими. Чем дисциплина становилась лучше и чем больше на нее можно было полагаться, тем меньше цены стали придавать доброй воле и другим моральным качествам рекрутов. Таким образом, различные свойства постоянной армии взвинчивали, так сказать, друг друга вверх: масса впитывала элементы, сами по себе не воинственные и враждебно настроенные; дисциплина делала их пригодными и давала возможность ставить в строй все большее количество таких элементов; но чем материал становился хуже, тем, в свою очередь, нужнее для него являлась твердая форма — дисциплина, которая почти заставляла отдельную личность расплываться в тактической единице.

Всей строгости дисциплины был подчинен в прусской армии не только рядовой, но и офицер. Когда после сражения при Мольвице молодой король произвел различные реформы в армии, в частности — в кавалерии, он действовал с такой строгостью, что более 400 офицеров были принуждены подать в отставку.

В наше время нам трудно отделаться от представления о солдате как о молодом человеке. В старой прусской армии приблизительно половина армии состояла из людей старше тридцати лет, немало солдат имели более 50, а некоторые — даже более 60 лет. Средний возраст унтер-офицеров можно определить в 44 года.

Одну из существенных черт постоянных армий, сложившуюся во второй половине XVII века, составляет резкая грань между рядовыми и корпусом офицеров; мы уже познакомились с ней во французской армии. В Пруссии она была еще резче, чем во Франции, поскольку здесь офицеры из буржуазии встречались еще реже, чем там, а переходная ступень “officiers de fortune” (зауряд-офицеры) не существовала. Путь, которым это резкое разделение внутри вооруженной силы постепенно выработалось, требует еще дальнейших исследований.

Первоначально слово “офицер” охватывало более широкую категорию людей; в нее входили и унтер-офицеры и даже музыканты. Затем появляется разделение, заключающееся в том, что унтер-офицеры относятся к тому же социальному классу, как и рядовые, а над ними выделяется офицерский корпус в современном смысле этого слова, почти исключительно состоящий из дворян.

Интересное указание на это явление мы находим в форме сетований в “Симплициссимусе”. Автор рисует нам военную иерархию в виде дерева, на нижних ветвях которого сидят солдаты; над ними — унтер-офицеры (“Wamsklopfer” — прозвище унтер-офицеров: “выколачивающие куртки”), над ними ствол дерева имеет пространство совершенно гладкое и без ветвей, намазанное своеобразными ингредиентами и редкостными мылами злополучия так, чтобы ни один субъект, если он не дворянин, не мог по нему взобраться ни при помощи мужества, ни при помощи ловкости, ни при помощи знания, как бы он по нему, с Божьей помощью, ни карабкался. Над этой частью ствола сидели ротные командиры, из которых одни были молодые, другие уже в годах; молодых втащили их родичи, старые — частью сами туда забрались, либо при помощи “серебряной лестницы”, именуемой взяткой, либо при помощи иных каких подмосток, которые счастье им подставило за счет других.

Этот процесс, повторяем, наблюдается во всех европейских странах, но, пожалуй, ни в одной стране он не оказался так резко выраженным, как в Пруссии. Фридрих-Вильгельм тотчас по вступлении на престол приказал, “чтобы никого не производить в портупей-юнкера (ефрейтор, капрал, подпрапорщик) кроме дворян, и устранил по окончании войны за Испанское наследство всех офицеров из буржуазии Фридрих Великий при представлении ему молодых кандидатов на офицерский чин, когда он среди них замечал недворянина, собственноручно выгонял его из рядов своей клюкой. Лишь при выдающихся талантах он допускал буржуазию; например, он очень ценил генерала Вунша, сына Вюртембергского пастора.

Немного менее строго, чем в пехоте и кавалерии, следили за этим в артиллерии и у гусар. Ведь на артиллеристов продолжали смотреть как на переходную ступень между техниками и солдатами, а гусары, в качестве легкой кавалерии, должны были являться, так сказать, войском, составленным из предприимчивых искателей приключений, которым, к тому же, принципиально отказывали в разрешении на вступление в брак. Гусар должен добывать себе свое счастье лезвием сабли, а не вступлением в брак, говорил Фридрих. И другим офицерам он давал необходимое разрешение лишь при условии, что невеста имела достаточное состояние и принадлежала так же, как и жених, к дворянскому званию.

Юнкеров нередко принимали уже в возрасте 12—13 лет. В 1806 г. из 131 офицера линейной пехоты, принадлежащих к буржуазии, 83 служили в гарнизонных батальонах, и только 48 — в полевых полках. Впрочем, так же, как во Франции, прибегали к помощи фиктивных приставок — признаков дворянского звания; рассказывали про услужливых канцелярских чиновников, умевших вписывать в документы, удостоверяющие личность, три решающие судьбу человека буквы: ф, о, н.

