Тюльпаномания. Голландская финансовая пирамида

Первый хорошо задокументированный пузырь надулся и лопнул в Голландии в XVII веке (если покопаться, что-то аналогичное можно было бы найти и в Древней Греции, и в Древнем Риме). 

Он получил название «тюльпаномания», поскольку был связан со спекуляциями клубнями тюльпанов. Эти события бесследно не прошли: любовь голландцев к тюльпанам сохранилась, а страна и по сей день является их крупнейшим мировым экспортером. Те, кто не слышал о самом пузыре, наверняка читали роман Александра Дюма «Черный тюльпан», который настолько хорошо описывает атмосферу тюльпаномании, что ему посвящена целая глава в моей книге.

О высокой степени помешательства голландцев на тюльпанах свидетельствует такая история, кочующая из книги в книгу: один английский матрос, который был не в курсе местных событий, прибыв в голландский порт, с голодухи забрался в чей-то огород, выкопал клубень тюльпана и съел его, приняв за обыкновенный репчатый лук; тут же был пойман и угодил в тюрьму на восемь лет! Я читала эту историю в разных версиях – от «выкопал и съел», до «стащил с подоконника в доме богатого купца, куда пришел передать посылку из Леванта, чтобы съесть на завтрак в качестве гарнира к селедке, подаренной за услугу». Этот «факт» приводится в упоминавшейся книге Маккея, а тот, в свою очередь, ссылается на более ранний источник, но XVIII, а не XVII века. Установить подлинность описанных событий не представляется возможным. Один из самых известных современных исследователей голландского пузыря Уильям Гарбер (William Garber) в историю не верит, даже в самой правдоподобной ее версии, и считает, что она может быть пересказом шутливого памфлета.

Масштабы спекуляции тюльпанами меня не удивляли бы (интернет-психоз был посильнее), если бы не тот факт, что клубни тюльпанов – отнюдь не золотые слитки, которым при хранении ничего не сделается. А клубни могут и испортиться, и не прорасти!¹ Если вспомнить историю денег, то в моменты, когда их функции выполняли товары, например в первобытном обществе или в эпоху тотального дефицита при социализме, на эту роль все же претендовали те, которые не портились: у папуасов это были редкие ракушки, а в Стране Советов – «поллитра». Как поддавшиеся тюльпаномании люди рисковали вкладывать огромные средства в то, что может превратиться в гниющую кучку? Вот это у меня не укладывается в голове.

Почему мы начинаем с тюльпанов? Что общего между тюльпанами и Интернетом? На первый взгляд вопрос звучит странно, как в загадке: «Что будет, если скрестить ужа и ежа?» (для тех, кто не знает ответа, – «метр колючей проволоки»). Однако ответ, и вполне серьезный, на этот вопрос все же есть. И тюльпаны, и Интернет представляли собой нечто новое, доселе малоизвестное публике. Вот вам и первая теоретическая идея: новизна объекта спекуляции – ключевое условие надувания пузыря. Мы убедимся в этом и на других примерах.

Тюльпаны были завезены в Европу из Турции. Достоверно известно, что эти цветы попали туда не позднее 1562 года. Однако около 70 лет их разводили только специалисты – цветоводы и садовники. Цветок очаровал сначала профессионалов, а позднее и широкую публику. У тюльпанов была более яркая окраска, чем у любых других цветов, известных европейцам. Красный тюльпан был ярко-красным, а лиловый – такого насыщенного оттенка, что казался почти черным.

Но понятно, что редкости и красоты цветка мало для того, чтобы вызвать манию. Нужен еще целый ряд условий, да и они не гарантируют возникновения психоза.

Во-первых, мании возникают обычно в периоды экономического процветания (можете считать это второй теоретической идеей). Какова же была ситуация в Голландии в интересующий нас период?

Благодаря торговцам Соединенные провинции – так называлась территория Голландии в те времена – к началу XVII века стали самыми богатыми в Европе. С открытием серебряных рудников в Америке и торговых путей в Индию в Европе скопилось больше денег, чем когда-либо, и богатые искали возможности потратить их. В 1620-е годы страна находилась в депрессии, вызванной войной с Испанией и блокадой. Однако в 1631–1632 годах рецессия сменилась экономическим подъемом. 1630-е в Голландии стали годами самого настоящего процветания. В 1625–1640 годах голландцы установили практически полную монополию на торговлю с Ост-Индией и Японией, завоевали большую часть Бразилии, сделали своими колониями часть Карибских островов и даже основали город Нью-Йорк, купив у индейцев полуостров Манхеттен. В 1628 году они захватили в районе Карибов испанский корабль, груженый золотом и серебром, – это была годовая добыча всех испанских шахт в Латинской Америке. Голландия тех времен была урбанизированной. Основную часть экономики составляло не сельское хозяйство, как в других европейских странах, а торговля, банковское дело, мануфактуры. Были развиты судостроение, промышленное рыболовство, транспорт, производство текстиля и финансовый сектор. В Голландии строились почти все торговые суда Европы. Обладая самым большим флотом, эта страна контролировала перевозку зерна, металлов и других сырьевых товаров.