Первоначальные отношения между офицером и верховным вождем армии выражались, как и у ландскнехтов, в двустороннем договоре — капитуляции, как его называли. Еще Дерфлингер отказался однажды выступить в поход с великим курфюрстом по причине нарушения последним капитуляции. Низшие офицеры назначались на свои посты полковниками. Лишь постепенно такой порядок был заменен назначением офицеров самим верховным вождем.

Иерархическая лестница от фендриха и лейтенанта до фельдмаршала или, скажем, от рядового до фельдмаршала почти тождественна во всех европейских государствах. Мы здесь находим испанские, французские, итальянские и немецкие элементы, перенятые одним народом у другого. Самое курьезное превращение произошло со словом “маршал”; последнее по существу означает “конюх”; оно было перенесено на различные гражданские функции, а во французской военной терминологии осталось за “кузнецом” и “вахмистром”; в то же время значение его поднялось до “главнокомандующего”. Слово “фельдмаршал” появляется в XVI столетии, наряду с командирами пехотных полков, для обозначения кавалерийских полковников (при Зиверсгаузене у Альбрехта Алкивиада было три фельдмаршала), но так как первоначально кавалерия составляла все войско, то фельдмаршал появляется также в роли административного офицера или коменданта лагеря. У Монтекукули мы встречаем следующую иерархическую последовательность: генералиссимус, генерал-лейтенант, фельдмаршал, генерал от кавалерии, генерал от артиллерии, фельдмаршал-лейтенант.

Пруссия являлась случайно составившимся путем наследования государством, простиравшимся от польской, впоследствии русской, до голландской границы; отдельные ее области не были связаны между собой какими-либо общими интересами и удерживались вместе исключительно династией. Династия создала чиновничество и создала армию, образовавшие в этом государстве единство. За отсутствием других крупных моментов только феодальное понятие рыцарской верности вассалов служило связующим звеном между офицерским корпусом и верховным вождем армии. Таким образом, офицерский корпус был преемственно связан с традициями старинного поместного дворянства, которое было гораздо более сильно представлено в марках и колониальных областях — Бранденбурге, Пруссии, Померании и Силезии, чем в старогерманских областях на запад от Эльбы. Фридрих постоянно возвращается в своих писаниях к тому, что бюргеры не годятся в офицеры, так как их мысли направлены не на вопросы чести, а на прибыток. Но он не только приписывал дворянину качества, делающие его пригодным для военной службы, но и требовал от него, чтобы он действительно служил; Фридрих-Вильгельм I приказывал насильственно забирать через конных стражников (Landreiter) из дворянских усадеб мальчиков, к великому огорчению родителей, и сдавать их на воспитание в кадетские корпуса. Многие родители, чтобы сохранить при себе своих сыновей, тщетно пытались доказать, что они не принадлежат к прусскому дворянству. Король, однако, оставался при своем решении и приказывал передать родителям, что он хорошо позаботится об их детях. Фридрих Великий применял тот же метод для набора юнкеров в Силезии.

Но образование, которое давалось в кадетских корпусах, едва выходило за пределы народной школы, и действительно образованные люди среди прусского офицерства были большой редкостью. Представление древних готских князей, что из того, кто научится бояться палки учителя, не выйдет храброго воина (т. I, кн. IV, гл. I), по-видимому, продолжало жить среди дворянства. Передают, что Леопольд фон Дессау не позволял учиться своему сыну Морицу, чтобы увидеть, что может дать чистая природа. Сам Фридрих искал общества французов. Неудивительно, что Беренхорст мог писать: “... когда в 1741 г. вышел какой-то приказ о колоннах, господа офицеры спрашивали друг друга: „Что это за штука колуниге? Э, да что там! буду идти за тем, кто впереди; куда он пойдет, туда пойду и я". Вплоть до середины XIX столетия у нас встречались штаб-офицеры и генералы, говорившие на платдейтче, не умевшие справляться с дательным и винительным падежами. Могу добавить к этому недурное собственное наблюдение. Когда в 1879 г. я намеревался отвезти в кадетский корпус своего воспитанника, одного молодого принца, и вел по этому поводу переговоры с начальником военно-учебных заведений, неким кавалерийским генералом, он меня успокоил: “грамматике я придаю особое значение”.

Дворянский состав офицерского корпуса является для короля ручательством за верность и доброкачественность войска. Офицерский корпус при помощи дисциплины должен был настолько держать в руках солдат, чтобы они, несмотря ни на какую опасность, следовали за офицерами, ибо солдат должен бояться своего офицера больше, чем неприятеля. Когда король остался недоволен поведением некоторых частей при Цорндорфе, он рекомендовал офицерам налечь на палки. Ведь и римский центурион управлял своей ротой при помощи виноградной лозы, а дисциплинированный при посредстве этого инструмента римский легион победил греков и варваров, Ганнибала и галлов и завоевал мир.

Власть прусского офицера над его подчиненным была неограниченна; она не смягчалась хотя бы правом принесения жалоб. Единственное соображение, которое заставляло даже грубого, жестокого капитана соблюдать осторожность и умеренность, было то, что он не должен дурным обращением сделать солдата негодным к службе или довести его до дезертирства, ибо тогда ему придется затратить деньги на вербовку нового солдата. В гвардии отпадал и этот момент, так как в ней расходы на рекрутирование несли не капитаны, а сам король. Однако Фридрих оказался вынужденным категорически высказаться относительно гвардии, что при наложении наказаний надо соблюдать меру, а когда дают фухтеля, не должно говорить: “пускай он идет к черту! король должен будет дать другого в замену”. Если офицер нанесет увечье солдату, он должен за него заплатить и, кроме того, быть посаженным в Шпандау. Капитаны должны бы больше заботиться о своих людях, но “они им ничего не стоят, а потому — им и горя мало”.

С мыслью, что капитаны должны быть заинтересованы в сохранении своих людей, чтобы заботиться о них, мы встречаемся и у маршала Саксонского. В своих “Reveries” (“Мечтаниях”) он отвергает проект поставки рекрутов сословиями, ибо при этих условиях капитаны их заморят. Однако гонение сквозь строй нередко кончалось забиванием насмерть наказуемого.

Читатель мог заметить, что организация бранденбургско-прусской армии в значительной мере приближалась к французскому образцу. Ведь то была эпоха, когда французская культура была культурой мировой; особенно же, немецкое образование совершенно находилось под обаянием французского. В язык армии перешли многие французские выражения.

Но если сравнить французскую и прусскую армии XVIII века, то при тождестве основных элементов найдутся и значительные черты различия.

Строевое учение у французов ограничивается упражнением в необходимых формах движения; у пруссаков учение производится изо дня в день, и служба непрерывно занимает как офицеров, так и солдат. Офицеры должны жить поблизости своих частей, чтобы в каждую минуту иметь возможность с ними выступить.

В Пруссии офицерский корпус гомогенен, во Франции наблюдается различие между офицерами из дворян и из буржуазии, а в особенности — между дворянством придворным и провинциальным; мы видим там высокородных молодых полковых командиров и генералов, которые достигали своих постов, не пройдя строгой школы действительного офицерского воспитания. С одной стороны, это хорошо в том отношении, что дает возможность поставить людей с выдающимися способностями во главе войск еще в молодых годах. Но в конечном же счете здесь-то в значительной мере и следует искать источник той болезни, которая явилась причиной разложения армии под бурбонскими знаменами. Придворные генералы времен войны за Испанское наследство и Семилетней войны, которые переписывались с госпожой де Мэнтенон и госпожой де Помпадур о своих военных планах и вели друг против друга постоянные интриги, не обладали той военной решимостью, которая в конечном счете составляет основное качество полководца. У них не было недостатка в личной храбрости и усердии, но им не хватало того специфически военного душевного строя, который захватывает всего человека. Если мы будем анализировать, почему, несмотря на значительное численное превосходство, французские войска во время Семилетней войны не могли справиться с армиями трех небольших немецких государств — Ганновера, Брауншвейга и Гессена, получивших лишь незначительное подкрепление от пруссаков и англичан, то всякий раз натолкнемся на ту же причину.

Как французская, так и прусская армия пополнялись в значительной мере иностранцами; но во Франции из них формировались отдельные полки; в Пруссии, правда, тоже по временам появлялись небольшие иностранные воинские части, как например гугеноты, босняки, венгерские гусары, польские уланы, но в главной массе иностранцы в качестве завербованных солдат распределялись по тем же самым полкам, как и набранные “кантонисты”. В 1768 г. на 90 000 иностранцев в армии насчитывалось, по-видимому, всего 70 000 коренных пруссаков.