Развитым здесь был и финансовый рынок. В Амстердаме котировались суверенные долги европейских стран, акции, сырьевые фьючерсы, были известны опционы. Здесь очень важно подчеркнуть одну особенность голландского регулирования финансового сектора, так как она станет ключевым фактором надувания пузыря. Торговля фьючерсами не была разрешена законодательно. За подписание фьючерсных контрактов никак не преследовали, но такие контракты оставались частным делом сторон и принудить к их исполнению через суд было невозможно. В большинстве случаев контракты все же исполнялись, так как неисполнение означало для спекулянта потерю репутации; но если исполнение могло повлечь за собой крупные убытки или банкротство, то риск оспаривания контракта через суд был высок.

Для надувания пузыря кроме общей благоприятной макроэкономической среды важна и ситуация с предложением денег. Бум практически всегда возникает, когда предложение денег велико и они дешевы (еще один теоретический момент). Так было и в Соединенных провинциях. Один из исследователей установил, что благодаря открытию золотых рудников в Латинской Америке в 1630-е годы в Амстердаме резко увеличилось количество монет и слитков (плюс захваченный корабль!). Существовали законы, которые позволяли владельцу слитка заявиться на монетный двор и потребовать отчеканить себе золотые монеты, чем богачи и пользовались. Как пишет этот исследователь, «рост предложения денег создал атмосферу, в которой спекуляция и бессмысленные инвестиции назрели, что и проявило себя в торговле тюльпанами».

Вернемся теперь к вопросу о том, как же именно тюльпаны оказались источником спекуляции. Посмотрим на свойства этих цветов. Cпецифика тюльпана как инвестиционного актива состоит в том, что новые сорта размножаются сначала очень медленно. Одна луковица ориентировочно может дать всего две луковицы на следующий год, четыре – через два года, восемь – через три и т. д. Если цветовод продает одну луковицу из двух во второй год, то лишается половины прироста и во все последующие годы. Таким образом, нужно лет десять, чтобы луковицы нового сорта тюльпанов появились на рынке в достаточных количествах. Тюльпаны могут размножаться и семенами, но в этом случае они начинают цвести только на седьмой год. Технологий, ускоряющих размножение этих цветов, в Голландии XVII века не существовало. Кроме того, редкие сорта растений – это еще и продукт длительной культивации. А огромным разнообразием тюльпанов мы обязаны вирусу, на который этот цветок реагировал специфически. Если клубень был поражен этим вирусом, то цветок мутировал самым неожиданным образом. Мутация была уникальной, поэтому возникший в результате нее новый цветок мог стоить очень дорого. Тюльпаны мутировали исключительно при размножении клубнями – при выращивании этих цветов из семян подобное не происходило. (В середине XVII века о существовании вируса не подозревали, но это не меняет сути дела.)

В годы описываемой мании редкие сорта тюльпанов существовали в очень небольших количествах – буквально по 10–15 луковиц каждого сорта на всю страну. Дефицит клубней определенных сортов был таков, что за них могли просить любую цену.

Самым дефицитным был Semper Augustus (о ценах на него я расскажу дальше). Редкость этого сорта объясняется тем, что у его клубней жизнеспособные «детки» могли появиться только раз в несколько лет. К тому же цветок чаще заражался вирусом, чем другие, ранее выведенные и более распространенные сорта.

По легенде сорт в своём саду вывел могущественный человек, управляющий Ост-Индской компании Адриаан Пау (Pauw). У него и только у него росло несколько десятков этих уникальных тюльпанов.Ещё гооворили, что он рядом с грядками ставил зеркала, чтобы казалось, что Августусов - сотни, богатство несметное. Пау и без всяких тюльпанов был сверхбогатым человеком, поэтому продавать и тем самым распространять Семпер Августусы по другим садам никак не хотел. Вот и вздувал ажиотаж до небес (помогал надувать пузырь).



Селекционеры из кожи вон лезли, чтобы вывести что-то подобное Аугустусам. Пробовали сажать вперемежку белые и красные тюльпаны - предполагалось, что так получится желанный бело-красный цветок (хотя он не просто двухцветный, но алые полосы похожи у него на языки пламени!) Другие якобы вычитали в древних манускриптах, что нужно добавлять в почву голубиный помёт, и не любой, а только очень старый, слежавшийся, как камень...