Большим преимуществом французской армии представляется то, что она в основной своей части имела национальный характер, но в военном отношении в XVIII веке это преимущество не давало себя знать, ибо в армии собирались как раз отбросы нации. Тем не менее это различие приобрело всемирно историческое значение. Национальный характер французской армии не обладал достаточной действенностью для того, чтобы придать ей особую силу, но он был достаточно существен для того, чтобы не допустить в ней той строгости дисциплины, которая в прусской армии доходила до варварства. Французская армия не знала телесного наказания, тем менее — неограниченного права офицеров и унтер-офицеров пороть. В Пруссии это явилось необходимым по причине массы тех дурных элементов, которые навязывались армии.

Когда после ряда повторных неудач и поражений Семилетней войны дисциплина во французской армии сильно расшаталась, военный министр Сен-Жермен попытался ее восстановить путем реформы по прусскому образцу и введения телесного наказания. У французов оказалось, однако, достаточно чувства собственного достоинства, чтобы этого не стерпеть; пришлось отказаться от этой попытки; но тогда уж дисциплина начала окончательно разваливаться, и этот процесс неудержимо развивался все дальше и дальше, причем весь народ вообще отвернулся от авторитета королевской власти и перешел к идее народного суверенитета. Великая французская революция, открывшая новую эпоху мировой истории, оказалась возможной потому, что армия покинула короля и примкнула к народному движению. Иностранные швейцарские полки остались верными королю, в то время как французские — от него отпали. Все попытки остановить движение, произведенные и после начала общей войны, и восстановить порядок — сначала Лафайета, затем Дюмурье — разбились именно о противодействие армии, в которой национальная гордость пересилила привязанность к своему верховному вождю, ставшему в противоречие с национальным сознанием и мыслью. Благодаря тому что Пруссия не была национальным государством и не имела национальной армии, создание такого внутреннего противоречия в ней было невозможно. Погрешности прусской армии заключались совсем в другом, как это катастрофически обнаружилось в 1806 г.

Наконец, как еще одно различие между прусской и французской армиями, мы не должны обойти молчанием того обстоятельства, насколько военный контингент Пруссии по отношению к численности ее населения превосходил таковой во Франции.

Максимума своей боевой силы до революции Франция, по-видимому, достигла в последний год Семилетней войны, в 1761 г., когда в Германии она держала под знаменами 140 000 человек, а на родине и в колониях 150 000, а всего 290 000. Это составляло приблизительно 1,2% ее народонаселения. К моменту когда вспыхнула великая революция, армия насчитывала всего лишь 173 000 (79 французских и 23 иностранных) пехотных полков, то есть около 0,7% населения.

Прусская армия в декабре 1740 г. насчитывала почти 100 000 человек; это на 2,24 миллиона населения Пруссии составляет 4,4%; ко времени кончины Фридриха войск было уже 200 000 человек, или 3,33% населения, из которых, однако, 10 месяцев в году не было под знаменами и половины (а именно 82 700 человек), и все же по отношению к народонаселению это составляло по сравнению с Францией вдвое больший контингент.

Подготовка к войне в широком смысле

Войска постоянные отчасти национальные

Во второй половине XVII и в начале XVIII вследствие стремления Франции к преобладанию в Европе, державе этой пришлось выдержать целый ряд кровопролитных войн, для ведения которых она должна была довести свои вооруженные силы до громадных, по тому времени, размеров, что, в свою очередь, отразилось в том же смысли и на других государствах, начавших также увеличивать свои армии в возможно большей степени. При таких условиях, прежняя система наемных войск, распускавшихся по миновании надобности, оказалась несостоятельною, так как требовала громадных расходов, превышавших средства даже самых богатых государств. Поэтому правительства стали переходить к системе войск постоянных, в большей или меньшей степени, а иногда даже по преимуществу национальных,комплектовавшихся частью посредством рекрутских наборов, частью же посредством вербовки.

Развитие военного устройства Пруссии

В тот же век Людовика XIV, при великом курфюрсте бранденбургском Фридрихе-Вильгельме и при двух первых прусских королях, были положены прочные основания военному устройству Пруссии, которое, постепенно развиваясь, достигло, при Фридрихе II, значительного развития и возможно высокой, по тому времени, степени совершенства.

В Пруссии, как и везде, в деле организации вооруженных сил, первостепенное значение принадлежало способу комплектования войск. „Когда армии проводили по несколько десятков лет без боевой деятельности и когда исчезли или ослабили импульсы, привлекавшие в дружины людей (перспективою богатой наживы или привольной жизни), а свойственный тогдашнему военному быту — суровый и жестокий характер даже поселял отвращение к военной службе, то вербовка начала доставлять людей или совершенно никуда негодных, отребье общества, или благодаря обману разного вида со стороны вербовщиков".

В конце XVII века бранденбургское правительство старалось придать пополнение армии сословный характер.