Ничего естественно не помогало. Семпер Августус продолжал расти только в саду Пау... 

Для голландца, жившего в 1630-е годы, тюльпан все еще оставался редким цветком, несущим в себе обаяние и экзотику Востока. Однако постепенно цветок стал интересовать не только знатоков: оказалось, что на торговле клубнями можно зарабатывать деньги. Это случилось в 1634 году, до этого времени клубнями торговали или обменивались только цветоводы-профессионалы. По мнению Гарбера, этому способствовал возросший спрос на клубни во Франции, где цветок входил в моду. Известно, что в период пика тюльпаномании срезанный цветок редкого сорта там продавался по цене, эквивалентной 1000 гульденам. Тюльпаны были в моде при дворе Людовика XIII, а поскольку уже тогда Париж считался законодателем стиля и элегантности, парижскую моду заимствовали и на таких окраинах Европы, как Ирландия или Литва. В силу того что в провинции мода могла отставать от парижской на 10–20 лет, популярность цветку была обеспечена на долгие годы – в той или иной части Европы.

Тюльпаномания была специфическим экономическим явлением в том смысле, что она не охватила, даже на пике, профессиональных спекулянтов, торговавших на Амстердамской фондовой бирже. В спекуляцию втянулся простой люд. Многие первые торговцы луковицами тюльпанов были ткачами – им было легче вступить в игру, чем другим ремесленникам, поскольку они были самыми состоятельными среди представителей своего класса. Ткацкий станок в те годы ценился очень дорого, и, продав его или отдав в залог под кредит, ткачи получали стартовый капитал. Вскоре круг торговцев тюльпанами пополнился людьми других профессий – каменщиками, плотниками, стеклодувами, кондитерами, брадобреями, переплетчиками, свинопасами, а также людьми из более высоких социальных слоев – духовенством и юристами. Торгов на бирже не было, тюльпанами торговали в городских тавернах. Центром торговли стал Гаарлем – городок примерно в 20 километрах к западу от Амстердама. По мнению современных историков, именно гаарлемские ткачи подались в торговцы тюльпанами, так как в ткачестве город уступил первенство Лейдену.

Тюльпаномания не перекинулась на профессиональные рынки и никак, в отличие от биржевой торговли, не регулировалась. В частности, не существовало никакой проверки платежеспособности покупателя, что способствовало раздуванию пузыря. Торговля тюльпанами всегда существовала на задворках голландской экономики (именно по этой причине коллапс пузыря не вызвал экономической депрессии в стране). Один из исследователей называет торговлю этими цветами пародией на торговлю сырьевыми товарами и акциями, которая процветала на организованных биржах.

То, что торговля велась в тавернах, способствовало ее росту: сидеть можно было в тепле, регулярно прикладываясь к бокалу пива, и многие сделки совершались под хмельком. При таких тавернах создавались клубы торговцев тюльпанами (они почему-то назывались колледжами). Со слов Маккея, собрание членов клуба могло выглядеть так: в помещение набивается 200–300 человек, на столах стоят большие вазы распустившихся тюльпанов, и люди любуются ими во время трапезы.

Многие исследователи считают одной из причин, вызвавших тюльпаноманию, бубонную чуму, которая бушевала в стране с 1633-го по 1637 год. В Гаарлеме чума унесла 1/8 часть населения, в Амстердаме – 1/7, в Лейдене – треть. Считается, что именно из-за эпидемии чумы возникла нехватка рабочей силы, что, в свою очередь, вызвало рост зарплат и способствовало образованию у простого люда денежных излишков, которые и были инвестированы в торговлю луковицами. Кроме того, уверяют нас ученые, мироощущение было фаталистическим, люди жили с мыслью, что им осталось недолго, и не боялись бросить свое основное занятие ради более легкой жизни (будь что будет).

Сказалось и то, что торговля тюльпанами была относительно спокойным занятием по сравнению с заморскими операциями. Действительно, удачная экспедиция на Восток голландской Ост-Индской компании (East India Company) могла принести до 400% прибыли, но из-за размера капитала такие инвестиции были мало кому доступны, хотя снаряжение кораблей и спонсировалось пулом инвесторов. Кроме того, подобная экспедиция занимала два года, а вероятность того, что корабль не вернется, была огромной: поломки, болезни экипажа, нападения пиратов и атаки испанцев оставляли мало шансов на выживание. Да и груз мог испортиться.

Нужно отметить, что в те времена Голландия была демократичным государством, разбогатевший человек не просто мог изменить свой социальный статус – это считалось его гражданским правом, что невозможно было себе представить, например, во Франции XVII или даже XVIII века (мы это увидим на примере «Системы “Миссисипи”»). Можно сказать, что Голландия была прародиной «американской мечты».

Считается, что голландцы, жившие в XVII веке, имели одновременно склонность делать сбережения и играть в азартные игры. Один французский путешественник написал, например, что в Роттердаме невозможно найти носильщика. Если вы выберете кого-то, то к нему тут же подлетит другой и предложит сыграть в кости на деньги, которые предстоит получить.

Начать «дело», если так можно назвать спекуляцию тюльпанами, было довольно просто. Нужно было иметь немного денег и знать, где расположен ближайший цветник, – там могли продать луковицы.

Постепенно рынок клубней тюльпанов стал довольно «продвинутым», появились различные «производные инструменты». Как я уже упомянула, по луковице невозможно было определить сорт тюльпанов. По этой причине первоначально, когда луковицы покупали в основном знатоки, рынок торговли клубнями существовал только в короткий промежуток времени цветения тюльпанов – с июня по сентябрь. Но различие между сезонами было не столь важно для чистых спекулянтов, которых не интересовала красота цветка. Они рассматривали это растение исключительно как инструмент для зарабатывания денег. Эти люди не покупали клубни, чтобы высадить их и размножить, то есть заняться своего рода производством. Они рассчитывали на простую перепродажу. Постепенно торговля распространилась и на месяцы, когда клубни не могли сменить владельца физически – они были в земле. Соответственно, при совершении сделки стали выписываться векселя, в которых указывалась дата, когда цветок будет выкопан и доставлен; платеж тоже относился на более позднее время. Это нововведение сделало рынок клубней круглогодичным. Выражаясь современным языком, по сути дела был создан фьючерсный рынок клубней³. Максимальная известная нам отсрочка платежа на нем составляла один год.

Первоначально луковицами торговали поштучно, но с переходом на фьючерсную торговлю возникла и торговля на вес, что связано с желанием продавцов получить большие деньги за более мощные луковицы, которые к тому же могли иметь и отделимые отростки. При этом мера веса (ace) была крайне мелкой, заимствованной у торговцев золотом (некоторые исследователи считают, что это способствовало росту цен, но, на мой взгляд, вопрос о связи роста цен с переходом к торговле на вес – это вопрос о том, что первично – курица или яйцо). Даже если цена на единицу веса была фиксированной, вес клубня с момента, когда его сажали в сентябре, до июня, когда его выкапывали, увеличивался существенно, что приводило к удорожанию. Сохранились записи одного цветовода: клубень сорта Viceroy весом в 81 единицу, посаженный осенью 1636 года, весил 416 единиц; Admirael Liefkens, когда его выкопали в июле 1637 года, увеличился с 48 до 224 единиц, Paragon Liefkens – со 131 до 434 единиц и т. д.

Штучными луковицами и тюльпанами на вес торговали разные классы торговцев. Средний класс и ткачи – самые обеспеченные из рабочих – торговали только редкими сортами (Semper Augustus, Admirael Liefkens, Admirael van der Eyck и Gouda) поштучно, и лишь более бедные торговцы торговали дешевыми сортами на вес.

Возникла и торговля отростками, «детками», редких сортов. Они тоже не могли продаваться немедленно, так как должны были находиться в земле некоторое время. Таким образом, торговля отростками тоже была фьючерсной.

Помимо фьючерсов возникло подобие тюльпанных акций. Так, несколько бедных торговцев в складчину могли купить доли в дорогом клубне. Задокументирован, например, факт продажи одному торговцу 50%-ных долей в трех разных клубнях.

Опытные цветоводы быстро сообразили, что могут надувать новичков, выдавая дешевые клубни распространенных сортов за дорогие и редкие. Поэтому они с радостью принимали оплату и натурой – в виде одежды, посуды, домашней птицы и скотины, от людей побогаче брали картины. Лишь бы купили. Таким образом возник и бартерный обмен.

Пик мании пришелся на декабрь 1636-го – январь 1637 года. Представление о росте цен дают такие факты: сорт Admirael de Man, который до начала мании можно было купить за 15 гульденов, стоил теперь 175; сорта Bizarden и Ghell en Root van Leyde выросли в цене в 10 раз – с 45 гульденов до 550; Generalissimo весом 10 единиц – с 95 до 900, а очень редкий и красивый цветок с сокращенным именем Gouda («тезка» местного сыра) – со 100 до 750 (по другим данным, на вес он подорожал с 20 до 225 гульденов за ace). Semper Augustus – самый дорогой цветок, который стоил 5500 гульденов в 1633 году, то есть до начала мании, в 1637-м оценивался уже в 10 000 (согласно другому источнику, цена на этот сорт подскочила с 2000 до 6000 гульденов, то есть в три раза).