В 1693 году порядок поставки рекрут был определен так называемым “временным уставом”. Войсковые части ежегодно в октябре представляли требования, по которым генерал-коммиссариат распределял требуемый контингент между провинциями. Люди набирались гражданскими властями и передавались на назначенных пунктах военным властям, уплачивавшим тотчас же задаток.

Этот способ набора был отменен “вербовочным уставом” 1708 года и заменен вербовкою; но уже в 1711 году признано было необходимым возвратиться к “временному уставу” 1693 года.

Король Фридрих-Вильгельм I старался улучшить состав армии, для чего прежде всего постановил чтобы каждый прусский подданный, желающий пользоваться правами гражданства и имущественными, служил в военной службе в течение хотя бы самого короткого времени (на первых порах в течете года). Эта мера вызвала сильнейшее неудовольствие среди населения. Тогда король уступил и ограничился лишь введением (в 1733 году) разделения страны на округа, которые должны были выставлять известное число рекрут, поступавших уже в армию на всю жизнь.

За основание разделения страны на округа (“кантоны”) было принято определенное число дымов. Особый „кантон" был назначен каждому пахотному и кавалерийскому полку, а равно и артиллерии; каждый же полковой округ делился на одинаковые, по возможности, участки ротные или эскадронные. Все молодые люди кантона вносились в списки, чем и определялась принадлежность их к роте и полку и т.п.; они имели внешние отличия, получали паспорты от своих рот или эскадронов, при приобщении Св. Тайн приносили присягу, были подсудны судебной власти полка и могли перейти в другой „кантон" не иначе, как с разрешения соответствующих властей. Обязанности по набору, ведение списков и т.п. лежали на командирах рот или эскадронов. В общем эта “кантонная система” представляла важный шаг вперед.

Однако и эта мера не давала необходимого контингента для пополнения армии, вследствие чего вербовка продолжала существовать и притом в довольно широких размерах.

Комлектование армии Фридриха Великого. Прусская национальная конница. Национальные кадры остальных частей армии

При Фридрихе II удержалась учрежденная его отцом “кантонная система”, которой великий король придавал в высшей степени важное значение, находя, что, „благодаря ей, армия сделалась бессмертною, так как получила всегда текущий источник, из которого могла постоянно обновляться". Тем не менее Фридрих не только не мог построить комплектовали армии исключительно на этой системе, но даже должен был еще шире, чем его отец, пользоваться вербовкою, как вследствие слишком быстрого и слишком большего увеличения числительности армии, так и вследствие необходимости быстрого комплектовала войск в виду непомерно большой убыли в военное время, в особенности же вследствие сознаваемой им всегда необходимости избегать непомерного форсирования сил населения и средств страны, дабы не довести до истощения государство, т.е. свою административную базу, размеры которой были не особенно велики, а по сравнению с противниками даже довольно скромны. В виду этого Фридрих старался придать национальный характер роду орудия, хотя и менее многочисленному, но за то могущему принести наибольшую пользу при условиях ведения боя в его эпоху, т. е. коннице. С этою целью он принял целый ряд мер, в видах возвышения этого рода оружия, который его отец, соглашаясь с своим сотрудником по устройству войск, принцем Леопольдом Дессау, считал второстепенным. В рассматриваемом отношении важнее всего было то, что Фридрих воспретил прием иностранцев в кирасирские и драгунские полки, комплектовавшиеся исключительно из среды прусских подданных и притом земельных собственников, при чем отцы и семьи новобранцев (как рекрутов, так и вербованных) отвечали перед законом в случай их дезертирства; комплектование же гусарских полков было еще тщательнее, так как эти полки, по своему назначению, становились в более самостоятельное положение в военное время; необходимо было обусловить более тщательный выбор каждого человека и иметь более благонадежный элемент; поэтому в гусарские полки брались самые лучше люди. Созданная на таких началах прусская конница, вполне по духу национальная, всегда понимала и сознавала, что она "боролась за дело не только своего Фридриха, но и за свои очаги, за свою родину", а потому никогда и не обманывала надежд, возлагаемых на нее королем.

Не имея возможности сделать столь же национальною и всю свою армии, Фридрих добивался лишь того, чтобы в остальных родах орудия, во всех отдельных частях всегда сохранялось национальное прусское ядро (кадр), которое, благодаря суровой, железной дисциплине, должно было дать возможно лучшую спайку всей войсковой массе: в пехоте размеры этого кадра были определены инструкциею 20-го июня 1742 года, в силу которой каждая рота должна была состоять на 2/3 из иностранцев и на 1/3 из туземцев.

Однако, с течением времени, и в зависимости от различных условий, эти нормы подвергались довольно значительным колебаниям.