Сохранились и данные о росте цен за единицу веса (они пересчитаны на фунт). Один из самых дешевых сортов, Gheele Groonen, фунт которого стоил 20 гульденов в сентябре-октябре 1636 года, к концу января стоил 1200; сорт Switsers с сентября 1636 года, когда он стоил 60 гульденов, к 3 февраля 1637 года подорожал до 1500, при этом самый большой рост цен пришелся на январь-февраль этого же года (15 января этот сорт стоил еще 120 гульденов). В среднем цены с ноября 1636 года по февраль 1637-го выросли примерно в 20 раз.

Попробуем разобраться, как дороги были тюльпаны в 1637 году. Один вариант понять уровень цен на клубни – это сравнить их с примерными ценами тех лет на другие товары. Так, средний годовой доход ремесленника в Голландии составлял 200–400 гульденов. Маленький домик (таунхаус) стоил около 300 гульденов, а натюрморт известного художника с изображением цветов можно было купить за 1000 гульденов. Позволить себе купить Semper Augustus могли всего несколько десятков людей во всей Голландии. На те деньги, что он стоил, простая семья могла снимать жилье, покупать себе еду и одежду в течение половины жизни. Примерно за такую же сумму можно было купить прекрасный особняк с садиком в центре Амстердама, на канале, что и тогда было модно. Один из памфлетистов того времени подсчитал, что за 2500 гульденов можно было купить 27 тонн пшеницы, 50 тонн ржи, 4 тонны говядины, 8 откормленных свиней, 12 откормленных овец, 2 огромные бочки вина, 4000 литров пива, 2 тонны масла, 3 тонны сыра, кровать с постельным бельем, шкаф, полный одежды, и серебряный бочонок.

Гарбер предлагает другой подход к оценке стоимости клубня. Он перевел цену Semper Augustus в сегодняшнюю через золотой эквивалент. Получается, что если исходить из цены золота в 950 долларов за унцию (фактическая цена золота на момент сдачи книги в печать), то 10 000 гульденов – это около 190 тыс. долларов в сегодняшнем денежном выражении⁴.

Однако, как мы видим, Semper Augustus стоил бешеных денег еще до начала активной торговли. Действительно, почти все источники говорят о том, что редкие сорта тюльпанов стоили дорого задолго до начала тюльпаномании. Согласно одному из них, в 1608 году за один клубень редкого сорта отдали мельницу, а за другой редкий клубень – пивоварню. В 1633-м за три редких луковицы якобы предложили целый дом. Достоверность этих фактов уже невозможно проверить, но большинство исследователей не считают их вымыслом.

Как стало ясно задним числом (а именно так и становятся очевидными многие вещи), большинство сделок в принципе не могло быть закрыто: продавцы сбывали клубни, которых у них не было или которых вообще еще не существовало в природе, а приобретали их покупатели, которые не могли заплатить. Может быть, кто-то помнит, что на заре перестройки существовал анекдот, описывающий типичную перестроечную сделку. Встретились двое, один сказал, что у него есть вагон апельсинов, а второй – что у него наготове чемодан денег, чтобы этот вагон купить. Встретились и разбежались – один побежал искать апельсины, а другой – деньги. Примерно по такому же принципу шла торговля клубнями тюльпанов и в конце 1636 года. Один гражданин, раздумывавший, не начать ли ему спекуляцию, получил такой совет: «Ты не платишь до лета, а к лету ты перепродашь».

Как показал исторический опыт, практически в каждом эпизоде надувания пузыря свою роль сыграли и условия платежа: чем ниже задаток, тем выше могут расти цены, так как этот рост не ограничен физическим наличием денег у покупателя. Поскольку в случае покупки тюльпанов задаток вовсе не требовался, позиции, которые на себя принимали покупатели, практически ничем не ограничивались.

Гарбер предлагает и еще одно объяснение резкому росту цен. Он полагает, что цены на клубни нельзя считать ценами в классическом смысле. По его мнению, это были скорее цены исполнения опционов. Если вы ожидаете, что цена будет достаточно низкой, скажем, в диапазоне 50 долларов, но она волатильная (то есть сильно колеблется. – Е.Ч. ) и может подскочить до 120 долларов, то вы вполне можете за 5 долларов купить фьючерсный контракт на покупку этого актива за 100 долларов в будущем, если только вы уверены, что сможете «открутиться» от большого убытка – то есть отказаться покупать товар, если цена не вырастет. В этом смысле 100 долларов – это не цена луковицы тюльпана, а цена исполнения опциона. А «открутиться» от убытка тогда было можно. Как уже было сказано, существовавшее законодательство это позволяло, и Гарбер уверяет, что торговцы прекрасно знали, что они ничем не рискуют. Последующие события это подтвердили.

Важно и то, что стоимость опциона была нулевой, так как предоплата не требовалась. Покупатель вносил лишь небольшую комиссию продавцу. Она составляла примерно 1/40 стоимости сделки, но не свыше 3/40 гульдена, и называлась «винными деньгами». Поскольку одно лицо было то покупателем, то продавцом, расход и приход уравновешивались. По моему мнению, в силу данной специфики торговли тюльпанами предложение денег в экономике в целом, о котором говорилось выше, играет в эпизоде тюльпаномании второстепенную роль.

Первый «звоночек» краха, наверное, прозвенел еще в декабре 1636 года. Некий аптекарь и цветовод по имени Генрикус из города Гронингена продал тюльпанов на несколько тысяч гульденов с условием, что если цены до лета 1637 года упадут, то покупатель сможет отказаться от сделки, уплатив 10% от покупной цены.

После 3 февраля 1637 года началось обвальное падение цен на тюльпаны. В Гаарлеме – центре торговли–в этот день прошел слух, что покупателей на рынке больше нет. Слух этот вполне соответствовал действительности, и цены покатились вниз, точнее остановились все сделки – тюльпаны не продавались ни за какие деньги. Сделки продолжали заключаться, как, собственно, это происходило и до 1638 года, лишь среди узкого круга знатоков и нескольких богатых цветоводов, которые не зависели от выращивания тюльпанов материально. В итоге цены на эти цветы упали примерно так же стремительно, как и выросли. То, что стоило 5000 гульденов, стало стоить 50. В мае корзинка луковиц, которая стоила бы в январе 600 или 1000 монет, стала стоить 6 гульденов, ассорти клубней на сумму 400 гульденов в январских ценах было продано за 22 гульдена. В среднем новые цены составляли 5% от пиковых, а в некоторых случаях – всего 1 или 2%⁵.

Чтобы описать пузырь, нужно предложить по крайней мере два объяснения – роста (выше я привела возможные идеи) и внезапного краха. В данном примере крах рынка тюльпанов можно объяснить сравнительно просто: для поддержания финансовой пирамиды (а это была классическая пирамида) нужен постоянный приток новых игроков и новых денег; как только этот источник иссякает, пирамида рушится. В январе 1637 года даже самые дешевые сорта тюльпанов стали так дороги, что новые игроки на рынок уже прийти не могли, так как их капитала не хватило бы для покупки даже одной луковицы.

Характерно, что крах тюльпаномании практически никак не отразился на торговле эксклюзивными цветами. Знатоки продолжали платить высокую цену за уникальные клубни.

Интересно (и поучительно, в частности для нынешних политиков), как же в итоге разрешилась эта ситуация. 23 февраля 1637 года в Амстердаме состоялся съезд торговцев тюльпанами, которые в основном были представлены бургомистрами (мэрами) городов. Собравшиеся искали пути выхода из кризиса. Те, кто выращивал тюльпаны, доказывали, естественно, что никакой мании не было, так как они были заинтересованы в том, чтобы покупатели рассчитались сполна. Однако большинством голосов была принята резолюция, согласно которой действительными объявлялись только сделки, заключенные до 30 ноября 1636 года, то есть до последнего резкого рывка цен. Более поздние могли быть аннулированы при условии уплаты 10% цены. Это решение было разумным. С одной стороны, оно давало возможность рассчитаться по своим долгам даже самым бедным; с другой – позволяло цветоводам покрыть все свои издержки по выращиванию клубней последнего урожая и оставляло их примерно в том же финансовом положении, в каком они пребывали до начала мании.

Принятая на съезде торговцев тюльпанами резолюция не была утверждена властями. Вначале, в апреле 1637 года, они предложили такое свое решение: продавец имеет право продать невыкупленные луковицы по рыночной цене, а несостоявшийся покупатель должен доплатить разницу между рыночной ценой и ценой «развязывания» контракта, которая будет установлена властями в будущем. Но это было невыполнимо – как по экономическим, так и по юридическим причинам. Голландские суды отказались бы рассматривать такие дела, так как считали фьючерсные сделки (а таковыми были все сделки с тюльпанами) чем-то наподобие игры в казино (сделками «пари»), а по закону такого рода долги долгами не являлись. Эта идея оказалась провальной. В итоге парламент Голландии и специальная государственная комиссия поддержали идею, предложенную съездом бургомистров, но лишь частично. Парламент согласился, что все фьючерсные контракты, подписанные после 30 ноября 1636 года и до открытия рынка в начале весны, должны интерпретироваться как опционы. Покупатели фьючерсов освобождались от обязательства покупать тюльпаны при условии компенсации продавцу всего 3,5% от суммы сделки. Вокруг этой цифры споры продолжались еще год. Решение было принято лишь в мае 1638-го. Дольше всего – до конца года – процесс развязывания сделок затянулся в Гаарлеме. Некоторые покупатели не платили и этих процентов. Они могли предложить и 1% – продавцы вынуждены были соглашаться.

Что касается общеэкономической ситуации в стране, то крах рынка тюльпанов никак не нее не повлиял, поскольку был явлением изолированным. Кроме того, под разведение тюльпанов использовался не очень большой процент сельхозплощадей. Связано это и с тем, что мания возникла после того, как тюльпаны были уже в земле (их сажают в сентябре), поэтому площади могли быть перераспределены в пользу тюльпанов только на следующий год, а к тому времени пузырь уже лопнул.

Гарбер провел исследование цен на тюльпаны в Голландии в период мании. Он сравнил цены на эти цветы, существовавшие в то время, с устоявшимися на рынке через 100 лет. Его выводы таковы: даже если за точку отсчета взять январь 1637 года – самое начало фазы безумия, когда цены еще не достигли своего пика, и рассчитать их падение с этого уровня, то получится, что через 100 лет цены составляли 0,5, 0,1 и даже 0,005% для разных сортов. Вместе с тем цены на самые редкие сорта тюльпанов практически не изменились . Редкие сорта продаются относительно дорого до сих пор. Так, в 1987 году (статья Гарбера вышла в 1989-м) была зафиксирована цена на новые эксклюзивные сорта на уровне 2400 долларов за 1 кг клубней, а небольшое количество луковиц одного из самых редких сортов лилии ушло за 480 тыс. долларов .

Тюльпаномания является самой масштабной и наиболее известной из всех цветочных маний, но она не единственная. В 1838 году во Франции разразилась нарциссомания, и не в смысле самолюбования мужчин своим отражением в зеркале. Нарцисс, как и тюльпан, был сравнительно новым цветком в Европе, его завезли из Мексики в 1790 году. На пике «нарциссовой лихорадки» бежевый нарцисс стоил 70 тыс. франков и один цветок можно было поменять на бриллиант. В 1912 году короткий бум на гладиолусы случился в Голландии. В 1985 году нечто подобное произошло в Китае с лилией сорта «красный паук». Родом из Африки, этот цветок был завезен в Китай в 1930 году. Культивировалась эта лилия исключительно в одном городе (Чань Чунге), где цветок имелся примерно у половины семей. Мания разразилась почти сразу же, как только в Китае начались экономические реформы. В 1985 году стоимость «красного паука» достигала 200 тыс. юаней, или 50 тыс. долларов, и в сопоставимых ценах это превышало цену голландского тюльпана Semper Augustus на пике его стоимости в 1637 году. Цены на лилию упали очень резко, как только одна китайская газета опубликовала статью о тюльпаномании в Голландии XVII века.

Давайте подведем итог. Была ли на самом деле тюльпаномания и если была, то каковы ее рациональные предпосылки? Самым активным сторонником той гипотезы, что цены на клубни тюльпанов в XVII веке были вполне адекватными, среди современных ученых считается Гарбер: ну собирались в тавернах люди, напуганные чумой, хорошенько выпивали, а во время пьянки затевали глупую игру, заведомо зная, что у нее не будет негативных последствий . Как выразился бы мой папа: если играть в преферанс не на деньги, можно блефовать сколько угодно.

Но некоторые обвиняют Гарбера в необъективности. Так, Едвард Чанселлор (Edward Chancellor), автор книги «Пусть дьяволу достанется последнее: история финансовой спекуляции» («Devil Take the Hindmost: a History of Financial Speculation»), полагает, что статья Гарбера о тюльпаномании, вышедшая вскоре после краха 1987 года, была нацелена на то, чтобы доказать бессмысленность введения регулирования фьючерсной торговли, которое тогда активно обсуждалось . Я внимательно читала основные работы Гарбера, посвященные тюльпаномании и другим ранним пузырям, – и статьи, и книгу, вышедшую в 2001 году. Тенденциозности я там не заметила. Более того, нет у него и утверждений, что пузыря не было. Похоже, что работает «испорченный телефон» или же мы видим новый поворот: если раньше в финансовой теории безраздельно господствовала гипотеза об эффективности рынка, то сейчас, наоборот, вырисовывается тенденция всюду видеть иррационализм и мании.

Гарбер пишет о том, что мания, несомненно, имела место, но она ограничена коротким промежутком времени и распространялась только на дешевые сорта, а ценные стоили баснословно дорого как до, так и после явления, названного тюльпаноманией. Это полностью совпадает с моим пониманием эпизода. Предпосылки для мании существовали: экономическое процветание, рост денежной массы, новый объект спекуляции, стоимость которого к тому же невозможно разумно оценить (так как срезанными цветами не торговали и модель дисконтированных денежных потоков построить нельзя), изменение менталитета в сторону «может быть, последний день живем на этом свете» из-за чумы; и самое важное: надежды участников рынка на опционный характер сделок при практически нулевой стоимости опциона, то есть незначительный риск потерь. Действительно, некоторые исследователи считают, что контрактные цены взлетели именно в ноябре-январе, так как еще в конце октября (то есть до мании, а не после!) на рынок просочились слухи о том, что бургомистры собираются трактовать контрактные цены как цены исполнения опционов, выражаясь современным языком .

Но этого недостаточно, чтобы полностью объяснить данный феномен. Проблема с «объяснением», предложенным выше, одна: оно сделано задним числом, и если пойти обратным путем – проанализировать все эпизоды, в которых сложились аналогичные предпосылки, то мы увидим, что обычно при таких обстоятельствах мании не возникают⁶. То есть предпосылки эти не являются достаточными. Таким образом, резкий рост цен в пиковые месяцы (ноябрь-январь) трудно оправдать исключительно с позиций экономической науки, да еще и предполагая рационализм спекулянтов. Здесь могут оказаться правыми бихевиористы. Хотя если предположение о том, что участники рынка знали о предлагаемой трактовке фьючерсных контрактов как опционов, верно, то они были еще как рациональны, и тогда тюльпаномания окажется еще и примером рационального поведения толпы!

Мое понимание тюльпаномании состоит в том, что, напротив, взрывной, не оправданный никакими изменениями в реальном мире рост цен как раз и является признаком иррационального пузыря. В более длинных эпизодах, когда пузырь надувался несколько лет, такой резкий рост цен после длинного повышательного тренда («последний рывок») может оказаться признаком надвигающегося краха. Тенденция резкого роста цен именно в последние месяцы перед коллапсом прослеживается и в интернет-пузыре, и в японском, и в кувейтском эпизодах (я о них буду рассказывать), а также во всех ранних пузырях – «Компании Южных морей» и «Системе “Миссисипи”». То же самое случилось на рынке недвижимости в Москве в 2007–2008 годах. К осени 2008 года рыночные цены «стояли» уже год, казалось, что движение вверх выдохлось, и вдруг – резкий рывок на 60% с ноября по август. А после – сами знаете что.

Еще я хотела бы пояснить, почему высокие цены на эксклюзивные луковицы нельзя считать манией. У Дэвида Дремана (David Dreman), одного из ведущих теоретиков стоимостного инвестирования, взгляды которого я в общем и целом разделяю, я однажды вычитала: «Если бы мой сосед предложил мне купить тюльпанчик за 5000 долларов, я бы просто посмеялся… Глупо платить за цветок столько же, сколько за дом» . А вот это уже антинаучный подход. В мире есть (и всегда было) много вещей, которые стоят денег, несопоставимых ни с себестоимостью их производства, ни с их потребительской стоимостью, трактуемой прямолинейно. Самый простой пример – настоящие бриллианты. Известно, что они ни внешне, ни по своим потребительским свойствам (твердость, блеск) неотличимы от искусственных, однако гораздо дороже. Потому что обладать ими престижно. Мы платим огромные деньги, например, за коллекционное вино. Почему же тогда 5 тыс. долларов за редкий тюльпан, который можно потреблять, не уничтожая (любоваться, например), – это много, а за редкую бутылку вина, которую к тому же невозможно сохранить после дегустации (вино ведь не обладает свойством размножаться после раскупоривания, зато непременно портится), – нормально? Тем более странно слышать это утверждение от Дремана, который является коллекционером предметов искусства и покупает картины импрессионистов за миллионы долларов. Современные теории говорят о том, что люди платят за исключительность объекта, они повышают свой социальный статус за счет обладания чем-то уникальным. И это действительно некоторым греет душу.

Похожие публикации